Дегустатор

Они начали общаться через стол, а получивший от соотечественницы социальный щелчок по носу Монти мрачно приступил к еде, заговорили все сразу.

— Сергей, — обратился ко мне Гриша, — я понимаю, что для вас разговор о вине — как для гинеколога сами знаете о чем, но все же. Вот вы тут ругаетесь, а что пить бедному еврею?

Вопрос был хороший, потому что Франц поставил перед каждым по три бокала с вином и предложил подумать спокойно, к какой еде каждое подходит. С этого, собственно, и начался очередной скандал — Монти не понравилось ни одно, Седов с ним не вполне согласился…

— Так, — сказал я, бросая взгляд на Гришину тарелку. — Курица с брусникой. Вот здесь — вино чуть угольное, очень деликатное, мягкое, но… То, что черно-муаровое — там изумительное послевкусие малины. Но вам лучше вот это, называется, кажется, не совсем по-немецки. «Святой Георг». Регент с пино нуар. Сладкое у корней языка, гладкое, нежное. Еще смородиновый лист в послевкусии. Яркая штука, понятная для начинающих — если это вас не обидит. Франц назвал его рыцарским вином. Хорошо, что не самурайским.

— Я, конечно, не рыцарь, — сказал задумчиво Гриша. — Хотя есть в создаваемом мною языке такое хорошее слово — жидальго. Это как бы испанский идальго еврейского происхождения.

Справа и почти сзади — поскольку я сидел, повернувшись к Грише, — я услышал тихий смех.

— А что, госпожа Каменева, — Гриша, с его носом и очками, почти лег мне на колени, — поскребите испанца — и найдете знаете кого? Там же везде наши люди. Так, Сергей, а это вино не отравлено? Вы уверены? У меня жена и трое детей.

— Мы сейчас проверим, — отозвался я, беря бокал Гриши. — Так, очень хороший фруктовый нос, сладкая ржаная корочка… Дети могут спать спокойно.

— Спасибо, — сказал Гриша и сделал глоток.

А я повернулся к Алине.

Ей было тепло, она вне всякого сомнения наслаждалась тем самым вином, с которого я начал — угольным, деликатным, мягким. И ей нравилась гордость Бадена — колбаса из какой-то дичи.

— Наконец-то я понимаю, что ваше вино и моя мода… — начала она.

Слева мне на плечо легла чья-то рука — Гришина, чья же еще. Сжала плечо очень сильно, начала давить меня вниз. Гриша встал и стоял какое-то время, явно собираясь произнести тост.

Потом молча повернулся, перешагнул через скамейку. Сделал несколько шагов вдоль стены и аккуратно опустился на пол, лег на бок. Его ноги мелко дергались.

4. Здравствуйте, товарищ майор

— Дайте я ему только раз врежу, уроду, — хрипел потерявший человеческий облик Игорь Седов, пытаясь достать ботинком на толстой подошве до Гриши, — который к этому моменту уже полусидел и явно понимал, что доигрался.

Потому что в углу две девушки из кооператива приводили в чувство Мануэлу, ее голова с прилипшими ко лбу волосами и посеревшим лицом лежала на чьем-то плече; Франц, захлебываясь, бормотал в мобильник — видимо, звонил доктору.

Седов извернулся и вновь замахнулся ногой, но над поверженным Гришей встали мы, я и Алина, как два скорбных ангела. Седов отлетел от моего плеча, рванулся обратно — и наткнулся на взгляд Алины Каменевой.

Она ничего особенного не делала (как и я), просто стояла на пути у Седова с опущенными руками и внимательно смотрела ему в глаза.

Игорь сделал шаг назад и перевел страшный взгляд на Гришу.

— У меня жена и трое детей, я еврей, — напомнил тот снизу. — Игорь, вы же тоже немножко еврей, как же вы можете. Ну, я просто хотел оживить обстановку, воссоздать картину преступления.

Проговорив все это — в ускоренном темпе, — Гриша, удостоверившись, что опасность миновала, осторожно поднялся и начал отряхиваться. И продолжил монолог:

— А то вы все о минеральных оттенках, концентрации и прочем — как будто нелюди какие-то. Знаете ли, Игорь, когда человек вдруг утрачивает чувство юмора, то это очень плохой признак, говорит о неожиданных психиатрических проблемах. А если этого чувства и не было, то дело совсем плохо.

Потом Гриша неуверенными шагами приблизился к Мануэле, та посмотрела на него и отвернулась.

Франц мужественно напомнил нам, что десерт заказан и готов, и нет лучшего способа сделать людей добрее, чем дать им чего-то сладенького.

— Аналогичный случай был в «скорой помощи», — вполголоса начал рассказывать мне Гриша, на которого все прочие старались не смотреть. — Сцена такая: едет перевязанный, но в полном сознании пациент в «скорой помощи», в которой еще врачиха, санитар и шофер. И видит такую сцену. Светофор, машина тормозит, вдруг шофер подносит руки к горлу и начинает дико хрипеть. Врачиха со всей силы лупит его сумочкой по голове, хрип немедленно проходит. Проехали еще километр — и тут санитар вываливает язык и как-то странно раскачивается. Врачиха снова берет сумочку и шарашит по голове уже санитара, и у того симптомы тоже мгновенно исчезают. «Что у вас тут творится?» — спрашивает больной, а санитар ему отвечает: «Да фигня, просто у нее недавно муж повесился, и мы теперь над ней прикалываемся». Вот. Госпожа Каменева, вы что, тоже на меня сердитесь?

Она не сердилась.

— Они поднимут нас опять в семь утра, — сказала Алина ровным голосом. — Это невозможно.

— Да нет же, завтра день отдыха, — напомнил я. — Мы ночуем во Фрайбурге, делаем что хотим, вечером торжественный ужин с местной винодельческой знатью — и все. Потом в Рейнгау. Фрайбург — отличный город, там торгуют ведьмами, я покажу.

— Ах, город, — вздохнула Алина. — Я буду спать. И весь день тоже. Но после завтрака я отдам тебе наконец куртку, потому что пойду куплю себе что-то подходящее. Ты покажешь где?

— Обязательно. Это будет просто.

И опять — когда мы расходились спать — опять этот взгляд пришедшей в себя Мануэлы.

Она смотрела на меня. Очень странно. С удивлением?

Утром пришло тепло, мы впервые за три дня вышли утром из гостиницы без вещей, никуда не спеша; вышли к кривым, горбатым улицам под матовым черным булыжником, к серым остроконечным крышам с печными трубами. И вздохнули, доставая сигареты.

Конечно, конечно к нам тут же подошел Гриша Цукерман, в полной боевой форме — в ермолке, долгополом лапсердаке, со щетиной и очками.

— Можно я просто постою три минутки рядом с вами, чтобы вы поняли, как я признательно к вам отношусь? — спросил он у нас с Алиной. — А потом, с вами приятно. Вы такие колоритные. Две белокурые бестии, как будто сошли с того страшного собора, который мы вечером проезжали. Дать вам по щиту и двуручному мечу — и картина будет полной. Вы такие… как бы средневеково изогнутые. Вот посмотрите, госпожа Каменева, как он стоит, этот Сергей Рокотов, отставив длинную ногу. Этот его прямой нос и белокурый хвостик сзади… или это косичка… я никого еще не обидел? Сергей, вы с этим хвостиком были бы похожи на православного священника, но вы не похожи. Скорее на гардемарина или на какого-то гвардейца времен матушки Екатерины. Повязать вам черную шелковую ленту на хвостик, вложить кружевной платочек за широкий обшлаг, шпагу — вот так вы надо мной вчера и стояли. А вы, госпожа Каменева, у вас такое неземное лицо. Удлиненное, как у господина Рокотова, тонкое и без сомнения средневековое. А вы знаете, что вы похожи — может быть, у вас общие предки, какие-нибудь крестоносцы или тамплиеры?

Отвечать Грише было бесполезно, да мы бы и не успели, потому что его начал осторожно дергать за рукав подошедший к нам юноша весьма яркой внешности. То есть, собственно, за рукав Гришу дергал один такой юноша, но всего их было трое, и все в каком-то смысле одинаковые.

Один черный и густо заросший чем-то средним между щетиной и бородой. Другой бледно-беленький (и сливочно-пухлый), третий рыжий. Все с колечками волос, длинными полами, а беленький и вообще весь в черном и в хасидской шляпе.

— Шолом, — сказал им Гриша и добавил, обращаясь к нам: — Вот видите, везде наши люди. Не только в Испании. А черный — он и вовсе герр Цукерман, о чем мы с ним еще поговорим. Не отдавайте Сергею куртку, госпожа Каменева, она так вам идет, вы в ней такая беззащитная и трогательная.