Степной рассвет

Ниже основного текста тяжелым кирпичом темнел блок подведения итогов, описанных выше предложений.

…К середине 1941 года, при надлежащем внедрении этих предложений и опережающем производстве реактивной авиатехники, появится возможность выставить против любого воздушного противника порядка тысячи боевых реактивных самолетов. Состав этой «резервной воздушной армии» целесообразно определить примерно так: 60 процентов штурмовой авиации и 40 процентов истребительной авиации. При этом размер авиаполков не должен превышать 40-самолетного состава (три двенадцатисамолетных эскадрильи и четырехсамолетное звено управления). Боевая работа должна быть предусмотрена парами ведущий-ведомый и четырехсамолетными звеньями, как наиболее маневренным тактическими группами.

В тактике реактивных авиачастей необходимо заложить атакующий принцип «соколиный удар». Принцип предусматривает нанесение быстрых ударов с высоты по бомбардировочным соединениям противника и наземным объектам. Без ввязывания в маневренные воздушные бои. При этом маневренное прикрытие районов боевых операций должны осуществлять обычные винтомоторные авиачасти.

Обнаружение воздушного противника необходимо обеспечивать на качественно более высоком уровне, чем в обычных авиачастях ВВС. Для этого необходимо развивать технические средства обнаружения, размещенные стационарно, установленные на мобильных платформах и размещенные на специальных самолетах. При этом вся информация о воздушной обстановке должна сводиться на едином планшете воздушной обстановки в оперативном штабе авиации РГК. Оперативный фронтовой штаб РГК должен иметь возможность наводить на цели не только свои собственные авиачасти и соединения, но и соседние линейные авиачасти ВВС.

Для ведения воздушных боев в ночных условиях, авиация РГК должна быть оснащена поисково-прицельными прожекторами, смонтированными на борту ночных истребителей и самолетов целеуказания. Желательно обеспечить экипажи также средствами обнаружения противника по тепловому и радиоизлучению. В этом случае эффективность ночных боев и боев в условиях плохой видимости возрастает на порядок. Все самолеты в обязательном порядке должны иметь приемо-передающие радиостанции…

Прошло уже больше получаса, Горелкин, наконец, оторвался от чтения, и недоуменно уставился на подчиненного. Следующий вопрос был задан им тихим осторожным голосом.

— Скажи, Павел Владимирович. А ты сам-то веришь вот в это написанное тобой?

— Верить или не верить, Иван Олегович, люди могут в Бога и политические лозунги. А для материалистов есть лишь пара критериев – выполнимость и целесообразность. Мой ответ на оба вопроса прост аки мычание – выполнимо и целесообразно. Я не гадалка и не знаю, смогут ли национал-фашисты вместе с японцами, или британцы вместе с французами, выставить против СССР к указанному мною сроку такую силу. Если смогут, то наша «Реактивная авиация РГК» станет заслоном для ВВС от воздушного произвола вот такого врага. Если не смогут к этому сроку, то у наших ВВС появится неубиваемый «туз в рукаве», который приблизит нашу Победу.

— Победу в войне?

– В новой Мировой войне, Иван Олегович. А на твой невысказанный вопрос «будет ли эта война и когда» я рассуждать не стану. Скажу только, что к лету 41-го года страна смогла бы создать такую вот реактивную силу, закрепив за собой лидерство в реактивных технологиях. Но для получения надежных доказательств мне потребуется временно менять профессию, и я готов это сделать. Мы ведь все это время учились друг у друга, и я тут не только летное дело осваивал. Так что, если руководство примет решение… В общем, я очень прошу вместе со мной отстоять перед начальством эту программу. Помоги Иван Олегович, очень тебя прошу.

— А ты сам, на какую должность метишь в создаваемой «воздушной армии»?

— Плох тот боец, который не мечтает стать маршалом. Но заниматься выбором должностей нам сейчас недосуг. Мне нужно следующий важный шаг делать, чтобы доказать, что не зря все это. Не только написанное мной не зря. Но и те наши монгольские опыты с «Тюльпанами» тоже. Поэтому я просто прошу разрешения переговорить о другом важном деле с Виктором Михайловичем.

— Мне не расскажешь о чем?

— Права такого не имею. Да и, Иван Олегыч, тебе ли этого не знать – меньше знаешь, крепче спишь. Такая у чекистов заповедь?

— У чекистов разные заповеди есть, и такая тоже встречалась. Добро. После обеда съездишь в особый отдел. И не смотри на меня с укором, наши с тобой игры кончились. Язык распускать по здешним делам, я тебе очень не советую, но оказанное тебе доверие, ты уже много раз оправдал. Вот и гляди, не оступись теперь в будущем. А твое очередное «откровение» я, так и быть, вместе с тобой подпишу, и командиров эскадрилий на это сагитирую. Может, я в этот раз, и рискую с твоими «бреднями», но ты на моей памяти единственный мой зам, который вообще, ни разу меня не подвел. Понял меня?

— Понял, Иван Олегович. Спасибо.

— На здоровье. А сейчас, иди к Ванину, и договорись о завтрашней отправке пары «Кирасиров» и четырех И-14 в особую эскадрилью Петровского.

Начлет непонимающе уставился на своего командира.

— Чего смотришь так удивленно? Неужели же наши болтуны до сих пор тебе ничего не разболтали?!

— О чем? Это, какого еще Петровского эскадрилья? Это в том смысле, что…

— Да-да, товарищ старший лейтенант, не оговорился я. «Батя» твой из Житомира приехал и служит тут как раз по «цветочной» части. Так что после особого отдела у тебя завтра будет целый день в воспоминаниях с земляками. Все, иди, начлет, еще день не начался, а я уже устал от тебя.

— Есть идти, товарищ майор. И спасибо.

Горелкин глядел в спину уходящего заместителя со смешанными чувствами. С одной стороны век бы не видеть эту наивно-нахальную физиономию, а с другой стороны жаль, что боевое содружество с этим ершистым и талантливым парнем вскоре закончится. Хотя, кто его знает…

— Ваше превосходительство. Сообщение от генерала Кобаяси из пункта переформирования вышедших из-за реки частей.

— О чем сообщение?

— Приземлился вражеский самолет с пилотами-тошибу.

— Им удалось?!!!

— Почти удалось, господин генерал.

— Не говорите загадками, подполковник! Что значит «почти»?

— После посадки самолета сработал самоликвидатор. Теперь аппарат не пригоден для полетов.

— А пилоты?!

— Один из них получил две пули из зенитной установки в спину и плечо. Он в сознании и готов давать показания, второй сильно обгорел при взрыве и получил осколочные ранения лица и шеи. Состояние его тяжелое. Оба пилота переданы в ближайший полевой госпиталь. После получения разрешения от врачей мы перевезем их в Хайлар.

— Пришлите мою машину, я выезжаю. И заодно оповестите генерал-лейтенанта Янагито Гендзо. Нам с ним нужно закончить это дело.

— Да, ваше превосходительство.

Утром на небольшом кладбище рядом с Тамцаг-Булаком сводная делегация от особого авиаполка и особой эскадрильи провожали в последний путь четырнадцать человек. Вместе с погибшими в позавчерашнем бою бойцами охраны и ОСНАЗа, хоронили единственного погибшего на аэродроме пилота Максима Юркевича из эскадрильи Кольцова. Павла всматривалась в глаза этих ребят, отдавших свои жизни для того, чтобы враги ничего не узнали о настоящей реактивной программе Советского Союза. Вернее за то, чтобы они узнали, ровно то, что требуется, чтобы направить их по ложному пути. Перед тем, как закрыли крышки гробов, Павла успела заметить в одном из них осунувшееся лицо Гусака. Она знала уже тогда на аэродроме Учебного центра, что его не станет. Что очень скоро не будет рядом этого молчаливого парня, все никак не научившегося верить ее словам. Но тогда ей очень хотелось верить, что он все же выкарабкается.

«Ты все-таки не выполнил мой приказ, товарищ чекист. Жаль. Когда мой путь здесь завершится, я отыщу тебя там, и мы обязательно потолкуем с тобой о всяком разном. Жди меня там, Валера, у нас еще много разных тем для дискуссии осталось, за вечность бы управиться…»