Страница 68 из 81
— Вы, очевидно, не заметили ее. Полевая дорога, выходит на шоссе справа от хутора Счастье.
Я не выдумывал, хутор Счастье существовал, он находился километрах в шести от шоссе, но дорогу, идущую к нему, я уже проехал. Как-никак я изучал карту, помнил названия и расположения всех станиц и хуторов назубок.
— На карте это место обозначено. Там невдалеке должна стоять часовня или крест и группа деревьев. — Это уже был бред собачий. Вообще я, кажется, слишком много болтал, и в моем голосе появлялись предательски тоскливые нотки. — Господин фельдфебель, у вас есть карта?
Он не ответил (плохи мои дела), снова обратился к своим:
— Кто видел часовню, деревья?
— Так это же на старой карте, — вмешался сидевший за рулем гитлеровец. — Большевики давно уже разрушили часовню, а деревья срубили.
Молодец, выручил... Фельдфебель осторожно скреб пальцем темный, замазанный сажей подбородок.
Разрешите взглянуть на вашу карту, — настаивал я. — Время идет... (карта, конечно, осталась в танке, у лейтенанта).
— Кто знает обер-лейтенанта... Как фамилия?
— Обер-лейтенант Вейдман, — ответил я с вызовом. — Как, фельдфебель в чем-то сомневается?
На этот раз никто не пришел мне на помощь. Никто из них не слыхал об обер-лейтенанте Вейдмане.
«Неужели Макс ошибся? — пронеслось в моей голове. — Не мог Макс ошибиться. А может быть, я спутал фамилию? Нет, не спутал, помню точно: обер-лейтенант Вейдман. Значит, такой обер-лейтенант существует, но он, очевидно, пехотинец. Разведчики не могут знать фамилии всех офицеров. Это естественно. И я-то, связной, во всяком случае в этом никак не повинен».
— Вейдман? — повторил фельдфебель и скептически скривил губы.
— Вы полагаете, что я спутал фамилию обер-лейтенанта? — насмешливо фыркнул я. — Это исключено. У меня хорошая память.
— Я не знаю такого...
— И я впервые услышал эту фамилию. — Я хотел добавить, что обер-лейтенант всего лишь два дня назад прибыл в полк из госпиталя, но удержался. Пусть подумает об этом сам. Ерунда, не знает он фамилии всех офицеров.
— Солдатская книжка при тебе?
Я уже не скрывал своей обиды и возмущения. Черт знает что! Как ведет себя этот обгоревший, прогоревший фельдфебель. Как будто он не изучал устава.
— Господин фельдфебель, вы же знаете, что в таких случаях... все документы, письма и прочие бумаги... — Дальше должно было следовать: «...сдаются командиру на хранение». Я не договорил, и так должно быть понятно.
— Полк, рота? (Форменный допрос. Совсем плохи мои дела).
Разведчики притихли, ждут моих ответов. Но, может быть, именно эти вопросы окажутся спасительными для меня? Я выпрямился в седле и звенящим от обиды голосом без запинки отрапортовал придире-фельдфебелю, кто я, какого полка, роты, взвода, назвав чины и фамилии командиров. В конце концов любой гитлеровский солдат на моем месте понял бы, что его в чем-то подозревают, и обиделся бы.
Мои быстрые и точные ответы успокоили Румпфа. Разведчики, теряя интерес ко мне, завозились на мотоциклах, разминая ноги и принимая более удобные позы.
— Господин фельдфебель, я могу опоздать... — перешел я в наступление.
Верзила посмотрел на меня сочувственно.
— Вот что... Ты путаешь или заблудился.
— Как я мог заблудиться? — зло-насмешливо возразил я. — На шоссе? Позади, в двух километрах отсюда, стоят наши танки. Я проезжал...
— А я не хочу, чтобы ты попал в руки русским! — заорал Румпф. — Хватит того, что мы потеряли... Разворачивайся, поедешь с нами. Мориц, садись к нему в коляску.
Кажется, нужно поднимать лапки. Капут. Я пожал плечами и выбросил последний козырь:
— Господин фельдфебель, вы берете на себя ответственность за то, что воспрепятствовали мне выполнить приказ, полученный от вышестоящего командира?
Он что-то сердито буркнул в ответ. К моему мотоциклу шел солдат в кожаной куртке и шлеме. Он поддерживал левой рукой правую с забинтованной кистью.
— Что тут у тебя? — наклонился к коляске фельдфебель.
— Магазины к пулемету.
— А почему два шлема? (Вот сволочь дотошная. Фельдфебель! Ну как я не сообразил выбросить один к чертовой матери? Кретин, какого надо поискать. Хорошо, хоть догадался затолкать в передок гимнастерку).
— Товарища. Я очень спешил.
Раненый танкист уселся в коляске. Колонна тронулась. Фельдфебель на ходу вскочил в седло позади мотоциклиста. В коляске третьего мотоцикла лежал перехваченный ремнем через спину солдат, длинные его руки болтались, свисая почти до земли. «Везут убитого», — пронеслось у меня в голове. Я ждал, пока мимо меня проедет вся колонна, чтобы пристроиться в хвосте. Это не могло вызвать подозрения: проезжающие машины мешали мне повернуть мотоцикл в обратную сторону. И это было единственной моей надеждой... Но последний мотоциклист остановился, не доезжая. Он ждал, пока я развернусь. Увидев спину солдата, сидевшего за пулеметом, дуло которого было направлено назад, я понял, в чем дело: этот мотоцикл должен был прикрывать огнем колонну. Они все еще опасались возможного нападения русских.
И я развернулся...
Ехали не шибко. Я покосился на раненого. Сказал сочувственно:
— Не повезло вам... Как же получилось?
— Как... — охотно, и как мне показалось, даже с тайной радостью отозвался он. — Воздушная разведка, черти б ее побрали, донесла, что русские оставили позиции в поле и отошли к этой... ну, как ее... забываю. Словом, отошли к следующей деревне.
— К станице Равнинной.
— Вот, вот! У тебя, действительно, память... Нам приказали проверить, пощупать их. Вышли... Все хорошо, два мотоцикла впереди, танк и пять мотоциклов сзади. Приблизились к прежней линии обороны противника, начали стрельбу — молчат. Только тронулись дальше — выстрел позади.
— Позади?
— Да, да, приятель! В том-то и дело, что стреляли с тыла. Они специально поставили пушечку так, чтобы вести огонь в спину. Какая у танка сзади броня! Сам знаешь... Попали в моторное отделение. Мы открыли огонь из пулеметов, начали башню поворачивать, а тут еще два выстрела уже спереди, один снаряд в башню. По-моему, без бутылки с горючей смесью дело тоже не обошлось... Уж очень быстро машина загорелась. Танк горит, я — водитель, выскочил, фельдфебель за мной... А лейтенант... его ранило или оглушило... Фельдфебель хотел вытащить и не смог.
— Завтра мы отомстим русским за вашего лейтенанта.
— Завтра мы им зададим! — бодро согласился танкист. Я не ошибся: он действительно рад был своему ранению — слава богу, отправят в тыл, может быть, даже в Германию, а может быть, и спишут по чистой. Как-никак правая рука. Да, он радовался своей удаче.
— Наступление развивается успешно, — сказал я удовлетворенно.
— Еще бы! По нескольку километров в сутки.
— А впереди нефть...
— В том-то и дело, приятель, — хихикнул он.
Терпеть такое было выше моих сил. Я увидел впереди выбоину и не свернул. Коляску сильно тряхнуло. Танкист вскинул раненую руку, завопил плаксиво:
— Что, у тебя глаз нет?! Не видишь, куда едешь...
Это он напрасно... Глаза у меня были. Я смотрел на дорогу, запоминал все неровности, ямки. Все-таки я не терял надежды, что мне придется еще раз проехать по ней, пусть даже с потушенной фарой. Что — фара! Я готов мчаться назад к своим даже с завязанными глазами. Оглянулся как будто на задний мотоцикл, хотел увидеть свой «маячок», но в глаза бросилось другое — тонкая янтарная полоса горизонта. Как будто там, на востоке, кто-то крепкий чай разливал. Заря... Уже утро. И что-то оборвалось во мне.
Пыльный дрожащий луч осветил разбитые повозки, пушку, лежащих рядышком лошадей. Там впереди будут еще несколько повозок, опрокинутый грузовик. А через десять минут мы подъедем к танкам головного отряда. «Ну чего ты тянешь, на что надеешься? — сказал себе с горечью. — Делай что-нибудь! Двум смертям не бывать...»
Мотор — неодушевленный предмет — подсказал мне на этот раз, какую попытку следует предпринять. Он несколько раз сбился с такта, стрельнул выхлопной трубой, заглох. Задний мотоциклист, чтобы не наехать на меня, взял левее, остановился почти рядом, ждал.