Страница 112 из 173
— Он вас нашел?
— Кто?
— Как, неужели не нашел? — переспросил он с надеждой.
— Кого вы имеете в виду?
За толстыми линзами блеснул острый взгляд, он еще крепче впился в мой локоть.
— Вас разыскивал инспектор из Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы вручить повестку в суд.
Ожидая реакции, он замер с полуоткрытым ртом. Все прояснилось, и я облегченно вздохнул: судьба свершила свой круг, занесенный топор опустился.
— У них что, могут быть основания? — с трогательной наивностью спросил Хилз.
Ковбой в костюме серо-сизого отлива повернул голову в нашу сторону. Вопрос о моем разводе как-то сам собой перерос в вопрос о моем линчевании.
— Не знаю, трудно сказать… — начал было я, но осекся, не в силах объяснить этой путаной истории. Активность Комиссии шла на убыль, и если они годами не трогали меня, когда в политическом плане я был намного заметнее, то зачем это понадобилось сейчас, когда у меня пропал всякий интерес к политике? Исторически в этот момент мы были в тисках между грандиозным внутриполитическим походом на коммунистов и не менее «благородной» войной во Вьетнаме, грянувшей через семь лет.
— Он знает, что вы сегодня будете здесь, и сказал, что зайдет попозже.
— Ну что ж, зайдет так зайдет.
— Вы что, хотите получить повестку?
— Не понимаю, о чем вы.
Я неожиданно осознал, что Хилз настолько представляет страну своей вотчиной, что для него не обязательно выполнять законы.
— У меня здесь есть черный ход. Вы можете подождать в кабинете, я попрошу судью подойти, чтобы вам не появляться в суде. Этот человек, я думаю, будет дожидаться вас именно там.
Я никак не ожидал такого поворота событий и испытал прилив благодарности. Стало понятно, что взятые в рамку грамоты свидетельствуют не о чем ином, как о подлинно американском анархизме Хилза, к которому я в последние годы проникся уважением как к последнему противнику профашистской респектабельности. Он понял, что я пребываю в растерянности, и сказал, что пойдет позвонит и скоро вернется.
Бросив взгляд в окно, я оглядел безлюдную улочку. В голове было пусто. Усталость сковала ноги, я сел, в последний момент сообразив, что выбрал стул напротив ковбоя в костюме серо-сизого отлива. Челюсти проступали у него на лице металлическими угольниками. Он смотрел мне прямо в глаза.
— Меня зовут Карл Ройс. Я знаю, кто вы.
Не скрывая удивления, я поприветствовал его, а он, резко нагнувшись вперед, рассек разделявшее нас пространство и пожал мою руку. Его натруженная ладонь была такой задубелой, что ею можно было забивать гвозди. В углу на подставке, украшенной двуглавым орлом, я заметил огромный американский флаг, в котором почудилась угроза. В наступившей тишине оставалось ждать, пока в голове не появятся хоть какие-то мысли.
— Как вы собираетесь поступить?
Он говорил совершенно бесстрастно. Мне надо было соблюдать осторожность.
— Пока еще не решил, — увернулся я. Что ему было надо? Кто он такой?
— Надеюсь, вы не собираетесь отчитываться перед этими ублюдками.
Стало не до шуток — в его небесно-голубых глазах сверкнула ярость.
Он, наверное, заметил мое удивление. Я все еще медлил, соблюдая осторожность. Неуместная доверительность могла повлечь за собой непредсказуемые последствия.
— Я всегда был против Комиссии.
— Вы не знакомы с Дэшилом Хэмметом?
— Ну как же, знаю. Интересно, какого черта радикал вроде Хэммета мог связаться с Джоном Уэйном?
— Он был моим сержантом, когда я служил на Алеутах, и мы два года провели в одной палатке. Я обязан ему всем, что знаю.
Это известие ошеломило меня. Несколько лет назад Хэммет попал в тюрьму за отказ назвать имена тех, кто тайно финансировал организацию «Конгресс за гражданские права».
Я никогда не был близок с Хэмметом, возможно, потому, что он очень редко выступал — порою сдержанность может служить стратегией, которая заставляет людей защищаться от странно молчаливого человека с удивленно поднятыми бровями. Это была редкая личность со своим кодексом правил, которые невозможно было не уважать, и при этом он прекрасно писал. Хотя у него была репутация человека действия, я нередко задумывался, отчего он так болезненно скрытен. Казалось, все новое, что появлялось в послевоенной жизни, он воспринимал с надменной усмешкой, как будто прошлое ждало за углом и с настоящим нечего было церемониться. Как и Лилиан Хеллман, с которой он долгое время жил, Хэммет, несмотря на свои демократические взгляды, был псевдоаристократом. Но высмеивая политическую незрелость и разные оплошности Фицджеральда и Хемингуэя, он все же тяготел не столько к писателям левого крыла, сколько к ним. Его можно было понять, если вспомнить атмосферу двадцатых годов с их восторженным поклонением таланту и интересом к эксцентричным богачам. При общении бросалась в глаза его полная индифферентность к характеру человеческих отношений.
У меня сразу просветлело в голове, как только я понял, что Ройс присоединился к нашему союзу.
— Я здесь покупаю скотину, сам из Техаса, через полтора часа могу забрать вас с собою — самолет с пилотом ждет в аэропорту. У меня две тысячи акров и несколько домов, один в центре пустует. Вас там никогда не найдут. Спокойно можете переждать, пока все не уляжется. В этом доме жил Дэш, но он сглупил, поторопился уехать, и они его сцапали, а то бы никогда не попал в тюрьму. Живите там сколько угодно, может, поработаете пару месяцев. И забудьте о них.
— Боюсь, как бы не получилось, будто я скрываюсь от повестки. Они могут раздуть все во сто крат.
Но Ройс отмел мои опасения — имея несколько тысяч акров, смешно волноваться, что о тебе думают другие.
— А, бросьте, главное — не попасться им в руки. Вы для них только лакомая приманка.
В этот момент Хилз вышел из кабинета и сказал ему, что дело улажено и бумаги о покупке скота надо подписать в соседней конторе вниз по улице. Мы все вместе пошли к входной двери.
— У меня «чесна баррон», красный с белыми крыльями, а проще, спросите «чесну» Ройса. Пилота зовут Билл Сисли. Я позвоню, чтобы предупредить его. Так что решайте. Я думаю, это стоит того. Где-то через час-полтора я освобожусь. Вы можете подождать меня в самолете, там вас пальцем никто не тронет. Идите через черный ход, — добавил Хилз. — Машина с шофером стоит внизу, я предупрежу его, и, если что, он отвезет вас в аэропорт. Судья будет минут через двадцать, я договорился, чтобы вам не идти в суд.
— Не знаю, как и быть, — пробормотал я.
Ройс сгреб мою руку, одарив открытым взглядом, в котором сквозила поддержка, повернулся и вышел.
— Дайте мне знать, как решили, — сказал Хилз на пороге своего кабинета.
Я стоял у окна, пытаясь трезво оценить ситуацию. Мое исчезновение вызовет невероятный переполох, особенно теперь, когда стало известно, что мы с Мэрилин решили пожениться, и основной удар придется по ней. Еще одна печальная страница в ее жизни, к тому же не преминут поставить под сомнение ее политическую лояльность. А как объяснить это своим детям? Однако заброшенный дом посреди огромных просторов манил покоем. Может быть, я и впрямь начал бы там писать…
Надо было размяться, тело затекло. Я подошел к лифту и вызвал его. Видно было, как ползет вверх открытая, затянутая сеткой кабина. Там кто-то был. Дверь распахнулась, человек окинул меня взглядом и направился в сторону приемной Хилза. Не успев подумать, я выпалил:
— Это не вы меня разыскиваете?
Он обернулся и подошел: приятный мужчина, на вид из пригорода, лет эдак под пятьдесят, почти моего роста, уравновешенный, в скромном хлопчатобумажном спортивном пиджаке розоватого оттенка, в широких брюках и с аккуратной модельной стрижкой. Мне показалось, у него в глазах промелькнула растерянность, как будто его застигли врасплох. Наверное, поэтому я окликнул его, вместо того чтобы спуститься вниз и улететь в Техас. Не хотелось бежать ни от самого себя, ни от кого другого, и я не позволил себе испугаться.