Страница 21 из 81
— Я вам уже говорил: против партизан готовится крупная карательная операция. Но эти дни... Что вы скажете, если кто-либо из нашего экипажа ночью будет сидеть в башне танка? Пулеметы исправны, остается только брать с собой на дежурство несколько магазинов с патронами. В случае чего, танк открывает мощный пулеметный огонь.
— Лейтенант, это было бы прекрасно, — обрадовался Верк.
— Так и сделаем. С сегодняшнего дня устанавливаем ночное дежурство в танке. Поверьте, если бы партизаны повредили или совершенно вывели из строя нашу чудо-машину, я бы не вынес такого позора и пустил бы себе пулю в лоб.
Верк невольно взглянул на невысокий, твердый лоб лейтенанта, созданный, надо полагать, с очень большим запасом прочности, но, конечно, вполне пулепробиваемый, и подумал, что, пожалуй, лейтенант не кокетничает и при возникновении указанной им ситуации, чтобы избежать позора, сможет, не раздумывая много, покончить с собой. Впрочем, не следует удивляться — поводы для самоубийства бывают самые нелепые, все зависит от душевного состояния человека в эту минуту. Избави бог от этого.
Начальник ремонтной базы пожелал лейтенанту доброй ночи и принялся писать докладную. Теперь он не боялся, что кто-то будет иронизировать по поводу его перестраховки — партизаны действуют невдалеке от города, значит, нужно полностью оградить себя от возможных неприятностей.
Удары судьбы
В то время, как Верк у себя в кабинете сочинял докладную записку, в лагере три ремонтника сошлись возле умывальника.
Шевелев, Годун и Ключевский попали к разным мастерам, и их общение на рембазе было затруднено: сходиться вместе нельзя, идти долго рядышком нельзя, затевать какие-либо беседы нельзя — всё на виду, всё может броситься в глаза. Они старались вести себя по отношению друг к другу подчеркнуто холодно и равнодушно, чтобы никому и в голову не пришло заподозрить их в сговоре. Работа, одобрение мастера, дополнительная пайка с крохотным кусочком маргарина и зубком чеснока — вот замкнутый круг их интересов и вожделений.
Зато, вернувшись в лагерь, можно было переброситься словцом-другим, обсудить положение.
Можно встретиться в любом месте, даже у нар, но самое лучшее место — умывальник. Сразу видно; люди не боятся, что кто-то увидит их вместе, не таятся, не шушукаются. А мыть руки, тереть их песочком можно долго, бесконечно.
Петр Годун был недоволен тем, что ремонт тормозится из-за отсутствия нужных деталей, ему не терпелось поглядеть, как будут испытывать ходовые качества отремонтированного танка. Это дало бы возможность определить, когда может наступить наиболее удобный момент захвата машины.
— Партачи... — бурчал он. — А еще хвастаются организованностью. Тянут резину, не могли деталями базу обеспечить.
— Потерпи, — спокойно сказал Шевелев. — Нужно ждать, другого выхода нет.
— И уродина эта стоит... На психику действует. — Петр имел в виду «тигр», возле которого вечно сновали надменные члены экипажа в черных кожаных куртках. Они помогали немецким мастерам ремонтировать машину, пленные допускались к ней только как подсобные рабочие.
— Чем она тебе мешает?
— Может помешать. Лишние люди... А если будет на ходу — догонит. А то с дальней дистанции из пушки приварит — будь здоров! Только дым пойдет. Там же пушка!
— Что их держит?
— Вроде мотор нужно новый поставить и пушку сменить. Дней на пять работы.
О том, чтобы захватить «тигр», никто из друзей не помышлял. Сама эта мысль показалась бы каждому из них нелепой — новый мощный танк, сложность управления, экипаж дежурит возле своей машины чуть ли не круглосуточно — не подступишься. Даже буйная фантазия Ключевского становилась бессильной перед этой стальной громадиной. К тому же Юрия все чаще и чаще беспокоило другое. Удобного случая, возможно, придется ждать долго. Из них троих только Годун умел управлять танком. Допустим, произойдет что-либо с Юрием или Иваном Степановичем за это время и кто-нибудь из них вынужден будет выйти из игры, — не беда. Но если вдруг что-либо случится с Петром, тогда их великолепному плану побега не суждено будет осуществиться даже при особо благоприятных условиях. Несколько раз Юрий хотел сказать об этом товарищам, но не решался. Чем больше сомнений, опасений, тем меньше уверенности, а они все время должны быть готовы к решительным действиям. Да и где взять второго запасного водителя? Потребуется он или нет, а в их тайну будет посвящен еще один человек. Четвертый по счету... Это опасно, это всегда опасно. Иван Степанович правильно говорит — нужно терпеливо ждать. А ждать было трудно. Юрий чувствовал какую-то перемену в себе, что-то истончилось в нем до предела, и нелегко было сдерживать начинающийся ни с того ни с сего нервный озноб.
Годун первым ушел в барак. Шевелев поглядывал на молчаливого Юрия. Заметил он перемену в своем юном товарище — притих как-то Юрка, потускнел.
— Юра, что с тобой? Сомневаешься, может быть, или что новое придумал?
— Нет. Верю, план хороший, ничего нового не надо. Только, видно, я никак не отойду после того, как у столба постоял.
— Чего вспоминать? Обошлось ведь.
— Дурацкое ощущение, Иван Степанович. Как будто петлю только что с шеи сняли. Шершавая веревка, кожу натерла...
— Не растравляй себя. Скажи лучше: по-прежнему полагаешь, что комендант вслепую действовал?
— Вслепую, наугад. Это точно. Напугать пожелал. Как говорит Петр: «За что бьют? За старо, за ново, за три года вперед».
— А почему на тебя выбор пал?
— Чистая случайность. Может быть, мои глаза ему не понравились. Бывает подсознательная антипатия. Теории есть...
— Кто тебе бутерброды дает?
— Зачем вам, Иван Степанович? — поморщился Ключевский. — Глотнули свою долю и забыли.
— Не в том дело. Человек ведь знает, чем рискует. Значит, верный человек. Положиться можно. Может, чем другим поможет.
— Не надо ее втягивать. Это кладовщица.
Шепелев недовольно пожевал губами.
— Правильно. Не надо трогать девчонку. Ты и бутербродов не бери.
— Я больше для Петра. Силенок ему не мешает подбавить. Рычаги... Их потягать надо.
— Не дай бог заметят.
— Я отказывался. Скажу ей твердо.
Мысль о побеге на отремонтированном танке по-прежнему обжигала, пьянила Юрия. Часа в четыре утра он просыпался и уже не мог заснуть. Бесконечно проигрывал Юрий в своем воображении захват машины — выбрали мгновение, вскочили, закрыли люки, танк рванул, выбил ворота или разрушил одним ударом стену. И они понеслись... Все ошеломляюще просто. Великолепный, вполне реальный, выполнимый план. Только бы поскорей. Только бы наступил этот момент.
Утром, подавая в окошко жетон, Ключевский почувствовал прикосновение руки девушки — она вкладывала в его ладонь завернутый в тряпочку бутерброд.
— Больше не надо. Не возьму. Вы не должны рисковать.
Люба бросила на него печальный внимательный взгляд.
— Я ничего не боюсь. У меня умерла мама...
Кадык на худой грязной шее Юрия качнулся вверх-вниз... Он облизал сухие губы, сострадательно покачал головой. И столько боли внезапно отразилось на его лице.
— У вас температура? — спросила вдруг девушка, очнувшись от своего горя.
— Нет.
— Что-нибудь случилось?
— Давно уже. Попал в плен...
— Успокойтесь. Вас так надолго не хватит.
— Спасибо. Может быть... — Юрий вздохнул, просиял глазами. — Может быть...
Он ничего больше не мог ей сказать. Может быть... Может быть, она узнает, зачем он пошел ремонтировать немецкие танки. И не пожалеет, что отрывала от себя эти маленькие кусочки хлеба с драгоценными ломтиками сала.
Вскоре после начала работ на базу снова приехал комендант лагеря.
Верк принял эсэсовца радушно, но гость на заигрывание не отвечал и напустил на себя меланхолический вид, чтобы скрыть свою неприязнь к «инженеришке» — своей докладной гауптман фактически сваливал ответственность за возможные неприятные происшествия на плечи оберштурмфюрера. Брюгель считал, что захват танка пленными вещь невозможная, и страхи такого рода могли появиться только в душе трусливого человека, каким и следовало предположить начальника ремонтной базы, но коль скоро страхи обрели форму официальной бумаги, оберштурмфюрер не желал рисковать даже в самой малой мере.