Страница 23 из 81
— Дурак бы я был от каши отказаться?
— Кто тебя знает, может, дурак и есть. Ну, иди к окну, получай, что там тебе надо. Кладовщица сейчас придет.
Казалось бы, все обошлось без каких-либо осложнений. Никто не обвинил его в том, что он плохой слесарь, а он именно этого боялся больше всего. Ну, а то, что он не умеет управлять автомашиной, трактором, поставить ему в вину нельзя. Тем не менее Юрий возвращался к своему мастеру в подавленном настроении. Он знал, что простодушный Петр Годун не скрывал в лагере свою военную специальность. Да и как скроешь, если Петр попал в плен в замасленном, обгорелом комбинезоне и черном шлеме танкиста. Следовательно, он окажется в той группе, какую для каких-то особых целей отбирают немцы. Ну, а если эта группа будет работать где-то в другом месте? В таком случае их план становится жалкой химерой. Возможно, даже дело обстоит гораздо хуже — немцы осознали вероятность такой опасности, как угон пленными танка, и предпринимают меры, чтобы обезопасить себя. В таком случае они постараются удалить из группы ремонтников всех, кто может водить танк. Потому-то Цапля так напирает на кашу, это та приманка, на которую, по мнению немцев, должны клюнуть пленные, скрывшие, что они хотя бы в какой-то мере знакомы с вождением танков.
Побывал в кладовой Петр Годун — недоуменно пожимает плечами, видимо, никакой опасности не заметил, Иван Степанович мрачней обычного, ему что-то не понравилось. Ясно, Петр подтвердил, что он танкист, и на этом разговор закончился, а беседа с Иваном Степановичем была более продолжительной. Цапля хитрил, ставил ловушки, выпытывал, соблазнял кашей. И старый слесарь понял, что все это неспроста.
Принято считать, что удары судьбы неожиданны и неотвратимы. Неотвратимы? Какое удобное оправдание для тех, кто трусливо склоняет голову перед врагом, лишен воли к победе. Есть и другое, полушутливое, озорное — ловите удары судьбы! Ловите, как берет в немыслимом прыжке вратарь, казалось бы, «мертвый» угловой мяч, принимайте на себя, гасите, как гасит молнию острие громоотвода — только грохот, страшный треск... Но ни пламени, ни разрушения.
Ловите удары судьбы! Юрий, нарушая правило, подошел к Петру Годуну, скучно посмотрел на него.
— Срочно нужен четвертый. Танкист. Немой. Подумай, по дороге в лагерь скажешь.
Со стороны глянуть — насчет обмена был разговор, допустим, пуговицу или осколок зеркала за щепотку табаку предложил Чарли или четверть пайки за старенький ремень.
Петр сказал для чужого уха, погромче:
— Иди ты! Дурней себя ищешь?
Роман Полудневый
Петр так же, как и Иван Степанович, уже не удивлялся поразительной способности Юрия предугадывать некоторые события. Если Чарли говорит, что нужен четвертый да еще «немой», то есть такой, о котором не знают, что он танкист, значит, нужен. Но на базе и при возвращении в лагерь друзьям не выпало случая переброситься словом.
Лишь миновав колючие ворота, Иван Степанович черкнул локтем о локоть Юрия.
— Полудневый. Тот самый...
— Немой?
— Только Петр знает, и то случайно. Его в форме пехотинца в плен взяли.
— Посвятить. Сказать все. Завтра добровольцем в ремонтники.
— Думаешь, снова будут набирать? — Шевелев был поражен.
Юрий вместо ответа только устало сомкнул веки.
— По чем заключаешь, однако?
— Кашу вам Цапля предлагал?
Иван Степанович кивнул головой.
— Ну, вот. Теперь, кто кого перехитрит. Скажете, как Полудневый. Я должен знать. Как можно скорее.
С Полудневым разговаривал Петр Годун. Петр пошел выполнять это поручение с тяжелым сердцем. Последнее время лейтенант Полудневый избегал встреч с ними, а увидев близко, отводил глаза. После карцера он начал заметно сдавать — осунулся, тяжело передвигал ноги, смотрел на товарищей и конвоиров равнодушными, пустыми глазами, ни с кем не заводил разговоров. Годун нашел его во дворе. Лейтенант сидел, подвернув под себя ноги в разбитых солдатских ботинках, как сидят кочевники на привалах. Черная коротко остриженная голова казалась обугленной.
Петр опустился на колени рядом.
— Слушай, Рома, ты мне веришь?
Полудневый не ответил. Что ни говорил ему Петр, он продолжал молчать, равнодушно рассматривая гноящиеся ссадины на руках, точно ничего не слышал. И лишь в конце сказал без злобы: «Не воняй, чесночник, возле меня». «Чесночниками», «вонючками» в лагере называли тех, кто пошел в ремонтную команду за дополнительную пайку с кусочком маргарина и зубком чеснока.
Через несколько минут Годун был у нар Ключевского.
Юрий лежал на спине с закрытыми глазами.
— Пустой номер. Не соглашается.
Юрий открыл глаза.
— Что говорит?
— Ничего не говорит.
— Не сумел убедить...
— Его не убедишь! Иссяк он...
Юрий быстро поднялся, свесил с нар ноги. Он не скрывал своей встревоженности: если Полудневый так ослабел, то их план рушился, все летело под откос.
Каждый пленный борется, цепляется за жизнь: не потерять ни одной крошки из пайки, стать в очередь к котлу так, чтобы повар налил в котелок баланду погуще, избежать удара надсмотрщика и конвоира — каждая капля крови, вытекшая из раны, дороже любой драгоценности, экономить силы на работе — ни одного лишнего движения, щипнуть травку на привале и сунуть ее в рот раньше, нежели это сделает сосед, — все-таки пожива, «салат», бугай вон одну траву щиплет, и силу нагуливает будь здоров. На многие ухищрения пускаются пленные, чтобы как-нибудь сохранить, приберечь жизненные силы. Но вот кто-то из них ослабел до такой степени, что уже ни во что не верит, ни на что не надеется, стал ко всему равнодушен и ждет только смерти. Таких людей с потухшими глазами земное уже не интересует, близость смерти не ужасает, она благо, спасение от бесчисленных мучений.
Лейтенант Роман Полудневый, единственная надежда Юрия Ключевского, кажется, стал таким. Карцер, работа по перетаскиванию танков со станции на базу, предательство тех, кого он считал патриотами, своими друзьями — продались за пайку, пошли в ремонтники, — все это, видимо, подкосило лейтенанта. Юрий не искал встречи с ним, а встретившись случайно, не пытался вступать в разговор, хотя уже знал, что именно по приказу Полудневого его чуть было не удушили ночью за то, что он добровольно пошел в ремонтники. Зачем слова, объяснения? Если удастся захватить танк, лейтенант узнает сам, пайка ли соблазнила Чарли или что иное.
— Где он?
— Во дворе сидит.
— Глянешь со стороны... — Юрий спрыгнул на землю.
Полудневый уже не сидел, а лежал ничком, уткнувшись лицом в ладони. Может быть, слова Годуна все-таки подействовали на лейтенанта? Просто он обессилел, потерял веру в себя и считает, что не может выполнить ту роль, какую ему предлагают. Есть правило: не можешь — не берись. Это рассуждение обнадежило Юрия. Но та поза, в которой находилось тело Полудневого, говорила о другом — перед Юрием был человек, духовная смерть которого на много-много дней опережала смерть физическую. Если это так, то любые слова бессильны и бесполезны.
Юрий лег рядом, выждал несколько секунд — Полудневый даже не шевельнулся. Юрий с силой толкнул его в бок.
Послышался тихий стон.
— Это я, Чарли. Слышишь, лейтенант?
Молчание.
Юрий еще раз, чуть слабее, ткнул локтем.
— Чарли. Тот самый... Слышишь?
— Ну, чего тебе?
— Лежи так и слушай. Я знаю, понимаю твое состояние: как будто тысячи ног в кованых сапогах прошли по тебе, втоптали тебя в грязь дороги, превратили в полупрах, в дорожную пыль. Ты не можешь подняться — поднимаются, держатся на ногах, передвигаются твоя тень, имя, номер.
— Отвяжись. Философ, мать твоя принцесса... — глухо отозвался Полудневый.
— Значит, ты меня слышишь все-таки? — обрадовался Юрий.
Он приподнял голову, осторожно осмотрелся. В углу барака маячил Петр, среди тех, кто стоял возле умывальника, находился Иван Степанович. Они были начеку и, если б кто-либо попытался подслушать, о чем говорят Ключевский и Полудневый, помешали бы этому. И Юрий снова опустил голову.