Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 32

Состояние Мэри начинало беспокоить нас. Мы с Пи-эн-джи сошлись в том, что она, помимо дизентерии, могла отравиться трупным ядом.

Я подошел узнать, как она себя чувствует, и Мэри спросила, добыли ли мы еду для лагеря. Добыли, ответил я, и на последующий вопрос рассказал, что именно.

— Ты хорошо стрелял?

— Средне.

— Ты можешь восторгаться своей пальбой, если хочешь.

— Я всего-навсего поработал мясником для лагеря. Ничего больше.

— Зачем тогда так много об этом говорить? Неужели они никак не выразили свое восхищение, изумление и потрясение твоими великолепными выстрелами?

— Если и выразили, то молча. Арап Маина поцеловал меня.

— Должно быть, ты напоил его?

— Честно говоря, нет. Он сам нашел фляжку Джинни.

— Полагаю, ты тоже пьян?

— Нет. Определенно нет.

— Пи-эн-джи пока не принес печатать свой отчет.

— Еще один сукин сын, — фыркнул я. — Лагерь просто кишит ими. У тебя температура?

— Нет. Только сильные рези и ужасное недомогание.

— Как думаешь, сможешь завтра поехать на охоту?

— Я поеду, как бы себя ни чувствовала.

Я пошел к Пи-эн-джи. Он сидел под откидным полотнищем своей палатки и писал отчет. Согласно действующему у нас договору, в такие моменты уединение не нарушалось, и я повернулся, чтобы уйти.

— Постой, — остановил меня Пи-эн-джи. — Давай выпьем и полюбуемся закатом. Чего ради мы торчим в лагере?

— Я подбадриваю мисс Мэри. Но, похоже, ей это не нужно.

— Бедняжка.

— Думаю, завтра она подстрелит этого мерзавца.

— Утром она все-таки собирается на охоту?

— Да, даже на носилках.

— Великолепно, — кивнул Пи-эн-джи. — Бесподобная мисс Мэри.

И на следующий день мисс Мэри убила своего льва.

В день, когда Мэри убила своего льва, выдалась прекрасная погода. Правда, кроме погоды, ничего прекрасного в нем не было. Ночью распустились белые цветы, и на рассвете, когда солнце еще не поднялось, создавалось ощущение, будто полная луна светит сквозь туман на покрытые первым снегом луга. Мэри проснулась и собралась задолго до зари. Правый рукав охотничьей куртки закатала и тщательно проверила все патроны в своем «манлихере» калибра .256. Сказала, что чувствует себя неважно, и не кривила душой. Сдержанно ответила на приветствия, мое и Пи-эн-джи, и мы старались обходиться без шуток. Я не знал, чем ей не угодил Пи-эн-джи, возможно, не нравилась его беспечность накануне, несомненно, серьезного дела. Злость на меня — нормальная реакция, полагал я, рассчитывая, что в плохом настроении стрелять она будет с беспощадностью, на какую редко способна. Вывод этот полностью укладывался в мою последнюю и величайшую гипотезу, согласно которой у Мэри было слишком доброе сердце, чтобы убивать животных. Некоторые люди стреляют легко и непринужденно, другие — с невероятной быстротой, но при этом владеют собой настолько, что их выстрелы точны, как первый надрез опытного хирурга; третьи, как автоматы, точно кладут пулю в цель, если что-нибудь не помешает выстрелу. Казалось, этим утром мисс Мэри будет стрелять с мрачной решимостью, презрением ко всем, кто не относится к делу с должной серьезностью, под защитой своего плохого самочувствия, на которое всегда могла сослаться, если бы промахнулась, преисполненная непреклонного стремления победить или погибнуть. Меня это вполне устраивало. Такой на охоту она еще не выезжала.

Серьезные и мрачные, мы собрались возле джипа, ожидая, пока окончательно рассветет. В такую рань Нгуи, как правило, пребывал в отвратительном расположении духа, вот и теперь был серьезен, мрачен и зол. Серьезность и мрачность читались и в лице Чейро, но выглядел он повеселее. Походил на человека, который собирается на похороны, но не очень-то сокрушается об усопшем. Мутока лучился счастьем и, как всегда, с нетерпением вглядывался в отступающую темноту.[44]

Все мы были охотниками и стояли на пороге волнующего события — охоты. О последней написано невероятное множество всякой мистической чепухи, но охота, возможно, значительно древнее самой религии. Одни — охотники от рождения, другие — нет. Мисс Мэри родилась охотницей, и при этом храброй и очаровательной, но она занялась охотой слишком поздно, не с младенчества, и многое на охоте являлось для нее откровением, как первая течка у котенка, когда он становится кошкой. Она впитывала в себя все эти новые знания и навыки и тут же пускала их в дело, что дается далеко не всем.

У нас подобралась команда, и, наблюдая, как шел процесс перемен, и какой мисс Мэри стала теперь, месяцы спустя, мрачная и серьезная, готовая к любому повороту событий, мы вчетвером напоминали квадрилью очень молодого матадора. Если матадор был серьезен, то и квадрилья[45] относилась ко всему очень серьезно. Они знали все слабые стороны матадора, и усердие их так или иначе вознаграждалось. Не раз все они полностью теряли веру в своего матадора и многократно обретали ее вновь. Вот и теперь, когда мы сидели в машине или слонялись вокруг нее, дожидаясь, когда прибавится света и мы сможем тронуться в путь, ситуация эта очень уж мне приближающееся начало корриды.

Наш матадор был серьезен, состояние это передалось и нам, потому что мы по-настоящему любили его. Наш матадор был нездоров. И мы понимали, что в еще большей степени обязаны защищать его и обеспечивать наиболее благоприятные условия для всего, что он собирался сделать. Но пока мы сидели и ждали, чувствуя, как уходит сонливость, нас переполняло счастье. Вероятно, никто не может ощутить себя таким же счастливым, как охотники в предвкушении нового, только-только нарождающегося, полного неожиданностей дня, и Мэри тоже была охотником. Но она настраивалась на выполнение конкретной задачи, обученная, подготовленная и воспитанная на чистых и благородных принципах убийства льва, установленных Батей. Она стала его последней ученицей, и он передал ей основы охотничьей этики, которые безуспешно старался вложить в других женщин: льва нужно не просто убить, его нужно убить идеально. Батя в конце концов открыл в Мэри душу боевого петуха, поселившуюся в женском теле. Душу нежного, верного, но запоздалого убийцы, у которого был только один недостаток: никто не мог предсказать, куда полетит пуля. Теперь она овладела этикой охотника, но рядом остались только я и Пи-эн-джи, и ни одному из нас она не доверяла так же безгранично, как Бате. Итак, сегодня она вновь собиралась на корриду, которая все время откладывалась.

Мутока кивнул мне, как бы говоря, что света достаточно, и мы медленно покатились по усыпанным белыми цветами лугам. Возле самого леса, слева от которого начиналось поле с высокой высохшей желтой травой, Мутока остановил машину. Повернул голову, и я увидел у него на щеке напоминающий стрелу шрам и несколько насечек. Проследил за его взглядом. Огромный черногривый лев шел через поле прямо на нас, его громадная голо ва поднималась над желтой травой. Только голову мы и видели поверх жесткой желтой травы.

— Как насчет того, чтобы вернуться в лагерь? — шепнул я Пи-эн-джи.

— Согласен, — так же шепотом ответил он.

Пока мы говорили, лев развернулся и двинулся обратно к лесу. И вскоре мы видели лишь траву, колыхание которой указывало местонахождение льва.

Только в лагере, уже после завтрака, Мэри поняла, почему мы это сделали, и признала правильность и необходимость нашего решения. Но корриду вновь отложили, хотя она уже полностью настроилась и подготовилась к ней, а потому теплых чувств мы у мисс Мэри не вызывали. Меня очень огорчало ее плохое самочувствие, и я хотел, чтобы она сбросила напряжение, если могла. Но никакие разговоры об ошибке, которую наконец совершил лев, не помогали. Ни я, ни Пи-эн-джи не сомневались, что теперь ему от нас не уйти. Он ничего не ел всю ночь и вышел из леса, чтобы взглянуть на приманку уже утром. Сейчас снова вернулся в лес. Целый день ему предстояло лежать голодным, и, если бы его не потревожили, рано вечером он вновь отправился бы на поиски пищи: не мог не отправиться. Если бы этого не случилось, наутро Пи-эн-джи уехал бы (задержаться дольше он никак не мог), и нам с Мэри пришлось бы обходиться собственными силами. Но сегодня лев неожиданно изменил своему привычному поведению и допустил очень серьезную ошибку, так что теперь я не сомневался в успехе. Возможно, не возражал бы даже против того, чтобы устроить засаду вдвоем с Мэри, без Пи-эн-джи, но мне нравилось охотиться с Пи-эн-джи, и к тому же мне совершенно не хотелось, чтобы какая-нибудь нелепая случайность привела к трагедии, если б защищать Мэри пришлось только мне. Пи-эн-джи очень правдоподобно нарисовал эту картину. Я льстил себя надеждой, что Мэри непременно положит пулю, куда и должна положить, и лев покатится по земле, как и любой другой, я сам это видел много раз, и умрет, как умирают сраженные пулей львы. Я собирался всадить в него две пули, если бы он покатился по земле живым, и на том поставил бы точку. Мисс Мэри наконец убила бы своего льва и была счастлива на веки вечные, а я лишь вогнал бы в него puntilla[46], и, зная  это, она прониклась бы ко мне беспредельной любовью, которая не угасла бы до конца наших дней в этом мире — аминь.

44

Мутока лучился счастьем и, как всегда, с нетерпением вглядывался в отступающую темноту. — Пометка Э.Х. на полях: «Переписать».

45

Квадрилья — команда матадора, с которой он выходит на арену. В нее входят два пикадора, три бандерильеро и оруженосец матадора.

46

Короткий кинжал (исп.).