Вступление в должность

— Но ведь это совсем разные вещи, — заметила Ира.

— Не спорю, не спорю, вещи разные, — весело щуря без того крохотные глазки, сказал «ми в кубе». — Вопрос — в чем разные? А разные — в глубине и широте поставленной проблемы. Будьте здоровы, голубушка Ирина Николаевна, — скороговоркой проговорил он и, сунув под мышку портфель, вприпрыжку устремился к двери.

Сегодня странный день: все заходят в библиотеку поочередно, точно загодя сговорились. И точно для того, чтобы Ира с каждым поговорила и каждого хорошенько разглядела. Зашли юнцы первокурсники, потом девчонки-модницы, пожелавшие познакомиться с фрейдизмом, за ними — Яшка Бакланов, потом Кулемин, потом «ми в кубе», будто заранее расписали порядок своих визитов.

Теперь вдруг звонок, и в трубке знакомый голос:

— Ир, привет, чертушка! Узнаешь? Динка Карпова. Я в вестибюле. Как к тебе проникнуть?

— О-о, Динка! Боже мой! — обрадовалась Ира. — Взлетай на третий этаж. По коридору три поворота влево и в закоулке — табличка на двери. Поняла?

— Бегу.

Минуты через две в дверях собственной персоной появилась Динка. Ира выбежала из-за барьера. Они с Динкой — старые подружки: восемь лет работали вместе в читальном зале городской библиотеки.

— Динка, что с тобой?! — ахнула Ира.

— А что, я тебе такая не нравлюсь? — засмеялась Динка и крутанулась на толстом высоком каблуке. Потом, «сделав мину», важно прошлась взад-вперед по ковровой дорожке. И, смеясь, спросила: — Ну как?

— Так это правда?!

— Допустим. Но все-таки как? — Динка небрежно постукивала носком лакированной туфли по ворсистой дорожке.

— Сумасшедшая! — сказала Ира.

Дело в том, что все годы у Динки были гладкие и прямые пепельные волосы, а сама Динка была толстой коротышкой. Очень симпатичное лицо — и совсем уродливая фигура. Особенно ноги. О таких говорят: «бесформенные колоды».

Теперь Динка стала ярчайшей блондинкой со взбитыми, как яичный белок, волосами и втрое… нет, вчетверо худее. Правда, ноги… Ах, просто ей нельзя носить короткие юбки и выставлять коленки!

— По-моему, я не произвела на тебя впечатления, — фыркнула Динка. Она швырнула на столик пухлый сверток в яркой цумовской обертке, сбросила туфли и плюхнулась на стул. Потом сказала Ире. — Ты тоже похудела, фигурка точеная стала.

— Брось, — сказала Ира, чтобы успокоить Динку, хотя сама знала, что похудела (трижды за лето зауживала да боках платья и юбки). — Какая была, такая и есть.

— Ты просто не замечаешь, а я полгода тебя не видела. Фигурка у тебя блестящая.

Это Ира и сама знала: сложена она хорошо. Красотой не блещет: подкачал нос («Черт трем нес — одному прицепил»), но фигура у нее, как любит говорить Примадонна, «на уровне мировых стандартов». Но что о ней? Вот Динка, Динка!.. Ира подошла к Динке, притянула к себе ее голову, Динка лбом уткнулась Ире в грудь, а Ира сказала:

— Дурочка! Зачем ты себя истязаешь? Я ведь знаю, что у тебя были обмороки на работе. Мне ваши девчонки рассказали.

— Пусти, Ир… — отстранилась Динка. — Ничего страшного. А на кой черт таскать на себе лишний балласт? Мне теперь легко. Я вот в ЦУМ рысью сбегала, ватин купила, к тебе прискакала. А раньше? Ковыль, ковыль… Бочка с тестом!

Дело было не в «лишнем балласте» и не в легкости беганья. У Динки своя «Волга» (живут вдвоем с отцом, он — генерал в отставке), у Динки — прекрасная квартира, чешская мебель, сервизы, хрусталь. У Динки в ушах — золотые серьги, на руках — золотые кольца, часы и браслет. У Динки все есть, нет только мужа. А Динке уже, как и Ире, — тридцать пятый, и Динка страстно мечтает выйти замуж и иметь ребенка. Но ничего, решительно ничего не получается с замужеством. И Динка считает, что всему виной ее проклятая фигура. И вот она «делает фигуру» по какому-то «голодному рецепту». А попросту — сутками не ест. В сутки — два стакана кефира и два сухарика. Фигура фигурой, но что стало с ее лицом? Щеки и глаза ввалились, под глазами — синие дуги. Умная девка — и такая дикость! Ира любит Динку, поэтому говорит:

— Ты посмотри на себя в зеркало! Посмотри, что стало, с твоим лицом!

— Перестань. Какое это имеет значение? — обижается Динка..

— Ну и сыграешь в ящик. Мало с тебя голодных обмороков?

— Ни черта со мной не будет!

— Господи, куда только смотрят мужчины? — вздыхает Ира, скорбя о Динкиной судьбе. И садится напротив Динки, по-бабьи скорбно глядит на нее, подперев ладонями щеки…

— Один уже посмотрел, — усмехается Динка.

— Господи, что ж ты молчишь! — облегченно выдыхает Ира.

— Хочешь знать, кто он и что? — по-прежнему усмехается Динка.

— Конечно! Рассказывай! — оживляется Ира.

— Ну, слушай. Я ехала в трамвае. В двенадцать ночи. Он тоже ехал в трамвае и был навеселе. Я сошла на остановке, он сошел за мной: Я шла нарочно медленно, он меня догнал и сказал: «Девушка, вы не боитесь? Я могу вас проводить». Я сказала: «Боюсь. Проводите, пожалуйста». Мы подошли к моему дому, и он сказал: «Вы меня не зовете в гости?» Я сказала: «Почему? Зову». Дверь открыл папа. Он испугался. Не папа, а тот, который был навеселе. Но я сказала: «Это мой папа, знакомьтесь». И папе сказала: «Ты же знаешь, я никогда никого не приводила в гости в такое время. Но сегодня этот человек мой гость. Мы угостим его коньяком, мы все выпьем и поужинаем. Потом ты проводишь его и посадишь в такси…» Продолжать или не надо? — скривилась Динка.

— Не надо, — сказала Ира.

— Не веришь? Даю слово, все так и было. На другой день этот галантный лыцарь ждал меня возле дома.

— Динка, к чему эта ирония?

— Какая ирония, если я выхожу за него замуж? — хмыкнула Динка, — Он высокий, брюнет, тридцать пять лет, разведенный. Не красавец, но лицо выразительное, с печатью мужества. Вместо «идти» говорит «итить», вместо «чтобы» «шоб», а «что» — у него «чого». Ну и так далее.

— Что ж такого? Он, наверно, украинец, — пожала плечами Ира.

— Ничего, Ир, ничего… — у Динки поплыли из глаз слезы. Она достала из сумочки платочек, стала вытирать глаза, говоря. — И все-таки я выйду за него. Я очень хочу ребенка… Черт с ним, потом посмотрим… Может, он окажется неплохим человеком.

— Правильно, так и сделай, — горячо советовала ей Ира. — И не плачь! Ну, что ты в самом деле? И жри теперь. Если о ребенке думаешь, бросай свои голодные диеты.

— Да я уж три дня как нормально жру… Все, не плачу, — улыбнулась Динка, пряча в сумочку платочек. — И знаешь, такой зверский аппетит… Вообще, Ир, Одна ты по-настоящему меня понимаешь. Напрасно ты от нас ушла.

— Здесь легче, — сказала Ира.

— Зато скучно. Вспомни, как у нас было… А дни рождения! По рублику, по рублику, того-сего — стол накрыт, и всем весело.

— Вы и теперь — по рублику? — улыбнулась Ира.

— Ну да. Скоро у Тины Осиповны торжественная дата — полста стукнет. Решили по трешке скинуться.

— Тина славная… Конечно, в городской было веселее.

— Говорят, тебя Нинон совсем здесь запрягла.

— Ну почему?

— Не притворяйся. Она ведь по целым дням торчит в цирке.

— Откуда ты знаешь?

— До тебя здесь Савкина работала, она мне всего понарассказала. Черт его знает как эту Нинон держат! Наверно, потому, что всегда находит себе безропотных ишачков, Не беспокойся, она сперва все про тебя разнюхала, прежде чем сманить.

— А что про меня разнюхивать?

— Хотя бы то, что ты примерный и нестроптивый ишачок.

— Все-таки здесь оклад побольше.

— Да, это, конечно, аргумент. Вообще сейчас об окладах много говорят. Все ждут повышения. Все-таки прибавка кое-что да значит.

— Еще бы! — согласилась Ира. — Если и мне, и Павлику повысят, нам будет с лихвой хватать.

— Ужас! — воскликнула вдруг Динка, посмотрев на свои золотые часики. — Ведь мне сегодня к двенадцати! Ир, я побежала… Может, поймаю такси… Я тебе позвоню… познакомлю с моим лыцарем… Как-нибудь соберемся…

Динка быстро сунула ноги в туфли, подхватила сумочку и сверток. Ира проводила ее по коридору до лестницы. Они поцеловались, и Динка побежала вниз по лестнице, громко стуча толстыми квадратными каблуками.