Страница 2 из 16
– Стой, – сказал ему.
Вышло хрипло и тихо.
Однако парень тут же присел рядом на колени, и, склонив голову, произнес.
– Слушаю, сир.
– Ты кто?
– Как кто? – удивился неподдельно, скосив белесые глаза к носу.
– Имя у тебя есть? – продолжил я допрос.
– Микал, – отозвался тот и пояснил. – Ваш раб, сир.
Раб?
Мой?
Офигеть, дайте два.
– Зеркало есть? – потребовал у парня.
Раз так охотно слушаются то надо требовать, а не попрошайничать. Ибо не фиг.
– Нет, сир. Откуда у меня такая роскошь?
По его глазам видно, что было бы у него зеркало – точно бы отдал, но нет у него зеркала, вот обида-то.
Мысленно постучал себя кулаком по лбу. Откуда у раба зеркало? Но нужно оно мне срочно. Причем не просто срочно, а СРОЧНО!!! Любая стекляшка сойдет с отражающими свойствами, пока солнце совсем не зашло.
Приказал.
– Быстро нашел зеркало. Где хочешь.
И добавил тоном ротного старшины.
– Мухой метнулся.
Парень исчез, как будто его волшебной палочкой в темечко ткнули.
Вместо Микала торопливо пришел ко мне прежний одноглазый бандюган и еще двое крепких мужиков в беретках с перьями. У одного – павлиньими. Три штуки целых. У другого пышное перо страуса, но одно.
Одноглазый держал факел. Судя по яркому пламени, это был заранее заготовленный предмет, а не импровизация из первой, попавшейся под руку ветки.
Пернатые с двух сторон подхватили меня под руки и, не проронив ни слова, усадили, с опорой лопатками на ствол дерева, под которым я лежал.
Тот, что страусячий поклонник, вынул из поясной сумки некий предмет и подал его мне в руки.
Действительно зеркало. Сантиметров двадцать в диаметре. Серебро полированное. Даже ногтем постучал по нему, проверяя. А рукоятка и оклад из слоновой кости с богатой и тонкой резьбой. На глухой стороне вещицы целая миниатюра вырезана весьма искусно и с мелкими подробностями. Один всадник другого булавой охерачивает со всей дури. А по ободу и рукояти мирные виноградные лозы плетутся.
Музейная вещица. Спрятать ее в запасник и никому не показывать. Современный музей это кладбище культуры. Экспонируются не более трех процентов от всего фонда хранения. Никто остальных вещей не видит кроме музейных хранителей, а это значит, что их просто вывели из культурного оборота общества. Картины великих художников так просто рулонами на палку наматывают, как линолеум на строительном рынке. Вот так вот: эстетическую жизнь людей сделали бедной на девяносто семь процентов. А тут – гляди, просто так пользуются.
Одноглазый приблизил факел.
Жестом я показал ему, чтобы он держал его так, чтобы осветить мне лицо.
Потом посмотрел в зеркало.
А из зеркала на себя я не посмотрел.
Не я это отразился в полированном серебре.
Совсем не я.
А кто я?
И что я хотел там увидеть?
Мать Терезу?
Брюса Виллиса?
Лёньку ди Каприо?
Вообще-то в глубине души надеялся на отражение одного лысого старпёра из музейного подвала со шкиперской бородкой без усов. Привык к нему я как-то за полвека.
А из зеркала на меня с неподдельным любопытством смотрел пацанчик лет пятнадцати-шестнадцати с умными светло-карими глазами, овальным лицом еще с детской припухлостью щек и твердым волевым подбородком. Скулы высокие, не неявно выраженные. Нос прямой, некрупный и длины умеренной. И – с ума сдрызнуться: пухлыми красиво очерченными чувственными губами. Обрамляло все это спутанная копна золотистых волос до плеч, сверху прихваченная окровавленной тряпкой.
Мдя…
Внешность у парня – девки млеют, и сами в штабеля укладываются.
– Убедился, что все еще красавчик? – задорно засмеялся одноглазый.
Остальные его охотно поддержали.
Я тоже широко улыбнулся, но совсем по другому поводу. Как фонтаном в душе взыграло: бинго!!! Я наконец-то угадал, под каким наперстком шарик! Если и начинать новую жизнь чёрте где, то лучше всего с бонусом молодости. Все равно в прошлой жизни обо мне плакать некому. И вообще… лучше быть молодым, здоровым и богатым, чем старым, бедным и больным. Это все на Руси знают.
Только вот кто я? Это вопрос. Новое тело, которым я управляю, об этом хранит упорное молчание. Никаких намеков даже.