Страница 39 из 51
У входа оставались мы вдвоем — я и Кот. Моментально переглянулись — и поняли друг друга без слов, хотя служили в разных армиях и готовились у разных инструкторов. Как только от дувала застучал, высаживая свежую ленту пулемет, мы бросились бежать. Я тащил завернутого в ковер и не сопротивляющегося пленника, тащил совершено диким образом, подхватив сверток с ковром под мышку и полуволоча полутаща, прикрывая своим телом. А меня в свою очередь прикрывал Кот, он бы мог проскочить быстрее раз в пять, но он бежал рядом, прикрывая меня. И пуля отбросила его на меня…
Мы повалились оба, когда до дувала осталось метров пять. Уже упав, я сделал глупость — открыл огонь, выдав свое местонахождение, дал длинную, злую очередь, которая ничего не решала — но вызвала на нас ответный огонь, уже прицельный. И Кот снова прикрыл нас — своим телом. Я так и не знаю, была ли смертельной та, первая пуля — или его убила моя глупость, мой срыв. Да и какая разница…
Пулемет из-за дувала застучал непрерывно захлебываясь в ярости. Седой выскочил, в мгновение оказался рядом. Так, стреляя с двух стволов и таща, Седой — Кота, я нашего пленника, мы ушли за дувал. Оба — целые и невредимые…
Только там, в относительной безопасности — хотя по ссохшейся и слежавшейся до каменного состояния глине непрерывно шлепали пули, я понял окончательно, что произошло. Поняли это и все остальные. Седой как-то странно крякнул, потом перебросил мне автомат Кота. Сняли и разгрузку со всем что в ней оставалось…
Вот так я и вооружился…
— Ты что? — Зверь на мгновение оторвался от пулемета, заметив как Седой аккуратно подсовывает гранату с выдернутой чекой по тело Кота — а как же закон?
Закон… Непререкаемый закон спецназа, один из тех законов, благодаря которым спецназ и остается спецназом. Из боя возвращаются все — неважно — живые, мертвые, раненые, по кускам — но возвращаются. В свое время мы нарвались в Могадишо — семнадцать человек погибло, пытаясь вытащить из центра воюющего Могадишо пилотов со сбитой2 вертушки. И никто ни тогда не сейчас не сказал и не скажет, что эти парни погибли напрасно, что можно было обойтись этими смертями оставить сбитую вертушку и уносить ноги. Любой, кто служил поймет ради чего погибли те парни смело идущие на смерть, под шквальный огонь негритянских племенных формирований.
Но ситуации бывают разные. И вот сейчас ситуация была именно такая — когда закон вступил в противоречие с еще более непререкаемым законом, основным законом любого военного — приказ должен быть выполнен. Любой ценой…
— Прости, братишка… — несмотря на грохот пулемета, прощальные слова Седого к павшему соратнику услышали все. И каждый тоже попрощался — как мог…
— Змей, это Седой! Мы прорываемся! Правее от гнезда, идем дворами! Как у тебя?
— Прорываются с севера! Идите, прикрою.
— Добро!
Каждый из нас замер на мгновение — возможно последнее…
— Прорываемся! Пошли!
Ночь отступила, ослепленная ненавистью, убитая взрывами, разорванная огненными трассами пуль. Она уступила место не дню, как обычно — она уступила место аду…
Я никак не мог понять — такого быть вообще не должно было. Почему они стреляют? Почему они стреляют в нас даже зная, что Пророк, их духовный лидер — у нас? Почему они стреляют, рискуя его убить, убить своими руками того кто для миллионов мусульман-фанатиков является путеводной звездой. Почему так рискуя, они обрушивают на нас шквал огня. Пустышка — да быть того не может. Я лично видел этого человека — ошибиться было невозможно. Это был он. Это был Осама Бен Ладен ошибиться было попросту невозможно. Да, я знаю про возможных двойников — но это был он, ошибиться было невозможно. Можно выглядеть великим человеком, но невозможно быть великим человеком, не будучи им. А передо мной этим вечером был великий человек, без вопросов….
А пока я тащил этого великого человека, метр за метром, от прикрытия к прикрытию, еще и умудряясь стрелять иногда…
Хаджи, единственный в группе мусульманин по вероисповеданию, он совершенно не испытывал раскаяния или стыда от того что ему сейчас приходится стрелять в единоверцев. Да и какие они ему к чертям единоверцы? О каком Аллахе они говорят, взрывая дома, самолеты, убивая невинных людей. Ну, хорошо, допустим те что сейчас сражаются в Ираке и Афганистане — они сражаются за свободу. Хорошо. А остальные? Те, кто направил самолеты на небоскребы 9/11 — они то за какую-такую свободу сражались? За свободу убивать когда вздумается? За свободу торговать наркотиками и содержать рабов? За эту свободу?
Если так — то никакие они ему не единоверцы. Они — взбесившиеся псы. Хаджи видел, будучи еще пацаном, призванным из далекого горного кишлака в Афганистане на что способны эти люди. Он видел людей с содранной кожей и снятыми скальпами. Он видел отрезанные головы детей. Он видел взорванный автобус — это сделали для того, чтобы списать злодеяние на шурави и их вертолеты. Потом, когда они ушли….
Он помнил, как они уходили. Они уходили одними из последних, вышли четырнадцатого февраля… Бесконечная колонна шла через мост ночью, и на головном бронетранспортере был самодельный кумачовый транспарант…
Мир тебе, Афганистан…
Мир тебе, Афганистан — мир здесь так и не настал, их уход спровоцировал новый виток войны. Сокрушив в жестоких боях преданных и проданных Советским союзом афганцев, вкусившие человеческой крови и ставшие от этого людоедами боевики поехали по мирку, неся с собой в душах пламя однажды зажженного в афганских горах пожара. Алжир, Чечня, Таджикистан — список длинный. Длинный…
Хаджа перевез всю семью в Россию, тогда еще бывшую Советским союзом. Что-то уже чудилось недоброе, что-то носилось в воздухе. И сделал это вовремя — в его рожном Таджикистане началась война. Безумие этой войны сложно описать словами, это не была война, это была резня, пришедшая откуда то издалека, из мрачной глубины веков.
Продолжением афганской трагедии стала трагедия таджикская. Все понятно граница, наркокурьеры, беспредел. Уже в Оше, в восемьдесят восьмом все было понятно — чего стоит ждать. Искры афганского пожара попали и сюда, на территорию великой и могучей. Но все равно…
Тогда Хаджа жил в России в одном из маленьких сонных городков рядом с Москвой, и все равно — понять он не мог. Ездил несколько раз на родину, говорил со стариками — и все равно ничего не понял. Что произошло? Как такое вообще могло произойти? Почему мирные и богобоязненные таджики стали с нечеловеческой жестокостью убивать друг друга…
Говорили разное. Считается, что все началось из-за противостояния кланов. Один из этих кланов занимал командные посты в республике, второй поставлял людей для милиции и сотрудничал с ним. Третий решил его свергнуть и занять эти посты сам — из него было принято давать людей в армию и отслуживших, знающих как воевать было много. Таджикистан — страна семей и кланов, здесь понимание из какой семьи и из какого клана человек для его судьбы является определяющим. Вот и поймали те, кто хотел утвердиться во власти — из их клана многие отслужили в армии — нескольких старейшин другого клана, привезли к себе в область и изнасиловали, а потом заставили в голом виде прислуживать себе за столом. Все это снималось на камеру, кассеты пошли по республике. Эти кассеты и стали тем фитилем, что-то поджег пороховую бочку, которой являлся Таджикистан еще с восьмидесятых…
Полыхнуло страшно. В войне были заинтересованы многие. И кланы, сцепившиеся за власть. И афганские наркомафиози, желающие сбить последнее препятствие на пути экспансии исламского экстремизма в Среднюю Азию — двести первую мотострелковую дивизию. И соседи в частности Узбекистан, имеющий свои счеты к соседу. Многие…
Хаджа прослужил в родной республике год, и это сломало его. Он рос в атмосфере традиционного уважения к старшим, к своему народу. А теперь он приходил в село и видел, что его соотечественники на лесопилке распилили нескольких русских, вся вина которых состояла лишь в том, что они лечили и учили таджиков. А старейшины, эти столпы общества, не только не сказали свое слово, не остудили горячие головы — но и сами призвали к расправе. Ну и как после этого оставить их в живых?