Сомнамбула

(56)

«Внезапно я обращаю внимание на то, как молодо она выглядит. Это женщина моего возраста, с белой мраморной кожей и иссиня-черными волосами. Я узнаю только ее длинные волосы, собранные на затылке с помощью деревянной спицы. Уверена, что такой она не была даже в двадцать лет, хотя мне не довелось увидеть ее молодой.

„Ты замечательно выглядишь, рядом с тобой у меня совсем нет шансов“, — говорю я, желая подбодрить ее. Получается глупость. Я никогда не была мастером женского комплимента.

Мое землистое лицо кажется еще темнее по контрасту с ее ослепительно-белой кожей. У нее усталый вид, но больные люди выглядят совсем по-другому. Ей немного грустно. Надо отдохнуть, и все наладится.

Например, пойти погулять».

(57)

«Мы идем в больницу записываться на очередной прием.

Глубокая осень, на улице прохладно. Мама легко одета, не по сезону, но как будто не замечает этого и совсем не мерзнет. Руки теплые. Пробую лоб и нос — тоже.

„Вот так семнадцатого апреля ко мне в комнату постучал отец и сказал — посмотри, наступило лето, на улице тепло, повсюду солнце, голуби, вода. Я отвезу тебя за город, куда захочешь. И тогда я в последний раз вышла из дома“.

Я пытаюсь накинуть на нее свое пальто, она вяло соглашается и продолжает рассказывать о той прогулке и об отце. Застегиваю пуговицы. Становлюсь на колени, чтобы зашнуровать ботинки, они совсем маленькие, как у девочки.

В больнице темно и пусто. На дверях таблички с фамилиями врачей, но все кабинеты заперты. Нашей специальности нет.

Спускаемся на первый этаж. Безлюдно. Пыльное окошко регистратуры, за ним — обломки стола, разбитый телефон, карточки вывалены на пол, как будто здесь что-то лихорадочно искали и не нашли».

(57)

«Загорелась статуя Девы Марии, от высокой белой свечи, которую она держит в правой руке. Никто не решается загасить пламя, хотя статуя может сильно пострадать. Нас просят отойти подальше. С минуту на минуту ожидается прибытие пожарных расчетов.

Мы пятимся назад, но мама внезапно делает шаг вперед и подносит свою свечу к огню. Свеча моментально вспыхивает и быстро сгорает дотла».

(58)

«Я и незнакомая женщина, необычайно похожая на меня.

Лежим обнаженные в постели, бродим по комнате, смотрим в окно. В комнате тепло и просторно, мягкий рассеянный свет. У нее прекрасное, стройное тело, и она об этом знает. И богатый любовный опыт, такое видно сразу. Она насыщена жизнью, но не пресыщена ею. Она готова пробовать.

Мы читаем рукописный сборник стихов „Метаморфозы любви“. Каждая строфа, согласно канону, заканчивается возгласами удовольствия, обозначенными в конце строфы с помощью специальных символов. Кажется, она решила проверить мою реакцию. Но я совершенно не расположена к экспериментам, мне нравится, как тянется время, нравится эта необычная игра, исключающая какие-либо прикосновения друг к другу.

За окном — странные пейзажи, напоминающие о космосе. Ландшафты, созданные из серебряной и белой паутины, металлическая ткань, пузырьки воздуха. Комната висит в неопределенном пространстве, на заднем плане имитация деревьев, воздушные замки, башни, мосты.

Я беспокоюсь, почему мама не идет. Она давно должна была прийти за мной.

Внезапно у меня начинается сильный приступ зубной боли. Я знаю, что это мертвый зуб и он не может болеть, но боль почти нестерпима, от нее во все стороны распространяется эхо, захватывает другие зубы, глаза, тело, комнату. Моя соседка испугана.

Надо же, как некстати. И врача нет, и выбраться отсюда невозможно.

Но выбираться нужно. Я знаю, что-то случилось, пока я проводила время в тепле и долгих любовных играх.

Я бросаюсь к двери, дергаю за ручку изо всех сил, но дверь не заперта. За ней стоит девочка-подросток, которая, увидев меня, принимает нарочито скорбный вид. Ее прислали сообщить какую-то новость. Она опускается на пол, кладет голову на колени, прячет лицо и говорит мне: „Твоя мама умирает“.

Прямо за нашей дверью, на проходе, в темном коридоре стоит железная кровать, окруженная людьми. Никто не решился занять место у ног. Когда я подхожу, толпа расступается и пропускает меня вперед.

Мама непохожа на себя. Это ребенок с огромной головой, у нее лицо эмбриона, она лежит, свернувшись калачиком, руки спрятаны, веки полуприкрыты, видна узкая полоска белка. Слышит ли она? Неизвестно, но уже давно не отвечает, говорит мне кто-то, кого я не знаю. Кто-то, кто был с ней, пока меня здесь не было.

Я вижу, как быстро идет процесс перегорания жизни. Я успела, успела, но она меня уже не слышит. Обнимаю ее ноги, ножки младенца, припухлые, со складочками и маленькими розовыми ступнями, которые никогда не ходили по земле. Я знаю, что беззвучный крик сильнее, крик в себя, разрывающий внутренности, только он может последним эхом отозваться в тебе, мама. Прости меня. Мама, прости».

(59)

«В углу комнаты сквозь доски пола пробились цветы, сильные ростки в темном углу. Бледные, с плотно свернутыми цветами. Я ничего не сажала, здесь нет ни воды, ни почвы, ни света, как это могло получиться? Вспоминаю, что именно там когда-то стояла ее кровать».

(60)

* G2 РЗ конец таксона ветви

тема закрыта

В просмотровый зал заглядывает женщина средних лет.

Учительница: Кажется, нам сюда. Дети, проходите, рассаживайтесь, только тихо. Петров, закрой рот.

Петров: А чего я.

Учительница: Я сказала — без разговоров. Сиди и смотри.

Скользить по тонкому льду означает говорить. Не так, как я сейчас говорю с вами, а так, чтобы оставался след, вырезанный на тающем льду.

«Коньки я люблю с детства — это единственное, ради чего имеет смысл подниматься в шесть утра. Но местный лед почему-то не держит. Стоит только встать на него — и в центре катка образуется маленькое озерцо. Насквозь промокшие ботинки, ржавые лезвия, проталины, свитер, пропитанный водой.

Иногда мне кажется, что подо льдом какие-то доски (пол? крыша?).

Неподалеку есть закрытый каток, куда пускают только избранных. Наша техника катания ничуть не уступает тамошней, но пропуска мы никогда не получим. У них идеальный лед, по-видимому, искусственный. Скольжение по нему совершенно и безостановочно. Пары, оказавшиеся на закрытом катке, уже не могут уйти оттуда. Мы же вынуждены постоянно смотреть под ноги, чтобы не провалиться под лед или не разбить себе нос.

Когда мы возвращаемся с катка, взявшись за руки, в городе сумасшедшая весна. Дети пускают кораблики по улицам, превратившимся в реки. Чтобы попасть на нашу сторону улицы, нужно искать брод или обращаться к перевозчикам. В это время года их количество удваивается. Но они отказываются работать, если нет перспективы обратного рейса. Обычно мы ждем, пока на той стороне улицы появятся желающие перейти на наш берег».

(61)

«Сообщение по радио. Уровень воды превысил критическую отметку и продолжает расти; подтоплено более половины прибрежных районов. Правительство принимает экстренные меры по эвакуации населения из зоны бедствия. Все теле- и радиостанции переведены на аварийное вещание. Следите за выпусками новостей.

Вода поднимается все выше, она абсолютно прозрачна. Чтобы попасть на кухню, нужно проплыть длинными солнечными коридорами,

фрески стали ярче, они движутся,

волнуются морские линии, анемоны,

летучие рыбы обгоняют нас,

темно-синие ласточки носятся над водой.

Я не знаю, дышим ли мы, теперь это невозможно определить.