Вступление в должность

После таких размышлений Ире пришло на ум, что приглашение на именины было неслучайным. Ее позвали с прицелом на этого большеухого племянника. И долг прощают ради этого. И сумку нагрузили ради этого… Зачем она взяла сумку? Ох, как унизительно! Надо было отказаться. Надо было прямо сказать: «Мне не нужна ваша колбаса. И буженина. И коньяк. Мне ничего не нужно!» Но ведь взяла же, взяла!..

«Ни за что не пойду больше к ним, — твердила себе Ира, испытывая жгучий стыд. — Отдать бы им долг и никогда не встречаться. Только бы отдать им деньги!..»

Конечно, Ира не сидела неподвижно у стола, отдавшись лишь своим мыслям. Она ходила меж стеллажами, отыскивала требуемые книги, отвечала, если у нее о чем-то спрашивали, звонила в другие библиотеки узнать, есть ли там нужные ее читателям книги. Словом, делала то, что положено делать. А когда у барьера становилось пусто, присаживалась к столу и даже читала. Она читала стихи молодых поэтов в последнем номере «Юности» и видела самих поэтов — в журнале были их фотографии, но мысли ее так или иначе были связаны со вчерашними именинами, а если на какое-то время и отвлекались от них, то вскоре вновь возвращались и, в общем-то, не оставляли ее в покое.

Примадонна занималась тем же: обслуживала читателей, а когда их не было, листала последние номера «Литературки». Сегодня она вела себя несколько странно и, пожалуй, нервничала. До перерыва раз десять бегала взглянуть, не пришел ли Кулемин. Когда Ира вернулась с рынка, Примадонна сообщила ей:

— Представь себе, о Кулемине все правда. Мне сказали, после этого он сам явился к ректору, сидел у него битый час и полностью помилован. Но как тебе понравится, если я скажу, что он со мной не поздоровался?

— Кулемин? — удивилась Ира.

— Иду ему навстречу, здороваюсь и спрашиваю, почему у него такой печальный вид. И он, не отвечая, проходит мимо. Кажется, у него прорезается характер, — засмеялась она.

Смех смехом, но вскоре Примадонна сказала:

— Нет, все-таки мне нужно с ним поговорить. — И ушла искать Кулемина.

Вернувшись, доложила Ире:

— Оказывается, они уже отчитали лекции и умчались домой пить свои ессентуки.

Несколько раз Примадонна набирала номер телефона и, не услышав ответа, клала трубку. Лицо ее при этом изображало обиду и крайнее удивление.

Теперь они сидели каждая за своим столом: Ира — склонясь над стихами молодых поэтов (ужасно похожие стихи!), Примадонна шелестела газетами. Потом она протянула Ире сложенную вчетверо газетную полосу:

— Прочти эту статью, детка. Опять вернулись к старой теме, — и снова набрала номер телефона.

Телефон молчал. Примадонна опять зашелестела газетами.

Статья была невелика, Ира быстро прочла. Ничего особенного. В свое время Корней Чуковский писал о том же интереснее и взволнованней. В примечании редакция сообщала, что данной статьей открывает дискуссию о чистоте русского языка и просит читателей принять в ней участие.

Но в данное время Иру занимали ее долги, и ей куда больше пришлась бы по душе дискуссия на тему: как от них избавиться? Пусть бы тема называлась, скажем, так: «Как семье со средним жалованием не иметь долгов?» Но тут Ира даже улыбнулась, подумав, что десятки читателей немедленно разъяснили бы ей «как». «Как» — это значит: не тратить больше того, что имеешь, скромно питаться, скромно одеваться, беречь вещи, экономить и прочее, прочее в том же духе. В дискуссию сразу бы включились экономисты, финансисты, бухгалтера и, как дважды два, доказали бы, что семья из трех человек, имеющая в месяц не менее двухсот с лишним чистыми, может жить припеваючи.

Однако Ира все равно бы не согласилась ни с финансистами, ни с экономистами, ни с бухгалтерами. У нее был свой опыт, и ее опыт доказывал, что их семье без долгов не обойтись, И если бы самый наикрупнейший экономист разбудил ее среди ночи и спросил: «Почему не обойтись?», она без запинки перечислила бы ему свои месячные расходы в строжайшем порядке. Хотя бы так: свет, телефон, квартира — 15 рублей; два проездных билета (ей и Павлику) — 8 рублей; паста, мыло, стиральные порошки — 5 рублей; папиросы (Павлик) — 9 рублей; шпильки, нитки, стрижка, помада и прочие мелочи — 5 рублей; тетради, школьные карты, бумага, кино (Света) — 5 рублей; кредит (Светино пальто) — 3 рубля; итого — 50 рублей. 230 (их чистый доход) минус 50, получается 180 рублей. 180 разделить на 30… Это — на день. Это теоретически. А практически: перегорает утюг, летит трубка в телевизоре, стреляет лампочка, портится дверной замок… А еще оказывается, что простыни и наволочки обладают способностью изнашиваться. А еще в доме иногда следует красить полы, белить потолки, менять обои… А еще… а еще… Не будь этого, все было бы в порядке. Не будь всего этого, у Иры очень даже хорошо сошелся бы дебет с кредитом…

Всякий раз в день получки Ира давала себе слово, что будет бережно тратить деньги, кропотливо высчитывала: какие купить продукты, на сколько дней разделить мясо, сколько нужно сахара, масла, маргарина, молока… На бумаге все сходилось отлично… И всякий раз получалось, что за четыре-пять дней до получки денег уже не было. Распылились — и нет, растеклись неизвестно куда. Лишнего ничего не покупали, именин-крестин не справляли, гостей не принимали, а деньги ушли, и нужно снова хватать в долг…

Впрочем, все это красивые отговорочки. В конце концов, во всем виновата она сама, всему виной ее безалаберность и вопиющее неумение жить. Можно было обойтись без памятника на могилу, Павлик мог смело переходить в старом пальто, на именины не обязательно было тащить дорогую куклу. И вообще не обязательно быть похожей на других, не обязательно стараться жить «как все», стараться «не ударить лицом в грязь». Ведь другие вполне укладываются в свой бюджет, не залезают в долги. Например, ее соседка Маша. У Маши двое детей, работает уборщицей, муж — слесарь, но Маша никогда не занимает, наоборот, она, Ира, бегает к ней за трешками и рублями.

Нет, все-таки что-то не так в ее жизни. Жизнь определенно дала крен не в ту сторону. Почему ее постоянно занимают деньги, вещи, покупки? Почему весь мир сузился для нее до этих идиотских проблем? Динка права, когда говорит, что не в деньгах счастье. Сама виновата, сама! Погрязла в мелочах быта, засосали мелочишки и обернулись серенькой, унылой жизнью. А ведь была другая жизнь, были студенческие годы, театры, пусть даже с дешевенькой галеркой, шумные вечеринки, полные неиссякаемых острот и смеха, были вылазки, когда каждый готов подхватиться по первому зову и нестись в лес, на озеро, на каток, на концерт — да хоть к черту на рога! И не было никаких денежных проблем, хотя весь капитал — студенческая стипендия, да мама раз в месяц пришлет из деревни посылочку с домашней провизией. Разве думала она тогда о нарядах, о каких-то дубленках, «платформах» и прочей мишуре? Есть штапельное платье — и прекрасно, дырку на чулке с успехом можно зашить, а зашив, нестись в музей или на литературный вечер, или на диспут о том, есть ли жизнь на Луне. В этом штапельном платье она отправилась с Павлом в загс, чувствуя себя по меньшей мере принцессой, и ей даже в голову не приходило, что ее наряд убог для торжественного свадебного ритуала. Где же теперь ее театры, музеи, выставки? Жизнь ли дала столь резкий перекос или она сама так резко шарахнулась в сторону от жизни, зарывшись в свой сугубо личный крохотный мирок, ограниченный домом, работой и магазинами? «Се ля ви», — говорят французы, то есть такова жизнь, но ведь русские говорят и другое: «Что посеешь, то пожнешь…»

— Детка, о чем ты думаешь?

Ира обернулась. Должно быть, Примадонна что-то говорила ей, но она не слышала.

— Пробеги рецензию. Критик хвалит «Время любви». Но помнишь, как эту повесть разнес Кулемин? — Примадонна снова протягивала ей сложенный вчетверо газетный лист.

Ира взяла газету, а Примадонна вновь набрала номер телефона. Подержала возле уха трубку и положила.

К шести часам читатели, как по команде, покинули библиотеку. Когда прихрамывавший паренек последним закрыл за собой дверь, Примадонна заторопилась.