Страница 24 из 27
У окопников своя дисциплина. Когда войска выводят на отдых, их сначала приводят в чувство строевой подготовкой и изучением уставов. А в Германии предреволюционная ситуация, которая взорвётся так, что мало немцам не покажется. Не рой яму другому.
Добровольческая армия в России на последнем издыхании. Антон Иванович Деникин сдал командование генерал-лейтенанту Петру Врангелю и живёт сейчас в одном из пригородов Парижа.
Верховного правителя России адмирала Колчака выгнали с Урала и гонят в Сибирь и в Забайкалье.
Интервенты в России не хотят воевать за Веру, Царя и Отечество. Иностранная помощь быстро переходит в руки Красной Армии. И Колчака Запад сдаст. Дело времени. А там будем нужны мы для связи с правителями западных стран.
Все эти тезисы об отказе от тайной дипломатии — это популизм чистейшей воды. Всё вернётся на круги своя. И большевики наденут расшитые золотом мундиры с красными лампасами и будут награждать друг друга золотыми орденами с бриллиантами. Бессребреники отойдут в сторону, их отправят коров пасти, всё равно им серебро не нужно.
— Циник вы, Александр Васильевич, — констатировал я своё отношение к тому, что он говорил, хотя и чувствовал, что он во многом прав.
— Я не циник, уважаемый Дон Николаевич, а реалист, — парировал Борисов, — а сейчас давайте поговорим о вашей прекрасной спутнице.
— О чём же? — поинтересовался я.
— Вы такая же романтическая натура, Дон Николаевич, как и сын царя Кипра Пигмалион, — сказал Борисов. — Помните, как в легенде? Пигмалион влюбился в Афродиту и высек из мрамора её. Чем больше он смотрел на эту скульптуру, тем больше находил её совершенной, а потом обратился к богине с просьбой оживить статую. Афродита вдохнула жизнь в мрамор и с пьедестала сошла прекрасная женщина, которая стала женой Пигмалиона и была названа Галатеей.
— В чем же выражается это сходство? — спросил я, несколько обиженный сравнением.
— Я сразу заметил, с какой нежностью вы смотрите на Марию. Вы восхищённо рассказывали о её способностях, как человек, создавший из ничего нечто, что начинает сиять при огранке, — сказал Александр Васильевич. — Вы перестали объективно воспринимать реальность. За пару месяцев такие дела не делаются, а у неё манеры светской дамы. У любого нувориша, как бы он ни был богат, какие бы титулы он себе ни покупал, какие бы учителя его не учили, все равно пробивается плебейское происхождение, которое может исчезнуть через несколько поколений, а, может, и не исчезнуть. А ваша красавица ведёт себя безукоризненно. Так не бывает. Никакой талант не заменит наследственность и воспитание.
— Что же вы предлагаете? — спросил я.
— Как я слышал, — полковник проявил достаточную осведомлённость, не свойственную домоседам, — ваша пассия одна ездила в Париж, что не свойственно золушкам, впервые попавшим за границу. Не ограничивайте её в свободе действий и во время следующего выезда в столицу нужно за ней проследить.
— Господин полковник, — гордо сказал я, — следить за женщиной низко.
— За женщиной — да, — таким же тоном ответил мой шеф, — а за объектом возможной опасности — обязаны.
Он прав, нужно отделять личное от служебного и никогда не смешивать их.
Глава 37
Попив чаю, я пошёл домой.
У калитки на лавочке сидела Мария и ждала меня.
— Дон, я хочу извиниться перед тобой, я была не права, — тихо сказала она, — я больше не буду никуда уезжать одна.
В знак примирения я обнял её за плечи и повёл в дом.
— А если всё-таки появится необходимость снова одной поехать в Париж? — спросил я.
— Тогда я попрошу тебя сопровождать меня, — ответила просто Мария.
— Если ты захочешь о чем-то поговорить со мной, я всегда готов выслушать тебя, — сказал я. — Можешь доверять полковнику Борисову так же, как и мне. Мы — одна команда.
— Я подумаю, — тихо сказала Мария, — не торопи меня, Дон, ты все узнаешь первым.
Александр Васильевич всё понял правильно, и Мария косвенно подтвердила это. Они оба молодцы, зато я выглядел дурак дураком.
Ещё через две недели на имя Марии пришло письмо из Парижа.
— Прочти, — сказала мне девушка.
Письмо было от «подруги», которая ужасно соскучилась по ней и предлагала встретиться в воскресенье, посидеть и попить кофе в открытом кафе. Совершенно безобидное письмо. Естественно, все письма должны быть безобидные. Но представьте себе ситуацию, когда фабричная девчонка из Питера приезжает в Париж и у неё находится близкая подруга, с которой девочка от станка будет сидеть под зонтиком, щебетать по-французски и пить кофе из маленькой чашечки, оттопырив в стону мизинчик.
Всё идеально сделало ЧК, подставив мне комиссаршу, предоставив ей возможность работать самостоятельно без всякого руководства. И я поверил в это, но здесь они прокололись окончательно. Что мне делать? А ничего. Главное — не гнать волну, за одним проколом последует другой, когда уже невозможно будет просить подождать объяснений. Хорошо, что получилось именно так. Мне не пришлось собирать доказательства того, что Мария не та, за кого она себя выдаёт, и припирать её к стенке неопровержимыми доказательствами.
— Я хочу, чтобы ты поехал со мной, но находился в стороне и наблюдал за ситуацией вокруг, — попросила меня Мария.
— Хочешь, чтобы я вёл встречное наблюдение во время твоей встречи? — спросил я.
Девушка утвердительно кивнула головой. Откуда она могла набраться таких специальных премудростей, ведь ВЧК создана только что и большую часть времени девушка проводила со мной. Похоже, что она занималась конспиративной работой до революции и заграница для неё не в диковинку. И я, её наставник в делах специальных, буду выступать как обеспечивающий её работу. Ладно, посмотрим.
В воскресенье мы приехали в Париж первым поездом. Я первым пошёл на площадь и устроился с газетой в кафе напротив того места, где должна состояться встреча. Через некоторое время мимо меня прошла Мария, разглядывая витрины. Минут через пятнадцать она появилась снова с другой стороны. Всё было спокойно. Как мы и условились, я приподнятой шляпой поприветствовал кого-то вдалеке и Мария, повинуясь моему сигналу, прошла к свободному столику в соседнем кафе. Скоро к её столику подошёл молодой человек, поприветствовал, поцеловал руку и присел рядом. Они заказали кофе и стали о чём-то разговаривать. Они разговаривали минут пятнадцать. Затем молодой человек ушёл.
Мария пошла на вокзал первой, я последовал за ней. Она уехала в поезде одна. Я поехал следующим поездом. Всё было чисто.
Мария ждала меня дома.
— Я приготовила тебе обед. Пока ты будешь кушать, я буду тебе рассказывать, — предложила она.
— Давай, я буду слушать тебя, — согласился я. Я уже предполагал, о чём будет разговор. Посмотрим, но условия диктовать буду я.
— Прости меня, Дон, но я не та, за кого пришлось себя выдавать. Я в революции давно. Не из пролетарок. Смолянка. Пришлось жить везде, много времени провела с рабочими и знаю, как они живут. Революции нужны такие люди, как вы. Дзержинский приказал быть всё время рядом с тобой, чтобы республика Советов могла иметь связи со всеми странами и решать вопросы международного признания. На это особый упор сделал товарищ Ленин. Прибывший товарищ из Центра передал, что с вашими родителями всё в порядке. Вы зачислены в кадры ВЧК и вам положено денежное довольствие как заграничному работнику ВЧК. Нужно только написать заявление, которое товарищ передаст в Центр.
Я не ошибся. Центр приказал провести мою вербовку.
— Ты уже говорила об этом с Александром Васильевичем, — невинно спросил я.
— А зачем ему знать об этом? — удивилась девушка.
— Как это зачем? — усмехнулся я. — Полковник Борисов мой начальник и я должен ему доложить обо всех сделанных мне предложениях.
Мария не нашла, что же мне ответить. Похоже, что ей придётся не один раз ездить в Париж на свидание с товарищем из Центра, а тому связываться со своим руководством и получать инструкции. Пока туда-сюда будут ходить шифровки, с моими родителями ничего не случится. Хотя я очень беспокоюсь о них, потому что большевики ввели систему заложников из членов семей специалистов, принимаемых ими на службу и не жалели никого, если человек отказывался им служить. И мои родители тоже заложники. Как вы думаете, что бы ответили мои родители, если бы я спросил у них совета, возвращаться мне в Россию или нет? Они бы ответили мне утвердительно согласованным в нашей семье словом, которое категорически запрещает возвращение.