Страница 48 из 173
— Это моя кинокамера, — отозвался я.
— Гляну, а?
Я почувствовал, как за спиной у меня будто кто-то вырос из-под земли, и, оглянувшись, увидел, как над футляром склонилась фигура верзилы футов шесть ростом. Из-под топорщившегося пиджака торчал пистолет, судя по всему, тридцать восьмого калибра. Он дал мне возможность открыть футляр и достать камеру. Потом выхватил ее у меня из рук и, повернувшись чуть в сторону от хозяина, открыл и закрыл крышку. Вернув, бросил:
— В порядке!
Пока я смотрел, чем он занимается, краем глаза успел заметить, что люди у стенки куда-то исчезли, как будто испарились, без звука, не скрипнув стулом или половицей. Кроме нас, в ресторане никого не было.
Лучано несколько успокоился, усмехнувшись улыбкой усталого человека:
— Какого черта вас сюда принесло?
— Так, путешествуем, — сказал я.
Он чуть не рассмеялся, решив, что это шутка.
— В Палермо-то?
Приободренный хозяин накрывал на стол, в то время как Лонги посвящал Лучано в свои планы навестить семьи бруклинских рабочих и выставить свою кандидатуру на выборах в конгресс. Как и Анастазия, Лучано всерьез отнесся к честолюбивым устремлениям молодого итальянца, одарил его долгим взглядом и несколько раз одобрительно кивнул. Я тем временем рассмотрел его — никогда не приходилось видеть лица, которое бы столь четко делилось на две половины. С правой стороны сумеречное, концы губ опущены, впалая щека. Это было лицо убийцы. Левый глаз, однако, потеплее, пытливый, умный, любознательный. Это было его общественное лицо, он чем-то смахивал на домашнего зубного врача. И носил старомодные очки без оправы. Единственный человек, лицо которого произвело на меня такое же двойственное впечатление, был Линкольн. По крайней мере я никого больше не мог припомнить.
— Ты с кем-нибудь там знаком? — спросил Лучано, и Винни не моргнув глазом начал перечислять всех мафиози сразу, хотя, думаю, едва ли знал кого-то лично. Их имена были золотыми буквами вписаны в историю итальянской общины как символ большого успеха. Как и Анастазия, Лучано пожаловался, что к нему несправедливо относятся, не позволяя наведываться на полуостров, не говоря о Неаполе, где, по его словам, умирала тетка матери, мечтавшая повидать его перед кончиной. Он настоял на том, что сам оплатит наш обед; не глядя, высыпал на стол кучу денег («Дерьмо, все одно они бешеные»), а когда я поднялся, сказав, что мы идем гулять, предложил, а потом потребовал, чтобы мы поехали в гостиницу на его машине, хотя у нас не было никакого желания возвращаться туда раньше вечера.
И тут меня осенило:
— Я хочу писать о Сицилии, мне надо было бы посмотреть окрестности.
— Нет-нет, у нас машина, и мы вас подвезем, — настойчиво повторил он, дав понять, что не собирается терять нас из виду. Раскланиваясь в пояс, хозяин отпер дверь, хотя я не заметил, когда он успел запереть ее.
— Прекрасная машина, — похвалил я его большую зеленую спортивную «ланцу». И устроился на переднем сиденье вместе с телохранителем, который вел машину, а они с Винни сзади.
— Да уж не хуже «шеви», — бросил он. И я почувствовал, как этот человек скучает по дому. В гостиницу нас доставили под строгим надзором. Меня начало раздражать это шутовство, однако, судя по нервозной приподнятости Винни, он относился ко всему серьезно.
Вслед за Винни я подошел к стойке за ключами. Лучано тоже получил ключ.
— Надо же, мы соседи! — произнес он, посмотрев мне прямо в глаза. Ничего не оставалось, как согласиться, что, судя по жетончикам, мы действительно живем рядом. Он пропустил меня вперед, когда мы заходили в лифт, хотя я предполагал войти после него, ибо он был старше. В кабине ехали молча, он стоял, прижавшись спиной к стене. Около наших дверей, кивнув, расстались без единого слова — ничего не лезло в голову.
Сжав виски, Винни упал спиной на кровать.
— Боже! Так мы к тому же соседи!
Меня удивила его наивность.
— Вообрази, а вдруг мы агенты ФБР или они наняли нас проделать у него в голове дырку!
И я завалился спать, наверное, чтобы поскорее забыться, да и роскошный обед с непривычки сделал свое дело. Винни еще о чем-то болтал, но потом и его сморило. В те дни я еще не утратил былую веру во всемогущество американского паспорта, полагая, что он гарантирует некую мистическую защиту.
Мы проснулись от стука в дверь. Винни вскочил и прислушался. Снова стук. Он посмотрел на меня и сглотнул. Я рассмеялся, это передалось ему, и он весь сжался в пароксизме смеха. Постучали в третий раз. Винни выпрямился. Кто-то настойчиво рвался в наш номер, видимо заранее зная, что мы здесь. Это мог быть только Лучано или кто-нибудь от него. Винни открыл.
На пороге стоял высокий, необыкновенно красивый парень в морской бескозырке, опрятной шерстяной накидке и грубых крестьянских башмаках.
— Синьор Лонги, — улыбнувшись, сказал он, при этом все его существо излучало радостную готовность услужить. Это был юноша, для которого сотворен мир. — Если я правильно понял, — продолжал он, присаживаясь и снимая вязаный головной убор жестом человека, который владеет Италией к югу от Рима, — вы хотите посмотреть Сицилию.
— Верно, — откликнулся Винни, — но нам сказали, нет бензина. — Единственный, кто знал об этом пожелании, был Лучано.
— Почему, найдется, — ответил он.
— Да, но у нас нет машины, а напрокат едва ли возьмешь…
— Ну почему, и машина есть. Вы когда хотели поехать?
— Можно завтра.
— Договорились.
— У нас есть деньги, но немного, боюсь, не хватит. Сколько это будет стоить, вы не в курсе?
— Нисколько, вы наши гости. Может, у вас есть американские сигареты?
Конечно, они у нас были. Порывшись в чемодане, мы предложили ему четыре блока. Он взял три и засунул под мышку. Наше подношение расположило его, и в ответ на настойчивые расспросы Винни он поведал о своей жизни. У него были не зубы, а ровный ряд квадратных жемчужин, такие кулачищи, что он мог прибить лошадь, подтянутый, ловкий, словно молодец, которого судьба одарила всем сразу.
Сейчас ему стукнуло двадцать четыре. Когда пришли немцы, это был зеленый юнец, однако он сумел «навести мосты» с местным крестьянством, то есть вооружить их, и, расставив засады, полностью взял под контроль продовольственные поставки в Палермо. Вскоре в этот список попал и бензин, который привозили на остров баржами. В последний год — он озорно усмехнулся — немцы, поняв, что им не одолеть его ребят, которых прозвали бандитами, решили выплачивать ему мзду за каждый ввозимый в город бензовоз. Он принял их условия.
Закончив рассказ, он встал, пожал нам руки, поблагодарил за сигареты и ушел.
— Мы так и не узнали, как его зовут, — сказал я.
Решив все-таки совершить сорвавшуюся прогулку по полуразрушенному городу, мы вечером отправились в единственный ночной ресторан. Однако не успели завернуть за угол, как чуть было не столкнулись с невысоким мужчиной не более пяти футов в черном плаще, берете, при щеголеватых усах и с прогулочной тростью.
— Луи!
— Неужели это ты, Винни!
Приподняв его над землей, Винни расцеловал коротышку, с которым, как оказалось, был знаком по Нью-Йорку. Будучи сослан Муссолини в тридцатые годы, тот прожил там десять лет в ссылке. Вернулся с жаждой отмщения и был избран в сицилийский парламент, в сенат.
В ресторане с ним обошлись по-царски, и мы тут же оказались за столиком. Винни не терпелось рассказать сенатору о нашем приключении. Тот провел в застенках пять лет как политзаключенный и слушал жутковатую историю о Луки Лучано и о его загадочном подручном с каким-то, показалось, снисходительным презрением.
В двадцати футах за другим круглым столиком расселась небольшая компания. Мелькнула знакомая женщина с большой грудью и жемчугом в волосах, а рядом — неужели он, снова собственной персоной? — Лучано и парень-телохранитель с железными кулаками. Грозный убийца заметил Винни и слегка кивнул, опускаясь на стул. Я отвел глаза и как можно спокойнее проговорил: