Сомнамбула

— А там что?

— Балкон. Не ходи, шею сломаешь. Он завален рухлядью.

— Куда же мне ходить?

— Посиди здесь, я кое-что принесу.

Издание восемнадцатого века, сохранность хорошая, в переплете из тисненой кожи. Переплет новый, конец девятнадцатого. Имеется подпись владельца. Я выяснял — был такой Разумовский, поляк, не тот, что при Екатерине и т. д.

Сюжет, конечно, типовой. Двое за книжкой, появляется муж в образе ангела с мечом и голову с плеч, и оба в аду. Адский ветер, треплющий плоть как сухую листву. Вы и в самом деле хотели быть вместе? Теперь у вас есть шанс проверить свои чувства. Ту-ру-ру, ту-ру-ру, словно листья на ветру. Обжалованию не подлежит, во всяком случае, не в этой жизни. Вердикт: хотя несчастным людям, здесь живущим, к прямому совершенству не прийти, их ждет полнее бытие в грядущем. Вот память-то. А на языке оригинала слабо? Так, сейчас…

— Ты не слушаешь?

— Извини, задумалась. Слушаю внимательно.

— Еще кофе?

— Пожалуй, я останусь.

— Что?

— Проверка слуха.

— Вообще-то я понял.

— Вот только вещи заберу. И принесу что-нибудь поесть.

— Лихо. Пойти с тобой?

— Еще не хватало. Я тебе покричу в окно, а ты выйдешь и возьмешь сумку. Не скучай. И разбери пока балкон.

Ого. Ничего себе штурм унд дранг.

Завернула за угол.

По Песчаной прошел трамвай.

Так и будешь стоять?

И зачем я села в трамвай. Во-первых, здесь пять минут пешком, а во-вторых — в другую сторону. А наговорила… Что он мог подумать… Другой подумал бы сразу.

Знаю, чем это кончится. Переночую в комнате Марины, а завтра опять пойду по присутственным местам. Может, оно и к лучшему.

И улыбка у тебя дурацкая. Все смотрят, можно сказать, пальцами показывают — вон та девушка едет собирать вещи. Черт возьми, как это здорово. Даже водитель в зеркальце это понимает. Ага, еще скажи — подмигивает. Ой, подмигнул. И вон тот, на остановке. Беги за трамваем. И еще вино и горький-горький шоколад. И черешни. Как раз на Центральной…

Девушка, ну что же вы, стояли-стояли… Надо же заранее, в самом деле…

извините, простите, а ведь могла бы и по ногам пройтись, я же ничегошеньки не соображаю, ни вот столечка, и не вижу ничего, и не слышу

город золотой, голубой

в маленьких квадратиках солнца

в море и повсюду

отражение раздвоилось исчезло

и сразу же рядом

вспыхивает и гаснет

каждый угол оживлен

по цепочке бежит впереди

смотри смотри

на том конце улицы уже все известно

сегодня вечером

это произойдет сегодня

ночью

Не забыть запереть дом.

Побросаю вещи и назад. Одна сумка и одна бутылка. С таким набором на необитаемом острове долго не протянешь.

Есть над чем задуматься.

Вот-вот.

Яна опаздывала, а между тем ей надо было прийти пораньше. Перед уроком истории предполагалась «пятиминутка», на которой специально назначенный докладчик вводил слушателей в международное положение, это называлось «политинформация». На выходе из положения класс писал «летучку» — тоже своего рода пятиминутку, во время которой каждый мог изложить на бумаге свои соображения относительно темы прошлого урока (мануфактурное производство, паровая машина Уатта, самолет братьев Райт — чем не поделка, ручная работа во всем — от фанерной конструкции до управления ею, а вот напишешь — не поймут, и правильно сделают, меньше надо выпендриваться).

Снегу навалило — страшное дело, почти по пояс (так-то лучше, а то, может, расскажешь им про «Амаркорд»?). Для здешних широт это редкость. Дорожка в школу была робко проложена каким-то молодым и ранним любителем знаний, явно с нашего двора (уж не Замотана ли на шпильках в восемь утра протоптала, хи-хи). По дорожке, сметая бортами снег, шествовала Диана — в ярко-красном пальто и черной шляпке с вуалью. Обойти ее не представлялось никакой возможности.

Диана была классной, в смысле — классной руководительницей, и по совместительству историчкой. Она была величественна во всем — начиная от диссертации, защищенной не где-нибудь, а в МГУ, и заканчивая своей корпуленцией. Остановить коня на скаку ей ничего не стоило бы, попадись на дороге такой конь. В лифте она никогда не ездила по причине технического несовершенства оного. Ее голос, как трубный глас, призывал к ответу, и даже стопроцентные ботаны никогда не были уверены в том, что в конце четверти они войдут-таки в царствие небесное. Она безо всякого стеснения сообщала, что в молодости занималась в балетной школе. Ей было совершенно по барабану, что о ней говорят, потому что никто — даже откровенные циники — не мог не приметить ее масштаба.

Диана плыла, как ледокол «Арктика» среди торосов, и тропинка становилась дорогой в светлое будущее (интересно, если я все-таки поступлю на истфак, станет ли она хоть чуточку счастливей?). Яна, назначенная на сегодня политинформатором (ну и словечко), должна была прийти хотя бы на пять минут раньше, чтобы ознакомиться с папиной газетой, которая лежала в ее «дипломате», тоже папином, очень старом и даже перевязанном веревочкой, как у настоящего ботана. Из-за этого дипломата все и произошло.

Яна решилась на обгон и со словами «Доброе утро, Диана Ефимовна» (а как бы звучало — Афина Ефимовна? — многовато фукающих звуков, несолидно, шепеляво как-то, пусть остается Дианой) нырнула в сугроб. Зацепившись там за какой-то куст, она бесславно растянулась у ног богини охоты, бечевка на чемодане лопнула, и он развалился. Новенькие гелевые ручки повтыкались в снег и превратились в разноцветные флажки (ату его, ату), от конфет остались только дырочки в снегу (зубы будут целей, сказала бы мама), зато парочка потрепанных учебников, рассыпавшись веером, превратились в захватывающую, как говорила Диана, панораму истории Нового времени.

Это стоило бы подстроить, чтобы насладиться зрелищем Клио, переступающей через историю (а заодно через физику). Долой закон всемирного тяготения.

Однако 10-й «б» так и остался без политинформации.

Яна стояла у школы и ела снег. Снег был вкусный. Смешные нежные снежинки таяли на языке. Со стены напротив на нее пялились панковские рожи, намалеванные розовой краской, рядом почему-то — значки переменного-постоянного тока (а, это же «AC/DC», у нас Генка Глушко фанат, он писал, не иначе), еще с десяток ненормативных выражений в адрес какого-то Бугая (ясно, какого Бугаева, — физрука). История шла полным ходом, ее паровоз несся на всех парах к последнему звонку. И тут она увидела И., который переходил через улицу. Это была полная неожиданность. Неужели и он прогулял?

А, да не он один. Из-за угла вырулил Глушко с Мишиным и Нефедовой. Сейчас будут курить и материться. А потом Нефедова подойдет и попросит конфетку — зажевать. Все знают, у кого просить конфетку. Аттракцион «А ну-ка отними». Конфетка осталась одна. Главное дело, не поверит, что нету.

И. остановился возле них, что-то они с Генкой друг другу сказали, поручкались, раздался сиплый Генкин гоготок. И. поставил дипломат на снег (разве что веревочки нет, а раздолбанный не хуже моего). Не курит, надо же. Оригинал.

Потом он увидел Яну. Сделал собеседнику знак типа «до встречи, друг», поднял чемодан и пошел прямо к ней. Рабочая тройка с интересом уставилась на них обоих.

на глазах у всех подошел и сказал

— что ты делаешь, перестань

— он вкусный

— дурочка, простудишься

и начал отряхивать снег — с варежки, с шубки — где это ты так —

потом снял перчатку и холодной ладонью коснулся лица

черные-черные глаза где-то за спиной заиграл патефон сбился замолчал

— у тебя все лицо мокрое