С дебильным лицом

Ирина МАМАЕВА

С дебильным лицом

А н н у ш к а: А у тебя есть повесть о любви?

И р а: Да они у меня все в общем-то о любви…

А н н у ш к а: Нет, именно о любви, о взаимоотношениях мужчин и женщин.

И р а: Наверное, нет.

А н н у ш к а: Напиши, пожалуйста, такую повесть. Мне срочно нужно все знать о любви…

“Hello Tanya![1]

You have the look of my dreams the most pretty face. My name is Ya

Yours, Ya

“Привет, Таня!

У тебя самое замечательное лицо из моей мечты. Меня зовут Янис, мне 41 год и я метр восемьдесят ростом. Я живу в Афинах, в Греции. Моя первая профессия — подводный археолог (я провел 10 лет, доставая со дна моря античные находки, которые потом попадали в музеи), но у меня также есть свой собственный бизнес (импорт дорогих швейцарских часов). Я люблю море, путешествовать и знакомиться с новыми людьми, местами, культурами. Мне нужно общение, как рыбе нужна вода. Я лев по знаку зодиака (рожден 15 августа). Я надеюсь больше узнать о тебе и твоей жизни. Ты знаешь Грецию? Ты была там? Я надеюсь, однажды ты примешь мое приглашение и дашь мне возможность побыть твоим гидом в Греции. Я посылаю тебе парочку своих фотографий. Надеюсь, они тебе понравятся.

Твой Янис”.

Глава 1

Снег местами уже сошел, земля оголилась — мокрая, черная, непролазная грязь вперемежку с прелыми листьями и мусором. Солнце светило по-весеннему радостно, но только еще больше подчеркивало впечатление убогости и нищеты. Два корпуса интерната, котельная и хозпостройки в весенней грязи — все выглядело заброшено и сиротливо.

Делегация — люди, волею судьбы и должности вынужденные посетить это место, — чертыхаясь, осторожно ступали за бодро шагавшим впереди директором интерната в больших кирзовых сапогах. Наконец, миновали территорию и вошли вовнутрь, брезгливо отряхивая снег с обуви и заранее морщась.

— Проходите сюда, — радушно махнул рукой Сергей Иванович Шанин, директор детского дома-интерната, — в этом корпусе нормальные детки. Более-менее, конечно. Они ведь у нас все умственно отсталые, дебилы, дауны, аутисты по диагнозам. Специфика у нас такая.

Пока гости в сопровождении санитаров поднимались по лестнице, он рассказывал:

— В этом корпусе тяжелых нет. Они здесь у нас все общительные, гостей любят. Некоторые даже в школе учатся. У нас здесь для них специальная школа организована.

— Сколько классов они у вас оканчивают: семь, девять? — спросил кто-то.

— Что вы, для большинства научиться есть ложкой и завязывать шнурки — огромное достижение, — вздохнул Шанин, но тут же с гордостью добавил. — Но есть те, кто учится считать и читать.

Поднялись на второй этаж.

— Вот тут у нас палата девочек… — продолжал рассказ директор, медленно двигаясь по коридору, а кто-то из санитаров вполголоса предупредил:

— Вы поаккуратней…

Татьяна шла вслед за всеми в каком-то неопределенном волнении.

Дети действительно оказались общительными. В коридор изо всех палат тут же высунулись любопытные мордашки. Но одного взгляда на эти лица было достаточно, чтобы понять их диагноз. Что-то было во всех этих детях не то… Помимо обычного детского — искреннего и светлого — у каждого за спиной стояла, как судьба, страшная болезнь. Любопытство выражалось у всех по-разному. Кто-то из них был болезненно возбужден, и чувствовалось, что возбуждение это мучительно для самого ребенка, что управлять им он не может. Подходит, заговаривает, делает неопределенные порывистые движения руками, сбивается и путается, и нервничает еще больше. Кто-то наоборот, следит за пришедшими настороженно, молча, тяжелым взглядом исподлобья, готовый в любой момент бежать и прятаться. И во всех вместе — что-то животное, не облагороженное разумом, инстинктивное; все они, как маленькие напуганные вторжением зверьки.

Татьяна послушно заходила в палаты, куда заводил их директор, и разглядывала, разглядывала этих детей, не в силах оторвать глаз от их лиц в каком-то похожем, болезненном любопытстве.

По большому счету ей, специалисту по работе с депутатами, делать здесь было нечего и ехать было незачем. Избирательная комиссия, где Шанин был председателем, а она — его правой рукой, работала бы вне зависимости, представляет она себе его основную работу или нет. Но Шанину захотелось показать ей, а ей — развеяться.

Татьяна уже десять раз пожалела о своем глупом желании. До этого момента она, как и большинство людей, предпочитала жить своей жизнью, плыть на своем надежном атлантическом лайнере с высокими бортами, и не знать о существовании подобных заведений. У нее самой детей еще не было, но она не сомневалась, что ее ребенок непременно родится здоровым, красивым и умным.

А теперь вот пришлось идти вслед за депутатами и кандидатами в депутаты, за разговорчивым Шаниным по бесконечным коридорам с обшарпанным полом и облезшими стенами. И заглядывать в палаты с лежачими — не детьми уже, а какими-то полуфантастическими существами с бессмысленным взглядом и слюной изо рта. А около каждой палаты стоит нянечка с большими красными руками, которая целыми днями кормит, поит, таскает на руках в ванную, меняет тряпки, которые, были бы у интерната деньги, можно было бы заменить памперсами, стирает их и вешает сушиться в специальную комнату. А по бокам идут санитары и молча, но строго оттесняют детей, пытающихся дотронуться, схватиться ручонками за незнакомых и интересных людей. И санитары идут, чтобы не допустить этого, чтобы не было гостям неприятно.

— У нас в интернате соблюдается строгий режим. Дети встают в восемь утра и в восемь вечера ложатся. Есть еще тихий час. У нас ведь персонала почти столько же, сколько детей, да и то не хватает. И люди не могут находиться здесь круглосуточно, у них ведь свои семьи… — коридор, наконец, закончился, и Шанин остановился.

— И все детки спят по двенадцать часов? — удивился кто-то из гостей.

— Ну… некоторым мы помогаем спать… А в тихий час они спать не обязаны. Мы не настаиваем — лишь бы тихо было. А кто хочет заниматься своими делами — пожалуйста.

— Какие у них могут быть дела? — не выдержала Татьяна: это был настолько чуждый ей, непонятный и неестественный мир, что ей хотелось хоть как-то определиться.

— У них же есть свои дела, — пожал плечами директор, — кто-то фантик складывает, кто-то веревочку цветную на палец наматывает.

Уходили по другому коридору. Шли на сей раз быстро, задыхаясь от тяжелого больничного запаха. Как голова, бывает, не выдерживает потока информации и хочется всеми силами избавиться от перегрузки, отдохнуть, так тут не выдерживала душа. По крайней мере, у Татьяны. Непонятная, не известно откуда взявшаяся, почти физическая боль скручивала ее изнутри.

Но хотелось испить эту чашу до дна. Как будто расплатиться по прошлым долгам за все свои тридцать лет сытой, уютной, тепличной жизни, полной любви и понимания.

Татьяна отстала, заглянула в ванную, чтобы увидеть то, что она и представляла: старые, плачущие ржавыми слезами трубы, отколовшуюся местами плитку, чугунные ванные. Заглянула и увидела сразу, представила себе, как нянечки окунают в эти чугунные ванны этих чужих нелюбимых детей.

1

Здесь и далее — реальные письма, полученные в ответ на реальную анкету (с авторской орфографией).