Страница 35 из 81
Петр Годун судорожно вздохнул, он понял, что «тигр» снова вышел на шоссе, опомнившиеся гитлеровцы вели по нему огонь из уцелевших пушек, а сейчас на него сбрасывает бомбы специально вызванный самолет. Вот какой шум подняли хлопцы... Петр завертел головой, пытаясь найти глазами Чарли, но не нашел, хотя тот стоял недалеко от него. В эти мгновения все пленные были удивительно похожи друг на друга — застывшие в ожидании чуда полумертвецы.
Весь город, притихший, притаившийся, слушал звуки боя.
Начальник вспомогательной полиции Строкатов заскочил на минуту домой. Лицо серое, щеку бьет нервный тик. Не стесняясь ни жены, ни сына, обругал немцев, употребляя самые грязные слова, — сами отдали в руки пленных такой танк, а вину, конечно, свалят на полицию. Высшая раса, мать их распратак. Уже выбегая из квартиры, Строкатов, заметив сына, дал ему хорошенько по загривку. «Понял за что? Ты у меня доиграешься, сукин сын». Тимур понял. Он вышел на улицу. Там, у ворот, его ожидал взволнованный Васька, смуглое лицо которого блестело от пота.
— Слышишь? Вот как надо было. А мы... Игрались. Подлеца Гришку взяли в свою компанию.
— Не в этом дело, — сурово сказал Тимур. — Возраст у нас не для такого танка. Если бы каждому хоть бы годка по два прибавить...
И они умолкли, жадно прислушиваясь к эху взрывов.
Полудневый не давал себе передышки, знал, что самая ничтожная заминка может стать роковой для них. Башенный пулемет молчал. Патроны в магазинах кончились. Оставались два снаряда, но на надульнике пушки висели клочья кожаного колпака, и вряд ли можно было рассчитывать на прицельный выстрел, так как в дуло наверняка попали куски кирпича и прочий мусор. Скорее всего первый же выстрел разорвет ствол. Это будет неплохо, но надо оставить под конец. Развернувшись в последний раз на привокзальной площади, Роман погнал танк вверх по Колеевой и выскочил на шоссе в тот миг, когда мимо хотела прошмыгнуть мчавшаяся на большой скорости открытая штабная машина. Военное счастье еще раз, как бы в награду за его умение и храбрость, улыбнулось лейтенанту Полудневому. Он успел преградить дорогу машине выступом правой гусеницы, и машина эта с металлическим визгом, точь-в-точь как воющая бомба, закувыркалась по шоссе.
Броневичок, сопровождающий штабной автомобиль, резко затормозил, но, потеряв управление, съехал юзом в кювет, опрокинулся. Полудневый дважды, как перевернутого на спину металлического жука, ткнул броневичок в брюхо и, отвернув, погнал танк от города.
Роман чувствовал, что силы его на исходе. Итак, уйти подальше и, главное, главное, — не забыть поджечь танк. «Тигр» должен быть уничтожен. Обязательно! Для одного этого можно было пожертвовать жизнью. Но чем поджечь? У них нет спичек. У них ничего нет. Только танк, у которого осталось в запасе горючего на два-три километра. Ну, на четыре...
Впереди разбитые машины. Одна догорает, дымит слегка. Возле них ни одной живой души. Разбежались, а может быть, притаились где. Роман миновал последний опрокинутый грузовик, съехал с шоссе и, развернувшись носом к городу, остановил машину, сбавил обороты. Разогретый мотор сердито бормотал за спиной.
После грохота, лязга гусениц почти полная, целительная тишина.
— Как Гриша? — спросил Полудневый, не оборачиваясь, а лишь откинувшись на спинку сиденья и уронив руки на колени.
— Готов, — ответил Шевелев. — Сразу почти. Пуля в грудь...
— Ладно... — после паузы подавленно произнес Роман. — Уже не поправишь. Слушай, Иван Степанович, приказ. Наведи пушку и пулемет на машины.
— Патронов нет! — счел нужным предупредить Шевелев.
— Ты слушай, слушай, батя, — раздраженно повысил голос Роман. — У меня нет сил растолковывать. Они одного глаза пулемета боятся. Сейчас откроешь люк и рывком к машинам. Нужны патроны, спички или зажигалка. Автомат, пулемет найдешь — дай очередь и тащи сюда. Канистра с горючим подвернется — тащи, главное — спички. И пить хочу, горит душа, флягу найдешь — тащи. Давай быстро, не робей, батя, ты молодец у меня.
Голос Полудневого слабел, и последние слова он произнес вяло, точно засыпая. Он так обессилел, так был физически опустошен, что ему казалось, будто его вообще нет в танке, а на спинке сиденья висит только его пустая рваная гимнастерка. Но в опустевший сосуд его существа капали одна за другой какие-то живительные капли, и что-то там набиралось, начинало плескаться на донышке. Еще сочился в его теле крохотный родничок... Роман уже не испытывал ни той радости и счастья, ни того восторга, какие охватили было его, когда «тигр» вырвался из ремонтной базы, он просто сознавал, что сумел использовать вражеский танк на всю катушку, и был доволен, гордился этим. Он также отдавал себе отчет в том, что к его боевому умению примешалась еще и удача, большая, огромная удача, то военное счастье, которое так часто сопутствует отважным. Ему просто повезло. Кроме усталости, Роман испытывал также удивительное спокойствие. За себя он с гитлеровцами рассчитался полностью, об этом и разговора быть не могло. Он рассчитался за всю компанию: за Чарли — ведь это он, он, комик этот, артист, все придумал, все сварил своей умненькой, чокнутой башкой, за Годуна, чье место в танке он занял, за шалопутного Гришу Петуха, что лежит сейчас на дне башни, — Гриша ведь все понял на лету, за честнейшего и благороднейшего Ивана Степановича, оказавшегося таким мужественным, великолепным помощником. И даже за всех тех, кто, спасая свою шкуру, за пайку добровольно пошел в ремонтную бригаду, — ведь и с них он, лейтенант Полудневый, сумел смыть позор.
Тревожные дорогие секунды полного отдыха. Как бы они не стали роковыми. Сочится родничок, падают капли.
Сейчас, сейчас. Нужно сделать еще один рывок. Главное — уничтожить танк.
Шевелев понимал, в каком состоянии находится его старшой, и старался точно выполнить его приказ. Он выскочил из танка, оставив люк башни открытым, и подбежал к ближайшей опрокинутой машине. Нашел автомат возле лежащего ничком мертвого солдата, послал перед собой веером очередь — на всякий случай, для острастки, и вытащил из обломков кузова ящик с патронами, а затем и ручной пулемет. Сам пулемет был как будто исправен, но деревянная рогулька приклада раскололась и одна упорная ножка согнулась. Нашел он магазин с согнутыми в кольца металлическими лентами с патронами, заложил одну и, пробуя, отстучал длинную очередь в сторону города, — пусть думают, что огонь ведет скрытый за машинами танк. Через несколько минут Иван Степанович натаскал к танку ворох оружия, боеприпасов, солдатских ранцев с верхом из телячьих шкур.
Полудневый заставил себя податься телом вперед, открыть дверцу своего люка.
— Хватит. Спички, зажигалка?
Шевелев снова побежал к машинам. Пришлось обшарить карманы нескольких убитых, пока он нашел зажигалку, начатую пачку сигарет. На фляги ему повезло, притащил две вместе с ремнями и висевшими на них в чехлах кинжалами.
— Горит? — спросил Роман.
Иван Степанович чиркнул зажигалкой, голубой огонек замигал в дырочках металлической сетки. Полагая, что лейтенант хочет закурить, Иван Степанович протянул ему пачку с сигаретами, но Роман отрицательно качнул головой.
— Флягу.
Он сделал два жадных глотка, поперхнулся.
— Что дал? Это же шнапс, мать их принцесса!
Шевелев быстро свинтил пробку на другой фляге, понюхал, сделал глоток.
— Ром, кажется...
— Суки... Ладно, там, впереди, — река. У моста напьемся.
— Может, Петухова здесь оставить? — спросил Шевелев, роясь в ранце. — Все равно похоронить как следует не сможем.
Полудневый отрицательно качнул головой. Шевелев нашел плитку шоколада, торопливо разломал ее и, сорвав обертку, сунул большой кусок в рот Роману.
Они молчали несколько секунд, пережевывая и глотая сладкое, пахучее месиво.
Тут в воздухе что-то прошелестело, и за шоссе с грохотом вырос черный букет разрыва фугасного снаряда.
— Не паникуй! — брызжа коричневой слюной, поспешно и строго сказал Полудневый. — Грузись. Автомат, ранец — мне. Остальное в башню. Канистры не видел?