Лев мисс Мэри(другой перевод)

Мы вернулись в лагерь, сели вокруг костра, вытянув ноги, потягивая виски с содовой. Кого нам недоставало, так это Бати, и именно его не было с нами. Я велел Кейти дать боям пива и ждал начала празднества. Началось оно неожиданно, обрушилось на нас, словно пенящийся ревущий поток, несущийся после ливня по сухому руслу ручья. Едва они решили, кто понесет мисс Мэри, как неистовая стремительная толпа танцующих вакамба вывалилась из-за палаток.[54] Все они пели песню льва. Высокий бой из столовой и водитель грузовика принесли стул, поставили его недалеко от костра, а Кейти, пританцовывая и хлопая в ладоши, подвел к нему Мэри, усадил, они подняли ее и Двинулись в танце по лагерю — сначала вокруг нашего костра, потом к палаткам, вокруг лежавшего на земле льва, и дальше, вокруг костра повара, и костра сторожей, и вокруг автомобилей и грузовика с дровами. Следопыты разделись до трусов, и все остальные, кроме пожилых мужчин. Я смотрел на белокурую головку Мэри и на черные сильные красивые тела парней, которые несли ее над собой, приседая и притопывая в танце и протягивая руки, чтобы прикоснуться к ней. Это был превосходный бешеный танец льва, и под конец они опустили стул рядом с ее складным стульчиком, стоявшим у костра, и по очереди пожали ей руку. Церемония закончилась.

Ночью я проснулся и долго не мог уснуть. Стояла мертвая тишина. Потом я услышал ровное легкое дыхание Мэри и успокоился — нам больше не придется каждое утро готовить ее к битве со львом. Снова огорчился из-за того, что лев умер не так, как надеялась Мэри, как планировала его смерть. После празднования и настоящего, неистового танца, когда она увидела, как любят ее друзья и как привязаны к ней, ощущение разочарования, которое она испытывала, немного притупилось. Но я точно знал: после более сотни дней, когда она каждое утро собиралась охотиться на льва, оно обязательно вернется. Она и не подозревала, какой подвергалась опасности. А может быть, знала, просто я этого не замечал. Ни я, ни Пи-эн-джи не собирались говорить ей об этом, потому что слишком хорошо представляли себе степень риска и недаром так взмокли тем прохладным вечером. Я отлично помнил глаза льва, когда он взглянул на меня, отвернулся, а затем посмотрел на Мэри и Пи-эн-джи и больше уже не отрывал от них взгляда. Я лежал в кровати и думал о том, что лев, рванувшись с места, может чуть дольше, чем в три секунды, покрыть расстояние в сто ярдов. Он бежит, низко пригнувшись к земле, быстрее любой борзой, и не прыгает, пока не настигнет свою жертву. Лев Мэри весил добрых четыреста фунтов, и он мог легко перепрыгнуть через высокий терновник, зажав в пасти корову. На него охотились не один год, и ума ему хватало. Но мы усыпили его бдительность и вынудили допустить ошибку. Меня радовало, что перед смертью он успел покрасоваться, свесив хвост и удобно вытянув огромные лапы, на высоком круглом термитнике и еще раз взглянуть на свои владения, и синие холмы, и ослепительно белые снега на вершине горы. Мы с Пи-эн-джи хотели, чтобы Мэри уложила его с первого выстрела или чтобы он, раненый, бросился на нас. Но он решил поступить по-своему. Первая пуля стала для него не более чем острым, внезапным укусом. Вторая, та, что прошла через ляжку, пока он бежал к густым зарослям, где собирался дать бой, показалась сильным шлепком. Мне не хотелось думать, что он почувствовал, когда в него попала моя пуля, пущенная издалека, которой я надеялся лишь сбить его на землю, но она случайно перебила ему хребет. Пуля весила чуть больше четырнадцати грамм, и я не хотел представлять себе, какую она могла причинить боль. Я никогда не ломал позвоночника и не знал, каково это. И меня радовало, что Пи-эн-джи тут же прикончил его великолепным дальним выстрелом. Теперь лев умер, и я знал, что нам будет жаль окончившейся охоты. Правда, останься он в живых — и сегодня мне пришлось бы охотиться на него без Пи-эн-джи, вдвоем с Мэри, и не было бы никого, кто блокировал бы его с той стороны, где вчера стоял я. А был так хитер, что всегда мог выкинуть что-нибудь неожиданное.

Мэри по-прежнему дышала ровно, а я смотрел в ночь, где вспыхивали угли, когда ветер шевелил золу, и радовался, что страх за Мэри уже позади. Я ничем не мог облегчить ее утреннего разочарования. Может быть, оно прошло бы само по себе. А если нет, в другое время она захочет убить другого большого льва. Но только не теперь, думал я, пожалуйста, только не теперь.

Я попытался заснуть, но стал думать о льве и о том, что пришлось бы предпринять, если бы он добрался до зарослей, вспоминая, как вели себя в аналогичной ситуации другие, а потом подумал: к черту все. Все это предстояло обсуждать и с Пи-эн-джи, и с Батей. Мне очень хотелось, чтобы утром Мэри проснулась со словами: «Я так рада. Я убила своего льва». Но на это было мало надежды, а время — три часа утра. Кажется, Скотт Фицджеральд писал, что где-то-где-то в каком-то-каком-то уголке души всегда три часа утра. Порывшись в памяти, я вспомнил эту цитату.[55]

Проснувшись африканской ночью и сидя в кровати, я понял, что ничегошеньки не знаю о душе. О ней много говорят и пишут, но кто знает, что это такое? Не было среди моих знакомых никого, кто знал что-либо о душе, хотя бы о том, существует ли она вообще. Это очень странное поверье, и, пожалуй, я не смог бы объяснить его толком Нгуи и Мутоке, даже если бы сам сумел разобраться. До того как проснуться, я видел сон, и приснилось мне, что туловище у меня лошади, а голова и плечи — человека, и я удивлялся, почему раньше никто этого не замечал. Сон был очень четким и логичным, как раз о том моменте, когда мое туловище, постепенно изменяясь, превращалось в тело человека. История эта показалась мне вполне здравой и поучительной, и я задался вопросом, а что все подумают, когда утром я расскажу ее? Сейчас я не спал и пил прохладный и свежий сидр, но по-прежнему ощущал мышцы, которые снились мне, когда мое тело еще оставалось лошадиным туловищем. Однако все это не помогало мне разобраться с душой, и я попытался разобраться, а что же это такое, не выходя из доступных для меня понятий. Возможно, родник прозрачной чистой воды, не пересыхающий в засуху и не замерзающий зимой, и являл собой ближайший аналог того самого, что находилось в нас вместо души, о которой столько говорилось. Помню, когда я еще был мальчишкой, в чикагской бейсбольной команде «Уайт сокс» третьим бейсменом[56] играл Гарри Лорд, который раз за разом нарушал правила, заставляя питчера соперников подавать вновь, пока тот не уставал, или матч не прерывали из-за темноты. Я, тогда совсем мальчишка, все воспринимал слишком серьезно и хорошо помню, как в сгущающихся сумерках (в то время на бейсбольных стадионах освещения не было) Гарри продолжал «сбивать» подачи, а зрители орали: «Лорд, Лорд, спаси свою душу!» Пожалуй, это и было мое самое близкое общение с душой. Когда-то я думал, что в детстве душу из меня вырвали, но потом она вернулась. В ту пору я был очень эгоистичен, слышал так много разговоров о душе, так много о ней читал, вот и возомнил, что она имеется и у меня. И тут я подумал: а если бы лев убил кого-нибудь из нас, мисс Мэри или Пи-эн-джи, Нгуи, Чейро, меня, вознеслись бы наши души куда-либо? Я не мог в это поверить и подумал, что мы бы просто умерли, стали бы, возможно, даже мертвее льва, а ведь никто не беспокоился о его душе. В худшем случае нас ждала бы поездка в Найроби и расследование, хотя особых проблем могло и не возникнуть, потому что в охоте участвовал Гарри Стил, сотрудник полиции. Но я твердо знал, моя или Мэри гибель самым скверным образом отразилась бы на карьере Пи-эн-джи. Да и Пи-эн-джи страшно бы не повезло, если б он погиб. И уж конечно, убей лев меня, это нанесло бы непоправимый вред моему писательству. Чейро и Нгуи смерть явно пришлась бы не по вкусу, а для мисс Мэри стала бы большой неожиданностью. Да, смерть следовало избегать, и я испытывал облегчение: отпала необходимость снова и снова играть с нею.

54

...неистовая стремительная толпа танцующих вакамба вывалилась из-за палаток. — Пометка Э.Х. на полях: «Добавить барабаны. Кастрюли и танец в лагере следопытов после того, как...»

55

Порывшись в памяти, я вспомнил эту цитату. — В рукописи оставлено место для цитаты, которую Э.Х. не вписал, хотя ниже приводит ее правильно. Это фраза из эссе «Крушение»: «В действительно черной ночи души всегда три часа утра, изо дня в день».

56

Третий бейсмен — в одной части иннинга (периода), когда команда обороняется, — защитник третьей базы (питчер — тоже игрок обороняющейся команды, поэтому эпизод, который описывает Хемингуэй, относится к другой части иннинга, когда команда Лорда нападала, и он был бэттером или раннером).