С дебильным лицом

А дети знают только эти усталые руки. И ничего другого не узнают за всю свою короткую не столько из-за диагноза, сколько из-за того, что не нужны они никому в этом мире, жизнь. В восемнадцать лет их переведут в другую тюрьму — дом-интернат для взрослых. Но они никогда не станут взрослыми. И всегда будут ждать.

— Есть какая-то надежда на их усыновление? — спросил кто-то еще в самом начале, но директор, санитары и нянечки только дружно вздохнули.

И никому из детей этого не объяснить. Даже тем, кто научился пользоваться ложкой и самостоятельно завязывать шнурки.

Татьяна вышла из ванной комнаты и поспешила догнать уже далеко ушедших вперед людей. Но не тут-то было. Осмелевшие дети обступили ее и заговорили все хором, дергая ее из стороны в сторону. И только одна девочка оказалась сообразительнее всех. Выглянув из палаты и увидев потерянно стоящую новую для себя женщину, она опрометью кинулась к ней. И прямо с разбега прыгнула на Татьяну, обхватив ее руками за шею, а ногами за талию. Татьяна едва устояла на ногах: девочке было лет десять — двенадцать, но, несмотря на худобу — руки-тростиночки, тонкую шейку, — весу в ней все-таки было килограмм под сорок.

Девочка прыгнула на растерявшуюся Татьяну, обвила руками, прижалась всем телом и замерла с дебильным, бессмысленно счастливым лицом.

Прибежали санитары, оторвали ее от Татьяны, выкрутив руки, унесли в палату. Татьяна уже и своих догнала, и спускались все по лестнице прочь, а крик ее, отчаянный, нечеловеческий, все звучал — завис в душном воздухе, остался.

Глава 2

Татьяна выходила в соседний кабинет сделать ксерокопии, забыв телефон на столе. Вернулась, лениво подошла к нему, предвкушая. И снова предчувствие не обмануло ее — был неотвеченный звонок: “Андрей”. Она довольно повертела в руках телефон, улыбаясь. Но отвечать не стала. Прошлась, приплясывая, по кабинету от двери к окну. Благо она была единственным работником отдела по связям с общественностью и работе с депутатами администрации и могла делать что угодно, не таясь.

Татьяна и сама не заметила, как в один прекрасный день в ее голове начался тот самый нескончаемый разговор с ним, по которому женщина всякий раз безошибочно определяет свое неравнодушие к определенному мужчине. По нескольку раз в день, даже в рабочее время, она ни с того ни с сего начинала про себя что-то объяснять ему, рассказывать, делиться переживаниями, просто думать о нем: где он, что делает. Слишком много лет прожила она от рождения, слишком много событий произошло, слишком много людей возникло в ее жизни, выполнило свою функцию и отошло на задний план, забылось. Слишком много она про себя и про мир знала, и все это ей хотелось рассказать кому-нибудь, кто бы выслушал. А кому же, как не мужчине, который рядом, поведать это как откровение? Как же иначе он поймет ее, узнает, полюбит?

Подошла к окну, прижалась к стеклу лбом и замерла. За окном была весна. Лужи, в которых отражалось пронзительно голубое небо, проталины с необыкновенно черной мокрой землей. С сосулек на крыше шлепались большие веселые капли. Совсем как в детстве, когда каждая весна как в первый раз.

Татьяна машинально собрала бумаги, сложила на столе стопочкой, оделась, выключила обогреватель, свет, спрятала подальше в сумочку телефон и вышла. Домой ехать не хотелось. Неделя выдалась тяжелой — хотелось развеяться. Она решила побродить по магазинам. Весна любую женщину располагает бродить по магазинам. Весной как-то по-особенному хочется выглядеть хорошо: красиво, молодо, бодро. И сегодня Татьяна как никогда, отчаянно, хотела соответствовать московскому глянцевому эталону современной женщины: одетой с иголочки, уверенной в себе, независимой. Днем она испуганно звонила подруге и кричала в трубку: “О ужас! У меня целлюлит! Что делать?!” — и та что-то советовала, например, увлечься ароматерапией: капать в крем для тела апельсиновое масло, и тогда время и старость отступят.

Танечкиной тайной слабостью была покупка туфелек и вообще самой разнообразной обуви. И здесь она была вполне заурядна: этим явно грешит каждая вторая. Остальные, как Танечка, тайно. Может быть, все хотят быть похожими на героиню популярного американского телесериала, спускавшую на туфли все деньги. Или — пытаются соответствовать некоему образу, тиражируемому глянцевыми журналами, которые спонсируются в том числе и обувными магнатами. Танечка же никогда не пыталась докопаться до причины своей страсти: обувь ей снилась. Ей казалось, стоит только купить дорогие, вкусно пахнущие свежей кожей туфли на высоком каблуке, как все и сразу в этой жизни удастся.

Вот она, беспощадная сила рекламы: едут в розовом “кадиллаке” молодые женщины, весело смеются, высовывая над розовыми дверками длинные глянцевые ноги. Главное — каждый день брить ноги, и будет у тебя и розовый “кадиллак”, и море с пальмами за окном, и счастья — сколько хочешь. Главное — каждый день брить ноги, пользоваться дорогими духами, покупать в кредит бытовую технику… А если вдруг у тебя не получается стать счастливым, сделав все, на чем настаивала реклама, сам виноват. Сам что-то упустил, что-то не докупил, куда-то не успел. И будешь теперь коротать свои дни в одиночестве, ибо ты — неудачник, и другого никакого счастья не бывает.

Татьяна, все больше расслабляясь и розовея от возбуждения, бродила по всем магазинам, попадавшимся на пути. Присматривалась и принюхивалась ко всему подряд: тряпкам, парфюмерии, дорогим канцелярским товарам, косметике, белью. Она уже успела купить новую помаду, пудру, кружевные трусики нежно-персикового цвета — процесс покупок затянул ее в свои сети, завладел ею. И тут же, как нельзя кстати, подвернулся ей обувной магазин.

Татьяна — в светлом полупальто, шляпке, дорогом костюме — с изящной обувной ложечкой в руках, красиво выставив ногу в туфельке, любовалась ее отражением в зеркале. Надела и другую. Прошлась по просторному торговому павильону. Туфли, что присмотрела Татьяна, были коричневые. И теперь она, приподнимая юбку-макси и любуясь уже не только ими, но и своими лодыжками, икрами, стараясь принять самую эффектную позу, решала вопрос — что это повлечет за собой. Коричневая сумочка у нее была. Но она была старая, как вдруг стало казаться Татьяне, и не смогла бы соответствовать новым туфлям. Придется покупать сумочку.

Ах, как хочется избавиться от всего черного в гардеробе! Коричневый — теплый цвет. Он ассоциировался у нее с живым цветом древесных стволов, песка на пляже… Хорошо бы еще костюм новый прикупить. Или нет. Ну его — костюм этот. Татьяне вдруг страшно захотелось сменить его на платье. Не летнее, а строгое такое — до пят, воротник стоечкой — но в то же время женственное, плавно обтекающее все изгибы тела. Она покружилась на месте, будто все туфлями любуясь, а сама уже видела себя в новом платье. Только вот какой цвет выбрать?

— Женщина, вы будете туфли брать или нет? Мы уже закрываемся, — окликнул ее безликий голос.

И Татьяна спустилась со своих небес. Ничего не отвечая, сняла туфли. Влезла в свои сапожки, а туфли поставила на витрину. Не спеша, придирчиво оглядела швы, нажала на пятки и потом только посмотрела на продавщиц.

— Да, пожалуй, я возьму…

Как все-таки хорошо иногда — быть женщиной. Купишь себе какую-нибудь безделицу: помаду там или колготки — не говоря уже о туфлях! — и радостно на душе. С заветной коробкой в пакете Татьяна шла по весеннему городу и улыбалась. И люди все шли навстречу и улыбались. Сапожки скользили по наледи, и две бездны, два неба плыли рядом: одно — над головой, с голыми ветвями деревьев, с птицами на ветвях, с проводами и фонарями, другое — под ногами, в лужах, и в нем размокали старые афиши, вчерашние газеты, отработавшие свой срок проездные билеты.

Есть люди, которые не любят весну. Им, видите ли, мокро и грязно весной. А есть другие, которым вместе со всей землей хочется сбросить с себя все старое, всю грязь, все лишнее, и выйти на свет обновленными, свежими, помолодевшими. Весной как-то особенно сильно хочется жить — дышать полной грудью. Хочется любить и быть любимой.