Дегустатор

Франц, наполнив несколько бокалов, чарующе улыбается, расставляет ноги, под косым углом приставляет сверкающее лезвие к бутылке — новое «чпок!» разносится над Рейном, Шварцвальдом, дубовыми лесами, садами и полями. «Сто писят», — шепчет Гриша.

Это — немец. Это настоящее. Типичное. Словами не объяснимое.

Зект очень мягок, пахнет яблоками и дымком осенних листьев, как хорошее «пуи-фюме».

Ужин в кооперативе (оплаченный, как и вся наша поездка, институтом Мануэлы) — это когда дегустация продолжается, но с неумеренным обжорством, в расслабленности и общей радости. Грише торжественно показывают пригодную для него еду, Мойра смотрит на Седова характерным взглядом. Я знаю, о чем она будет сейчас ему рассказывать: что она — родом из великих шестидесятых в Лондоне, ее не удивишь бешеным сексом всех со всеми, она до сих пор может поднести пятку к уху… И все это — правда.

— Тепло, — успокаивает меня Алина в ответ на немой вопрос. — У меня с собой таблетки, я уже начала их пить. Завтра — какой-то город. Ты там получишь куртку обратно.

— Что ты говорила насчет моего английского? — вспомнил я. — Ты и правда считаешь, что он у меня хороший? Спасибо, конечно…

— А, но он ведь хороший! Да просто литературный. А про акцент ты и сам знаешь. Но это и не акцент вовсе. И не этот кошмарный русский английский. Странное что-то — произносишь слова не с тем ударением, как будто ты… итальянец, что ли?

— Да нет, не итальянец, тут сложная история… Ты не поверишь, этот акцент — он…

Но — поскольку мы еще не сели на длинные скамьи за дощатым столом — Алину утаскивают датчане, она вообще как-то постепенно становится здесь популярна, и я чувствую легкое раздражение. Что бы там ни заявляла Юля, но мне все время кажется, что с Алиной мы никак не можем поговорить, просто поговорить спокойно ни о чем, мы несемся куда-то, и нас растаскивают в стороны опять и опять.

Я сел на лавку наугад — никаких маневров, пусть все произойдет само… вот Гриша ко мне подбирается и с моего позволения занимает место слева… И пока я оглядываю стол и вспоминаю сегодняшний нервный день и разговоры о том, кто первый винный писатель России, мне вдруг приходит в голову необычная мысль.

Наша компания не только нервная. Она странная. По составу.

Понятно, что здесь делают Монти и Мойра. С Монти все ясно, он на своем месте, а Мойра — она ведет винную колонку в трех изданиях Лондона, не гений, но профессионал. Тройка азиатов здесь потому, что рынки Азии для винной Европы — это цель номер два, продажи там растут, вино изучают с жадностью. Датчане… ну, видно, что не новички, а для кого пишут — это отдельный вопрос. Может, для всей Скандинавии.

Понятно и то, почему от России целых пять человек. Это — цель номер один, страна-головокружение, тридцать процентов прироста продаж вина в год. Праздник без конца.

Итак, нас пятеро. Игорь Седов — это Игорь, он был первым, кто создал в стране профессиональный винный журнал… то есть вторым, но его издание дожило до сего дня. И он — главный редактор своего «Сомелье. Ру». Я — это я, не главный редактор, но никто в России из винных аналитиков не знает немецкое вино так, как я. Тут все ясно.

Ясно и с Гришей и Юлей — представляют две, говоря без брезгливости, массовые газеты. «Сити-экспресс» и «Русский житель». В вине ни черта не понимают, но что-то пишут, старательно передирая пресс-релизы и упрашивая меня проверить, нет ли явного бреда. За ними — та самая массовая аудитория, с которой никому не хочется иметь дела, но ведь она есть.

А вот что здесь делает Алина Каменева, знаменитый главный редактор журнала La Mode — русская версия? Немцы, так же как все прочие обитатели мира, давно и тщетно пытаются залучить в такие оплаченные поездки главных редакторов, но у тех слишком много приглашений, они в лучшем случае передают их кому-то из подчиненных. А тут не просто журнал, а La Mode. Причем именно русская его версия легендарна, потому что сначала журнал, как и все его собратья, может, и кормился перепечатками из лондонской и парижской версий. А сейчас, благодаря Алине Каменевой, это Лондон и Париж берут в перевод то, что впервые было создано в России.

Та самая Алина Каменева — что она делает здесь, почему перелетела сюда собственным ходом из Милана в легкой блузке и буклетовом жакете, начав замерзать на холмах Бадена и Пфальца буквально сразу?

Я очнулся: стол, скамьи, Франц Хербстер только что произнес приветственный тост, и не просто так: он пытался погасить очередной скандал. Монти, это же опять Монти. Алина, утопающая в моей куртке, — она оказалась у меня под правым боком, все вежливо оставили ей это место, — внимательно слушала, происходившее ее забавляло.

— Три красных вина из одного кооператива в трех абсолютно разных стилях! — Монти почти тыкал пальцем в грудь Седову, демонстративно не замечая, что к ним прислушивается автор этих трех вин, Франц, пусть и без самурайского меча в зоне видимости. — Когда я вижу на полке десять вин из Бургундии, я знаю, что покупаю, — у них один стиль и миллион оттенков в рамках этого стиля, и так уже минимум пятьдесят лет, а сами они говорят, что два столетия. А что мне делать у полки со здешними винами? Пусть мне сообщат, когда закончат с их экспериментами!

Тут Монти увидел, что я смотрю на него в упор, и чуть наклонился ко мне через стол — мы сидели почти напротив:

— Сергей, при всем уважении к вашей сострадательной русской душе, которая открыта всем обиженным — я имею в виду госпожу и господина Бах, — вы можете меня процитировать: все германское красное вино — это ослиная моча.

Франц переводил взгляд с одного лица на другое. Я не хотел спорить, но вызов был брошен лично мне.

— Несколько общих замечаний, — сказал я, не сводя глаз с Монти. — Первое: спорить о вкусах — великолепное занятие, но в любых спорах, касающихся вина, не должно быть англичан. Потому что они слишком много знают о предмете, а еще для них существует либо британское мнение, либо неправильное.

Вокруг раздались счастливые смешки: мой оппонент оказался изолированным и не знал, что с этим делать.

— Второе, — продолжал я. — Я хочу пить то, что мне интересно, что вызывает удивление, а не то, что предписывают мне из столицы мировой винной сверхдержавы — Лондона. Вы уже породили в свое время стиль Бордо — и хватит, дайте теперь немцам сделать что-то свое без вас. А они уже жалуются, что ваш рынок диктует им легкие нетанинные вина для мяса на гриле. Вы убьете их живую душу, Монти. Пусть в Бордо делают великое бордо, в Испании — великую риоху. А в Бадене — все подряд, единственное в мире подобное место. Дайте мне выбрать, и пусть выбор этот будет мой. Монти, мир хорош тем, что он очень разный.

Он молчал. Невероятно — но Монти молчал. Секунды, наверное, две.

И тут над притихшим столом раздался голос Алины — низкий, тихий, такой, что люди вокруг, кажется, боялись даже звякнуть вилкой:

— Джентльмены, вы были великолепны. Ваша бескомпромиссность, Монти, против авантюризма господина Рокотова. Правы оба. Вы никогда не победите друг друга. Вам остается только уважать оппонента — и пожалеть нас.

— Дебаты в палате лордов, честное слово, — пробормотала по-русски Юля, быстро бросив взгляд на Алину.

Монти молчал — и я даже знал, в чем дело. Акцент. Страшное оружие одного англичанина против другого — это акцент. Монти, кажется, не только не был лондонцем, но даже ливерпульский акцент, поднятый на пару социальных ступеней усилиями «Битлз», был для него слишком высок.

Мойра, очевидно, подумала о том же.

— Сергей, вы спрашивали меня в прошлом году о моем произношении. Я ответила, что это не акцент высшего общества — он оскорбителен, — а то, что мы называем оксфордским. И вот я с радостью слышу его у вашей соседки. Госпожа… Кам-менева (Мойра справилась)… вы учились где-то в упомянутых мною краях?

— Ну что вы, дорогая Мойра, Московский университет. — У уголков рта Алины появилось несколько веселых складок.