Свадьбы

Он выдернул из пачки две зеленые купюры, одну подал Эмме, другую отправил в бумажник, и закрыл чемоданчик.

Было около часа ночи, когда сипловатый голос в динамике сообщил, что начинается регистрация билетов на московский рейс. За некоторыми столиками тотчас задвигали стульями, народ стал подниматься и потянулся к выходу. Блондинчик Володя оставался на месте: возможно, не слышал объявления, возможно, решил что успеется, возможно, хотел все же одолеть до конца свой коньяк. Он поднялся минут через десять, начал надевать пальто. Нахлобучил косо шапку и побрел к дверям, стараясь ступать твердо, что ему мало удавалось. У дверей он остановился и постоял немного, что-то напряженно вспоминая. Вспомнил и вернулся за чемоданчиком.

Увидев Эмму, убиравшую с соседнего столика на поднос грязную посуду, он небрежно взмахнул рукой и сказал:

— Гуд бай, гуд бай!.. Я все помню: тюль-паны!.. — Бутылка коньяка заметно подействовала на него, сделав язык неповоротливо-ленивым.

Эмма унесла поднос на кухню и вернулась в зал. Сильное беспокойство овладело ею. Она прошла вдоль пустующих столиков, поправляя без надобности скатерти, переставляя солонки, горчичницы и вазочки с салфетками. Потом приподняла штору — посмотреть в окно. Но окно разрисовал мороз, и ничего нельзя было увидеть.

Эмма опять вышла из зала, побежала по длинному коридору к служебному туалету. Что-то настойчиво твердило ей, что именно так нужно сделать. Она выключила в туалете свет, в темноте прошла к узкому оконцу. Но это окно вообще сплошь обросло замерзшим снегом. Тогда она встала на раковину, с силой открыла обе створки примерзших к раме форточек и высунула на мороз голову.

Ночь была лунная, и Эмма хорошо видела дорогу, пролегшую через пустырь, отделявший здание ресторана и гостиницы от аэродрома. Весь аэропорт был ярко освещен, а вдоль дороги фонарей не было. Сейчас по дороге, пошатываясь, брел человек. Один-единственный. И вдруг он сильно заспотыкался, точно попал на скользкое, и не мог устоять. Не удержавшись на ногах, он упал и остался лежать на дороге.

Эмма прекрасно знала, что это блондинчик Володя. У нее засаднило сердце, потом быстро и тревожно застучало. В этот час по дороге не ходят машины. Ну, а если пройдет и раздавит его?.. Или если кто-то просто выйдет на дорогу и наткнется на него?.. Правда, все пассажиры московского рейса давно уже в аэропорту, о ближайших рейсах пока еще не передавали, но кто-нибудь все же может появиться на дороге… Блондинчик сильно пьян, и если упал и не может подняться, то вряд ли он сейчас что-то соображает. Его запросто могут ограбить…

Эмма выскользнула из туалета, пробежала коридором к служебной раздевалке. Надевать пальто ей было некогда. Она набросила на себя пуховый платок и по боковой лестнице спустилась во двор. Потом побежала к аэровокзалу, совершенно не чувствуя укусов мороза, хотя на ногах у нее были капроновые чулки и летние туфельки на низком каблучке.

Стараясь сдержать шумное дыхание, Эмма приблизилась к блондинчику Володе. Тот лежал, уткнувшись лицом в снег, не издавая никаких звуков. Скорее всего, что, упав, он ушибся головой о заледенелый наст и потерял сознание. Шапка слетела с его головы и валялась в стороне. Чемоданчик тоже отлетел в сторону.

Эмма склонилась над блондинчиком Володей, тронула его за плечо. Но он не шевельнулся.

«Что же делать, что же делать?!» — лихорадочно думала Эмма, чувствуя, что начинает замерзать.

…Примерно, через час вся смена, в которой работала Эмма, уехала служебным автобусом в поселок. Теперь трое суток Эмма могла отдыхать. Но уже в автобусе ее начал бить сильный озноб. Знобило плечи, ноги никак не могли согреться в теплых валенках, и все внутри у нее колотилось от холода.

2

Прошло еще не меньше часа, прежде чем Эмма добралась домой. Хозяева, у которых они с Костей снимали половину деревянного домишка, с отдельным входом, кухней и комнаткой, спали. В квартире было пусто и холодно. Утром Костя ушел в рейс на своем «КрАЗе», это — на четверо суток. Он растопил плиту на кухне и засыпал дрова углем, но все давно перегорело и тепло вынесло в открытую трубу.

Больше всего Эмме хотелось согреться. Но она не знала, что лучше: разжечь ли в комнате печку или забраться в постель и хорошенько укрыться. Если бы в шкафчике были водка или спирт, она, казалось, выпила бы всю бутылку, — только бы стало ей теплее. Но из-за этого проклятого «Москвича» в доме, случалось, не бывало масла и картошки. И водку и продукты она могла бы приносить из ресторана (этого добра всегда достаточно оставалось на столиках), но попробуй принеси! «Убью, если будешь опивки и объедки таскать. Не нищие!» — это он так требует, муж ее. А сам каждый месяц двести в сберкассу несет. «Ничего, переживем! Зато потом мы с тобой полмира на собственной карете объездим!» Все «потом», все на «потом» кивает. Когда она не работала, сидела полгода в этой конуре, — совсем весело было. Маме своей десятку в месяц посылала. Чтоб она на ту десятку их трехлетнюю Светланку кормила. Бросили ребенка на бабушку — и десятку. Хорошо, что мама не требовала. Но ведь и мама ее: «Костик, Костик!.. Пока молодые, почему бы и на Севере не пожить? Потом на своей машине по грибы будем ездить!» Прямо влюблена в Костика!..

Мало того что ее лихорадило, у нее разболелась голова и заломило в висках. Все же она сходила в сарай за дровами, накидала в мешок поленьев. Когда наклонилась поднять мешок, в голове забухало, будто молотом ударяли. Подняла голову — голова закружилась. Потом прошло.

Дрова сразу вспыхнули, из открытой дверцы печки в комнату потекло тепло. Рукам и коленям было жарко у огня, а ступни ног и все в средине у нее никак не согревалось. Эмма выпила кружку обжигавшего губы чаю, легла в постель в свитере и шерстяных носках и укрылась всем, чем можно было укрыться. Вскоре ей стало жарко, она вспотела, и страшенно захотелось пить. Голова совсем раскалывалась, и эта боль не давала уснуть. От боли и мысли стали тяжелыми, едва ворочались. Но Эмма заставляла их ворочаться. Ей нужно было, чтобы они ворочались, чтобы решали, как ей быть дальше.

Костю она бросит, это ясно. И как она могла выйти за него? Они даже похожи: Костя и тот блондинчик, оба невзрачненькие… Ну, а за кого она могла выйти в их родном захолустье? Одно название, что город, на самом же деле — село селом. Женихов по пальцам перечтешь, а невесты табунами ходят. После школы ребята в институты, в училища, в армию подаются. И больше не жди их. Девчонки тоже в институты рвутся. Но не успели отбыть на экзамены, как опять все дома: не прошли по конкурсу. И всем одна дорожка — в ателье «Силуэт», на массовый пошив. Она тоже целый год наволочки из ситчика на машинке строчила. Два пятьдесят — за смену, семьдесят в месяц на руки. Вот и вышла за Костю. Светланку родила. Смешно подумать: он даже нравился ей тогда! Это все равно, что ей понравился бы этот самый блондинчик Володя. С ума сойти!.. Тюльпаны обещал… Только здесь, когда устроилась в ресторан, и увидела настоящих парней. Какие ребята есть! От штурмана Алехина глаз не оторвешь, всегда из Москвы апельсины ей привозит. Да если бы она захотела…

Да-да-да, завтра она уедет! Оставит Косте записку — и на аэродром… Нет, не завтра, сегодня уедет! Пусть без нее копит на свою машину. Сто лет еще копить будет. И без нее пусть ездит на ней. Копеечки считает, экономит! И ее заставляет копеечки с ним считать. Принцип свой ставит: «Убью!..» Кого он теперь убивать будет?..

Нет, в свое захолустье она сразу не поедет, к маме и Светланке ей пока нельзя. Надо так скрыться, чтоб долго не знали, где она. Позже она им напишет: через год или раньше. В Норильск нужно лететь, найти Катю Салатникову, Катя поможет с работой. Вот кому повезло! А сама дурнушка, все лицо в конопатинах. Только и всего, что старший администратор Коробкова всегда ее расхваливала: «Девочки, берите пример с Кати. Смотрите, сколько ей благодарностей клиенты пишут!..» Вообще Коробкова хорошенькая зануда. Каждый раз перед сменой одну и ту же молитву тянет: «Девочки, не дай вам бог обсчитать клиента! У нас клиент особый, он на радостях отлета перебрать может, а денег у него много. Вы молоденькие, жизнь начинаете. Смотрите, не прельщайтесь на чужие деньги!..» Говорят, она уже лет десять эту молитву поет… А тогда в их аэропорте самолет «Москва — Норильск» сел: в Норильске пурга была, аэродром не принимал. Пассажиров — в гостиницу, они из гостиницы — в ресторан. И один сел за Катин столик. Через три дня Катя улетела с ним в Норильск. Оказалось, он главный инженер какого-то треста, Катя королевой зажила. Штурман Алехин видел ее в Норильске: скоро рожать будет…