Капитан

Цены в лавках плавающие. С приходом наших кораблей резко возрастают — русские не торгуются.

У магазина старик держит за руку девушку лет шестнадцати. Очень красивая мулатка, с шоколадной кожей, длинными, чуть вьющимися волосами, огромными глазами и изящным овалом лица. Предлагает за шиллинг. Рядом на тряпке лежат затейливые ракушки. Стоят два-три шиллинга штука.

Жарко и душно. Спать ложимся поздно, когда верхняя палуба начинает отдавать накопленное за день тепло. А его накапливается много: солнце весь день стоит над головой, а корабль не двигается — сросся пуповинами гидрантов и электрических кабелей с берегом. Жарко даже стальным швартовым концам: их приходилось дважды смазывать и неоднократно поправлять противокрысиные щитки, чтобы африканские грызуны не принесли инфекции и не добрались до наших кладовых.

По каютам разошлись в начале второго. Кажется, только уснули, как вдруг взвыли колокола «громкого боя».

Учебная тревога! Ночью, в иностранном порту!

Память машинально фиксировала все по секундам, кроме единственного — как часы оказались на руке.

4 часа 55 минут — учебная тревога!

4 часа 55 минут 35 секунд — на КГП. Форма одежды: трусы, пилотка, тапочки, противогаз, на шее капроновый фал с ключами и печатью.

Старпом и командир уже здесь, адмирал появился десятью секундами позже.

4 часа 56 минут 15 секунд — боевые части доложили о готовности.

Все смотрят на адмирала, он на командира. Нервозность и суета.

4 часа 56 минут 39 секунд — на ГКП появились мичман Бобровский и штурман Щеглов с мокрыми волосами и капельками влаги на теле. Далее пошел сбивчивый доклад Бобровского.

— Товарищ командир, дежурю по низам. Прошел по кораблю, поднялся на палубу, тишина. Вдруг слышу, вода вроде шевелится, плещется, справа по борту. Я к лееру, глядь за борт, а там человек плывет. К кораблю подплывает, а наш портик открыт. Я дежурному в рубке: «Играй тревогу!» Рассыльного к трапу, — а часовому у трапа: «За мной!» — и бегом к портику. Подбегаем, кричу: «Руки вверх!» Глядим, а это товарищ лейтенант Щеглов плавает и говорит мне: «Чего орешь, если я руки вверх подниму, то и утонуть могу». Тут я понял, что сплоховал. А если бы это подводные диверсанты были и мину бы подложили!

Командир сощурил глазки, перевел взгляд на штурмана:

— Прошу в рубке остаться только офицеров. — И, дождавшись, пока Бобровский и матросы покинули ГКП, резко спросил Щеглова: — Что скажете, штурман?

— Товарищ командир, очень искупаться захотелось, столько уже стоим, а ни разу не купались. Открыл портик, плыву обратно, вдруг слышу: «Руки вверх! Хенде хох!» Смотрю, Бобровский из портика чуть не вываливается, а рядом матрос с карабином, и палец спусковой крючок щупает.

Командир обвел взглядом ГКП, опять остановился на Щеглове, потом бросил:

— Отбой учебной тревоги! Щеглов, зайдите ко мне! Потом вышел на крыло мостика и, повернувшись в сторону восходящего солнца, с сожалением произнес: — Хороший день будет, а так бездарно начался. — И пошел вниз по наружным трапам.

Все только сейчас заметили, что уже рассвело, солнце оторвалось от горизонта, между ним и морем быстро ширилась полоса, чистое, без единого облака небо переливалось нежными оттенками, стояла тишина, не нарушаемая даже легкой зыбью или дуновением ветерка. И тотчас, словно извиняясь за невнимание к солнцу, зашевелился городок: запричитали, заблеяли мулы, заревели верблюды, из каморки вышел портовый сторож — день вступал в свои права.

После подъема флага объявили выговор штурману Щеглову с добавлением, что командир задержит представление на очередное звание. Бобровскому — выговор за то, что самовольно сыграл учебную тревогу, и благодарность — за бдительность. Вечером часть экипажа на баркасах ушла купаться. С этого дня морские ванны «штурмана Щеглова» экипаж стал принимать регулярно.

Мичман Роман Шарахутдинов заведует складом БЧ-5. Наши каюты рядом, поэтому волей-неволей жизнь Романа в поле моего зрения. Непосредственный начальник Шарахутдинова — механик, капитан 3-го ранга — инженер Кравченко. Его зовут Дед. Он и в самом деле уже дедушка. Прекрасно знает свое дело, машины. Любит пошуметь. А в общем честно дослуживающий свое офицер, много видевший, много знающий. Любимое занятие — чеканка по меди. Выбивает только парусники. С удовольствием их дарит. С еще большим удовольствием эти подарки принимают, так как Кравченко делает это вполне профессионально.

У механика с Романом сложные отношения. На этом корабле они служат вместе девятый год. Несмотря на дружбу, механик спрашивает с Романа сурово и строго, периодически устраивая ему «пропесочивание». За время совместной службы научил его играть в шахматы и привил любовь к книгам. Шарахутдинов освоил уже такие жанры, как детектив и приключения путешественников, сейчас увлекся Чеховым.

Родился и вырос Роман в бухте Провидения и западнее Хабаровска никогда не был. Маленького роста, толстый. Короткие ноги и голова, сросшаяся с массивным туловищем. Руки в шрамах — встречался с волками. Любит политинформации и беседы на международные темы, но сам в них никогда не участвует, слушает, что умные люди скажут.

На все имеет собственное мнение — очень трезвое. Мечтает, чтобы дети — девочка и мальчик — стали инженерами.

В его заведовании идеальный порядок. В кладовой БЧ-5 всегда есть все. Если прикажут — выдаст. Нет — на нет и суда нет. Моих мичманов считает бездельниками: «Надо же, пять человек, а я на всю БЧ-5 один. Выгоняйте их всех, берите меня». Механик его искренне ценит, но всегда ждет от Романа какого-нибудь «номера».

И сегодня Роман оправдал надежды механика.

Хозяин самого крупного в городе магазина учился когда-то в Советском Союзе. По-русски говорит относительно неплохо.

У входа в его магазин стоят три наших матроса. Двое внутри. В руках всевозможные свертки. На прилавке сидит мичман Шарахутдинов, слева от него тоже сидит хозяин магазина, между ними пустая бутылка и стаканы. В углу спит человек, как оказалось — помощник продавца. Моряки поясняют, уже рухнул. Хозяин еще держится, но язык явно заплетается. Вспоминает Москву и студенческие деньки… У Романа Шарахутдинова фуражка на затылке, пот ручьями, но — ни в одном глазу. На полках невообразимый кавардак, потому как Роман товар выбирал обстоятельно. Роман снисходительно похлопывает хозяина по плечу и обещает:

— Ну, ничего, Саид, ты готовься! Я еще послезавтра приду. За угощение — благодарствую!

Шарахутдинов соскочил с прилавка, и вся группа, обсуждая ситуацию, пошла в порт, к кораблю. Моряки потом рассказывали, что, обрадовавшись «оптовому» покупателю, хозяин лавки притащил бутылку виски и предложил обмыть покупки. Роман ответил, что по таким пустякам он не пьет, но за дружбу между народами выпьет. Под тосты и выпили на троих бутылку.

В поселке продают страусиные яйца. Прекрасный сувенир. Если моряк не знает английского — назовут цену, если знает — обязательно напомнят, что русские моряки не торгуются, потом заломят.

Обратно шли как из инкубатора — у каждого в руке по страусиному яйцу. Вечером сделали яичницу. Вкус как у гусиных яиц, только запах чуть резковат. Старшие офицеры, кроме командира, отказались пробовать наотрез, молодые продегустировали все, как один.

Объявили конкурс на лучшее фото. Победитель — четыре моряка со страусиными яйцами в руках на фоне мечети, пальм и стада верблюдов.

Идем за кораллами. Давно уже собирались, но все было недосуг. Наконец адмирал дал добро. Грамотные люди подсказали, возьми перчатки, на ноги кеды, маску, чтобы сподручнее ломать было. Технология проста: подныривай к кораллу и старым одесским способом на «раз-два» — ломай. До этого с корабля и с пирса уже рассматривали подводный мир, поражаясь обилию его обитателей и разноцветью красок. С бота все выглядит еще фантастичнее. Не верится, что такое может быть наяву. Четко просматривается дно, хотя глубина в этих местах до десяти — пятнадцати метров. Мы идем туда, где помельче — три-четыре метра.