Роман по заказу

Он приложился к чайнику с квасом, блаженно отпыхнул.

— Это тебе, парень, не город. Туда я сам, бывает, приеду, выставлю на постоялом литр — и отказу нет. Ну, по маленькой, что ли?

— Я — нет, — чем-то задетый, снова отказался Яков.

Сунув опорожненную бутылку под стол, Тимофей открыл вторую, налил, помедлив, поменьше полстакана. По понятиям Якова, лесник давно уже должен быть бы в дымину пьяным, но на этого лесного чертяку вино, наверно, не действовало. Крякнув, он дочиста вымазал куском хлеба пустую сковородку, гибко подтянулся.

— Все. Теперь ты гуляй, устраивайся, а я кой-чего поделаю, и в баню пойдем. Всю дурь как рукой и сымет.

Договорились, что спать Яков будет на сеновале; его особенно устраивало то, что забираться туда можно не через двор, а снаружи, по лестнице, приставленной позади сарая. Получилось что-то вроде отдельной комнаты.

Солнце закатилось за верхушки сосен, но жара еще не спала, стала даже будто плотнее, ощутимей. Яков побродил по лесу, поел мелкой сладкой земляники и вернулся, когда тени стали уже гуще и между деревьев легонько засинело.

После бани чаевничали под сосной — неторопливо, долго. Тимофей успел побриться, выглядел свежим и трезвым, как стеклышко, довольно и шумно схлебывал с блюдца. Яков отдыхал, прислушиваясь к глубокой непривычной тишине, разливающейся по земле вместе с сумерками.

— Славно у вас тут.

— Жить можно, — согласился Тимофей, по-своему, более практически, истолковав слова Якова. — Ты глянь вот: молоко, масло, яйца, картошка — все свое. Квартира бесплатная, дрова не купленные.

— Все и счастье, — негромко сказала Клавдия; с непросохшими волосами, собранными лентой в один пышный узел, в коротком старом платье без рукавов, устало положивши руки на стол, она была сейчас какая-то тихая, кроткая, без своей дневной отчужденности.

— А что, мало тебе? Погнулась бы, как бабы, в поле.

— Будто я и не работала там.

— Забыла, значит. — Тимофей отставил чашку, сладко потянулся. — Ну ладно, на боковую пора. Ты, парень, на сеновале, смотри, огнем не балуй. Сено — что порох.

— Нет, конечно.

— То-то. — Тимофей поднялся, положил руку на плечо жены. — Пошли, хозяйка.

— Сейчас, приберусь тут. — Клавдия сделала неуловимое движение, словно хотела освободиться от руки мужа.

— Ладно, ладно. Никуда самовар не денется, не впервой.

Клавдия послушно встала, пошла за мужем, чуть сутулясь, — так, будто тяжелая рука его продолжала лежать на ее плече…

Яков покурил, продолжая прислушиваться к непривычной, какой-то абсолютной тишине, от которой даже звенело в ушах, глубоко, сам не зная о чем, вздохнул. Далеко, где-то внизу, обозначилась рассеянная покачивающаяся полоса света, превратившаяся вдруг в золотой сноп автомобильных фар, и тут же погас; темнота стала плотнее, неразличимо, в одно, заливая и землю и беззвездное небо.

Нащупав в темноте ступеньки лестницы, Яков поднялся на сеновал. Навстречу ударил крепкий запах сухой травы; рука тотчас ощутила прохладу простыни, положенной поверх чего-то мягкого. «Смотри-ка, молчунья, а позаботилась», — раздеваясь, благодарно подумал он о хозяйке. Вообще они ему оба понравились: и Тимофей — грубоватый, конечно, выпивоха, но мужик неплохой; и Клавдия — молодая, строгая, полная сдержанности, которая не только отпугивает, а скорее вызывает уважение. Похоже, что между ними не всегда все ладно бывает, — может быть, из-за той же водки, — но это Якова уже не касалось, спасибо, что приняли…

Внизу, в конюшне, домовито фыркнула лошадь; Яков улыбнулся, разбросил руки, под которыми зашуршало сено, и тотчас стремительно полетел в легкое желанное забытье.

Когда утром, в одних трусах, Яков в тени за сараем делал гимнастику, возвращающийся уже из лесу Тимофей — с кирзовой полевой сумкой через плечо, взмокший — на ходу обронил:

— Ты штаны-то надень. Баба все же в дому.

Вот чудак, как будто он сам не понимает!

Захватив полотенце, Яков спустился к речке и, к удовольствию своему, пройдя чуть подальше родника, обнаружил омуток. Когда он забрел в него, поминутно подскакивая — так знобко била по каменистому дну ключевая струя, — оказалось, что при желании тут раза два можно даже махнуть саженками. Натешился он вволю и потом с наслаждением вывалялся в мелком горячем песке. Все, застолбили местечко!..

Пока Яков купался, Тимофей позавтракал и сидел у стола, явно поджидая Якова; от него, с утра пораньше, слегка уже попахивало, глаза довольно блестели.

— Садись, заправляйся, — кивнув на стопку блинов, крынку молока и миску с янтарным растопленным маслом. — Допьешь? Немножко тут от вчерашнего осталось.

— Нет. Спасибо.

— Тогда прикончу уж. — Под столом забулькало; он быстро выпил, заел куском блина, подмигнул. — А силен же ты дрыхнуть! Мы с Клавкой чуть свет на ногах. — Тимофей что-то тянул, медлил и, так как Яков ни о чем не догадывался, выложил наконец впрямую:

— Ты знаешь что? Четыре рубля, что от сдачи вчера остались, — ты дай мне их. Сочтемся при расчете.

— Конечно, конечно. Скажи, сколько надо, — я все отдам.

— Это потом, это ты с ней, — заторопился Тимофей, завидев на крыльце жену. — Ей только молчок, лады?

Проворно сунув в карман деньги, он поднялся, заговорил громко и независимо:

— Ты сейчас куда? В лес?.. Ну и правильно. Погуляй до обеда. В том вон углу ягод этих — прорва!..

Кофточка и белая косынка Клавдии мелькали в раскрытом окне, но из дома она не выходила. Похоже, это она ждала, пока Яков позавтракает, чтобы убрать со стола, а он в свою очередь терпеливо поджидал ее — окончательно договориться об условиях и отдать деньги.

— Хозяюшка!..

Она вышла, вытирая цветным фартуком мокрые руки, поздоровалась.

— Позавтракали?

— Да, спасибо. Очень вкусно! — Взяв инициативу в свои руки, Яков тут же протянул ей деньги: — Это возьмите, пожалуйста. На расходы.

Клавдия приняла деньги, свежие ее щеки до самых ушей зарумянились; оставив зеленую пятидесятирублевую бумажку, она решительно вернула Якову две десятки.

— Хватит, и так много. — И, пряча взгляд, стыдясь того, что говорит, попросила: — Тимофею, если спрашивать станет, ничего не давайте.

— Ладно, — посмеявшись про себя, второй раз за сегодняшнее утро пообещал Яков, хотя просьбы жены и мужа по сути своей не совпадали.

Разговаривая, Яков никак не мог поверить, что стоящая перед ним молоденькая симпатичная девчонка с русыми нахмуренными бровями и маленькими, только природой крашенными губами, — женщина, мать: старше ее самое малое лет на пять, он вдруг почувствовал, как ненатурально звучит его обращение на «вы», да еще это нелепое — хозяюшка, — легко перешагнул через условность.

— Подожди, сейчас я еще тушенку сдам.

Он принес чемодан, намереваясь опростать его в доме, — Клавдия, по-прежнему стоя на крыльце, наклонилась, подставила фартук. И тотчас из-за ее плеча выглянула любопытствующая моська Раи; после бани засохшие ссадины на ее носишке слетели, на их месте остались смешные рябоватые полоски-следы. Яков подмигнул ей — белобрысая головенка немедленно скрылась.

Ну слава богу, как говорят: со всеми деликатными переговорами покончено, впереди — полная свобода и никаких обязанностей!

Не разбирая дороги, Яков забрался в чащу, на первой же полянке лег, раскрыл книгу. Толстенная «Сага о Форсайтах» увлекла его еще дома; за несколько дней он дошел только до половины первого тома, а второй, такой же объемистый, лежал в чемодане. История династии Форсайтов разворачивалась медленно, неторопливо и — по контрасту, что ли, — привлекала Якова. Можно ли жить так теперь? Разве что в такой глухомани, как здесь. Да и то — если ты в отпуске… Как бы из отдаления, со стороны, Яков окинул мысленно свою жизнь — с ежедневными, в несколько сотен километров поездками, собраниями, заседаниями, с кино и пляжем, с горячими спорами, множеством встреч — и присвистнул. Да, темп не тот: по сравнению с теми временами, когда жили Форсайты, жизнь неслась теперь так, что в ушах гудело! Поэтому и тянет человека к морю, на речку, в лес из городов, раскаленных, как железная крыша, — летом и с черным, покрытым копотью снегом — зимой. А тут вон какая благодать!