Бункер "BS-800" (der Fluch des Reichs)

Меня тросом стегануло,

сказал парень, попавший под лопнувший трос, – Но ничего серьёзного, перевязать – и порядок. -Кто сечёт в медицине? – спросил Крап. -Я! – бодро отозвался боевик Чеха, Паша “Медик”. -Ты посмотри его, Шмыгу этого, и этого, которого тросом перешибло, перевяжи; – отдавал распоряжения Крап, – Что с “УАЗ-ом”, который за нами ехал? Все молчали. -Ахмед, иди, посмотри, что там под капотом, и почему он не заводится. -Я не разбираюсь в моторе, – ответил боевик Крапа. – Автомат дай, я тебе его и разберу, и соберу! -На кой болт ты, такой “любитель автоматов”, нужен? Мне что, самому в движках ковыряться? Толя! -Да, шеф! – появился из-за спины личный водитель. -Ты как сам, цел? -Порядок. -Иди к “козлу”, глянь под капот! Анатолий быстро справился с задачей, оправдывая своё погоняло “Кардан”, и через минуту уже рассказывал о неисправностях машины: -Аккумулятор разнесло – крепление не выдержало. Крыльчатка разбита – не одного целого лепестка не осталось, радиатор течёт в нескольких местах, помпу вырвало. А так – порядок! -Сними что надо с утонувшего, если оно там цело. Лагерь разобьём – починишь его, у нас каждая тачка теперь на вес золота! -Понял! – и водитель отправился к лежащему на крыше “УАЗ-у”, из бака которого тонкой струйкой вытекал бензин. Крап подошёл к сидевшему на корточках, Тереху. Егерь сидел, закрыв ладонями лицо, покачиваясь из стороны в сторону. -Ты как, Егерь? – спросил его Крап. -Я? – Егерь резко встал, яростно буравя взглядом Крапа. – Я нормально, но Санёк... Крап положил ему на плечё руку: -Знаю, про Санька, знаю, да ты успокойся – ты нам сейчас нужен! -С-суки! – протянул Егерь. – Я живьём, за Саню, порву! В этот момент, в стороне леса, раздался взрыв. -Что там ещё? – спросил сам себя Крап, доставая одной рукой из кобуры пистолет, и инстинктивно, ища укрытие, прижимаясь поближе к мятому “Ленд-Роверу”. Несколько боевиков, с автоматами, побежали в сторону взрыва. Терех побежал к перевёрнутой машине, покопался в её наполненным илом салоне, и извлёк от туда “АК-47”. Отсоединил магазин, окунул автомат в воду, передёрнул под водой затвор и спустил в холостую курок, повторив последние два действия несколько раз. Вставив магазин обратно, дослал патрон, и побежал в сторону раздавшегося минуту назад взрыва. Через несколько минут группа вернулась, таща изуродованное тело боевика, одного из чеченцев, топтавшихся под Крапом. Тело было больше похоже на мясную тушу, на которую, ради шутки, одели старый, рваный камуфляж. -На растяжке подорвался! – устало прокомментировал Терех. – Они нас как салаг жёлторотых мочат! -Вы двое, – обратился Крап к двум вернувшимся бойцам. – Похороните пацанов! Тут, у реки, нормально будет – я бы и сам хотел в таком месте лежать! Только нормально хороните, чтоб могилы по два метра были; егерю – крест сделайте, а нашему Ахмеду поставь... – он замялся, – Короче тоже чего-нибудь поставь, не знаю, как у них там принято! Вон, “Калаши” их к ним в могилы положи! Бойцы, измазанные кровью Ахмеда, молча пошли к машинам, за лопатами. Гриф ходил вокруг опустевшей ямы, внимательно рассматривая её края, тыкая в воду длинный шест: -Вырыто день или два назад! – сообщил он. Глаза Коли Тереха налились кровью: -Маразоты! – крикнул он с такой злостью и ненавистью, что у Чеха по коже прошёл холодок. В руках он держал автомат. -Слышите, вы, я вас живьём за Саньку жарить на углях буду! – и он дал очередь поверху, направив ствол “Калаша” в сторону леса. Автомат послушно затрещал, наполняя некогда тихий лес шумом выстрелов и запахом сгоревшего пороха. -Так, пацаны, барахло из “козла” и “Ленд-Ровера” распределите по другим машинам; – вновь принялся командовать Крап, – Если места не будет – мента с крыши сбросьте, прям в воду можно. Нужно продолжать путь! Гриф! -Чего? – отозвался тот. -Объехать эту сраную яму можно? -Легко, она не широкая. Расчёт был на горку, на открытое место, на головную машину и общий кипишь. Вот только одного не пойму, почему, остановив колонну, они на нас не напали? Нас, можно сказать, можно было взять голыми руками, с помощью двух-трёх пулемётов, расставленных по флангам. -У них пулемётов нет! Есть пистолет-пулемёт, плюющийся парабеллумовской девяткой, судя по всему с глушителем, так как автоматной очереди у “Канны” никто не слышал. Есть пистолеты, “Сайга” есть, пару ружей – да вроде всё. Может, пара гранат ещё имеется. -Долго им против нас, с таким оружием, не выстоять! – сказал Гриф. -Потому и нет их тут! Они решили жути нагнать на нас, своей ямой, и растяжкой; – предположил Крап. -Они скорее всего рядом! – сказал Крапу один из егерей. – Следов от машин свежих нет – копать яму-ловушку они шли сюда пешком. Вон, гора ила в кустах ещё не разошлась! Они где то близко! Да, и ещё, тот, кто яму копал – косяк выкурил с травой, и бутылку водяры высушил, пока работал! -Значит, наши ребятки любят повеселиться? – обрадовался Крап. – Это и к лучшему – так умирать проще! Вернулись Шкас и Хабиб.: -Нашли лагерь, тут не далеко! – сообщил Хабиб, сразу двум начальникам, переводя взгляд с Крапа на Чеха. -Опиши место! – попросил, даже потребовал Крап. -На сопке в центре поля небольшой перелесок, там палатка стоит, дым от костра видно. Вокруг лагеря – всё бутылками усыпано. “Нива” там же, ветками замаскирована. -Сами не спалились? – спросил Чех. -Мы – нет, а вот колонну нашу не слышать они не могли. Да и взрыв этот... – ответил Шкас. – Мы через оптику, с расстояния лагерь рисовали. Они грамотно всё сделали, не к чему придраться, кроме пустых бутылок – это косяк конкретный. -Делаем сейчас так, – начал инструктировать Крап собравшихся вокруг него боевиков, – Расходимся по периметру, все, кроме Паши-Медика, раненых... -...И убитых! – не в тему добавил раненый в головной машине, егерь Пётр Шмыга, и громко разразился неестественным, раскатистым, хохотом. Сам он сидел у перевёрнутой машины, уперевшись спиной в грязную обшивку борта. К его переломанной ноге бинтом была промотана палка. Все молчали, лишь один Шмыга заливисто смеялся, и от этого смеха, точнее, от его эха, даже у бывалых бойцов, поледенело в жилах. Его громкий смех эхом отражался от деревьев, возвращаясь обратно неестественно искажённым. Из-за акустического эффекта, вызванного видимо, особенностью рельефа, отражённый эхом хохот звучал в разных интонациях, притом, одна из отражённых звуковых волн звучала тонким, писклявым смешком. Другие волны тоже звучали в разных тональностях, ничего общего со смехом Шмыги не имеющих. Как будто смеялась толпа, разных людей. Крап тоже испытал охвативший всех ступор, но он старался не подавать виду: -Он у тебя всегда так шутит? – как ни в чём небывало, спросил он Чеха. -Нет, я его первый раз таким вижу! – ответил Чех, удивлённо рассматривая подчинённого. -И последний! – вставил Шмыга своё слово в разговор старших, и вновь рассмеялся. Подошёл Паша-Медик, с аптечкой в руках: -Не обращайте внимания, он... он это... колесо схавал, чтоб расслабиться. Через пару часов его отпустит! -Оттащите его в машину, положите на заднее сидение. Пусть там жизни радуется! – отдал очередное распоряжение Крап. – У нас дело серьёзное, не до “смех*#чков” и “пи*##хахонек”! Из группы людей вышло два человека и, взяв вырывающегося раненного за руки, поволокли его к одной из машин. -Значит тут остаются раненные, – продолжил Крап, – Паша, выброси свои “колёса”, нам такие бойцы не нужны! – обратился он к Медику. Тот послушно кивнул. -Остаются Шкас, Хабиб, и Терех, – Крап коротко взглянул на Чеха, кивнувшего, в знак согласия, на распоряжение его людьми, – Вы втроём, взяв оружие, оптику и рации, идёте искать лагерь для нас. Сейчас нападать на копателей мы не станем – уж слишком они по-глупому подставляются – как бы опять в ловушку не угодить! Разобьем лагерь, понаблюдаем за ними, а ночью, или рано утром, будем их валить! Да, с собой ещё пару моих бойцов возьмите! Если наткнётесь на поисковиков – постарайтесь остаться незамеченными, если встретите кого-нибудь из них – не стреляйте на поражение, только в крайнем случае. -Крайний случай, – принял эстафету инструктора Чех, – Ходит в чёрной охранной форме без нашивок и знаков. Всё это, – Чех обвёл искорёженные машины взглядом, – его рук дело! Если увидите его – валите сразу, без разговоров! Команда из трёх человек направилась в сторону леса, чтоб обойти лагерь копателей и остаться не замеченными. -Остальным, не раненным, и не задействованным в работах с машинами, занять оборону вокруг колонны! – снова командовал Крап. В этот момент подошёл Толя, его водитель: -Шеф, я всё сделал: радиатор снял, крыльчатку, помпу и аккумулятор. Осталось всё это прикрутить к пострадавшему “козлику”. -Положи запчасти в багажник – потом прикрутишь, в лагере. А сам иди, посмотри, как наш мусор – не загнулся ли? Сними его с багажника – нечего зайцем на транспорте ездить! А на его место уложи вещи, с утонувшего “козла”. Толя молча полез на крышу машины, и вот он уже отстёгивал наручники, которыми был прикован курсант. -Этот пикник тебе надолго запомниться! – тихо шептал он на ухо полуживому курсанту. – Вот скоро твой “папочка” придёт, у него на твою ж*#у большие планы! Тогда весело тебе будет! Зря ты его, да при пацанах, по роже локтем двинул! Ты же мусор – тебе не положняк к правильным пацанам прикасаться! Курсант разглядывал чуть полноватое лицо бандита одним глазом – второй был залит запёкшейся кровью. Перспективы перед курсантом Мишиным открывались безрадостные, и самым страшным было то, что Толя не шутил, не брал на понт. Сил пока не было, но курсант решил тянуть время, делая вид, что ему совсем плохо, и потом, когда этого будут меньше всего ждать – даст дёру. Он слышал всё, что произошло тут, на переезде через реку. Видеть он ничего не мог, потому что сил после долгой дороги, совсем не было. Во время переезда по заболоченной колее, перед глазами Мишина прошла вся его, как оказалось, совсем небольшая, жизнь. Он долго думал, подкидываемый вверх-вниз жёсткими трубами конструкции, ради чего, а точнее, ради кого ему вообще жить! Ради жены? Но жена она только сегодня, а завтра – вдова. Завтра она забудет его, Лёху Мишина, быстро найдёт себе другого спутника жизни – пока грудь высока! Сестра – она, конечно, будет его помнить, приносить к могиле цветы, если она будет – могила; но сестра молода, и у неё своя жизнь, в которой нет места бессонным ночам и оплакиванию погибшего брата. Вот мать, она останется Матерью, даже после его смерти. Она будет переживать, плакать каждый вечер, над его фотографией; волосы её в раз покроются сединой, похудеет от недосыпа и истощения, лицо покроется морщинами. Ставя свечу в церкви, она будет молить Бога о том, чтоб привезённый из леса мешок с костями не был её сыном, а чтоб сын жил, – пусть не здесь, не в деревне, пусть где-то в городе. И сидя на покосившейся скамеечке перед домом, будет она смотреть на уходящую вдаль дорогу, ждать, верить, что вернётся к ней сынок, живой и невредимый. Что вот-вот он появиться из-за бугра, идущий бодрой походкой, с рюкзаком за спиной. Подойдёт, обнимет, и скажет: “мам, я вернулся!” Она заплачет, а он будет её успокаивать, рассказывая, как волею судьбы он попал в нелепую, и весёлую историю, и не мог долгое время вернуться домой. А за что ей всё это? Она, потратив свою молодость, растила его, работала в колхозе, не покладая рук, вместо того, чтоб ходить на танцы, как многие её сверстницы. Что заработала она за свою жизнь, кроме букета болезней от тяжёлой работы в поле? Кроме своей небольшой пенсии? Дочь и сына. Дочь – это дочь, отрада для родителей, женится, внуков нарожает. Но надежда для них – это сын. Похоронив отца, который пил по чёрному, после развала колхоза, она сразу постарела лет на десять, и вот новый “подарок” судьбы – смерть сына. Такие мысли в полу потухшем сознании избитого до полусмерти курсанта милиции не давали ему окончательно пасть духом и сдаться. Без боя отдавать свою жизнь, отдавать тело на надругательство бандитам, он не собирался. “Лучше в лесу, с волками от голода сдохнуть, чем с этими зверями, страшнее которых нет созданий в мире! Кто их сделал такими? Скорее всего, они сами, ведь человек сам вершит свою судьбу!” – думал он. Толя, по-хозяйски, замкнул руки курсанта в “браслеты”, за спиной, взвалил его, словно мешок с картошкой, на плечо, и стал спускаться по маленькой, неудобной лесенке. Открыв багажник “УАЗ-а” он небрежно бросил тело на баулы и коробки. -Он маленький, много места не займёт! – сказал Толян Крапу. -Маленький, да гов*#стый! Посмотри на него – весь перемазан! -Да все нормально будет, кровь подсохла уже, на солнышке, пока везли мы его. А стирать – пусть Шкас и стирает – его кулич в песочнице рассыпался! -Лады, “кулич”, ты как сам, не передумал с ним махаться? -Нет, сказал, под шконарь загоню – век воли не видать, быть ему под шконкой! -Не зря я тебя к себе притянул, ох не зря! – восхищался Крап бесстрашием и решимостью подчинённого, предвкушая бой, и небольшую материальную выгоду, – Приедем домой, на новую тачку сядешь, погуляешь с месяцок – лялек помацаешь! – Крапу было важно показать “деревенскому пахану”, чего Московская братва стоит! Чтоб тот запомнил надолго этот урок! Настроение Толи, редко слышавшего от шефа похвалы, всё чаще разносы, – было на высоте. Про себя он решил – зубами рвать будет, но замочит Шкаса! Надо будет – уложит в землю! Крап вспомнил про свой мобильный телефон, который в городе не давал ему покоя. А тут – словно электронный прибор сам решил отдохнуть, не тревожа себя и своего хозяина, разным трёпом. Он вытащил телефон из кармана, посмотрел на дисплей – так и есть, сдох мобильник, нет связи! А Чех звонил, и со своим Михалычем спокойно базлал! Что ж за аппарат у него такой? И выглядит так, что ему, Крапу, человеку далеко не бедному, – свой стыдно вытаскивать! -Чех, а что за трубка у тебя такая козырная, что в глуши сигнал держит? Чех, опустив голову, слегка усмехнулся, по еле сдерживаемой улыбке было видно – утёр нос московскому “коллеге”. -Умелец один мне подогнал, так, не за деньги, а от души. Любит парень электронику – ну просто жить без проводов этих и схем не может! -Ну ты конечно, парня без работы не оставил? – спросил Крап? -У человека руки золотые, пропадёт он без поддержки, со своими талантами! Я просто не мог его не взять! -Ну да, ну да... а то вдруг конкурент по бизнесу его возьмёт к себе! А ему, конкуренту, вдруг бомба дистанционная понадобится, тут паренёк харч и отработает! -Ты к чему про трубу спросил, позвонить нужно? – перевёл разговор в другое русло Чех. -Надо, по нашей теме вопрос один пробить. Хочу про этого Аскета узнать! Чех протянул ему золочёный телефон. Крап, быстро настучав номер, прислонил аппарат к уху: -Это Крап! Ты тоже не болей, – говорил он с невидимым собеседником, – Мне про одного перца, узнать нужно: кто такой, чем по жизни дышит, с кем дружит. Что есть? Есть его кликуха – Аскет! Его многие знать должны! Да, он с “чёрными копателями” как-то связан. На этот номер звони – проси, чтоб мне трубу передали. Звони в любое время, и шевелите там своими поршнями: чем скорее будет информация – тем лучше! Какую икру? – Крап недоумённо посмотрел на Чеха, будто это он только что “сморозил” глупость. – Я, по-твоему, моряком на сейнере* в море хожу? – невидимый собеседник что-то быстро залепетал в ответ. – Ладно, есть выходы, будет тебе и икра, и раки, и машины, ты давай там, ищи информацию по этому перцу быстрее! (*Небольшое рыболовецкое судно) Крап нажал клавишу сброса, и протянул телефон Чеху: -У дочери, говорит, свадьба, – икру им чёрную подавай, лимузины, раков! Олигархи хреновы! Совсем менты охренели, внатуре, вернусь – я таких раков ему накручу, что он у меня сам икру метать начнёт! Чех молча убрал телефон в карман. Вернулась группа из трёх человек. Вернулись они бодрые, с улыбками, шли прямо по дороге – никого не боясь и не остерегаясь. Чех с Крапом подошли к группе: -Что видно? – спросил Крап. -Есть лагерь! Отличное место, километр от нас, вдоль реки надо ехать. -Поисковиков не видно? – спросил Чех. -Там они – двое у костра сидят! Нас они не видели, и наш лагерь будет им не виден – мы будем в яме, прикрытой деревьями, в удалённости от них около двух километров. -Отличная работа! – похвалил он. – Каждому – по пять кусков зелени, как приедем! – эти слова он сказал нарочито громко, чтоб услышали другие участники “охоты”, дабы подстегнуть братву не жалеть себя за щедрое вознаграждение; чтоб всем показать кто тут настоящий босс, ну и чтоб все старались ему, Крапу, сообщать только хорошие новости. Чех отвернулся. Он тоже мог награждать людей большими деньгами – у него их было вволю, он даже как-то по-пьяни растапливал стодолларовыми купюрами свой камин. Но боялся он, что его люди привыкнут к хорошей жизни, окрепнут, встанут на ноги, обретут независимость от него и самостоятельность. А самостоятельность – это конкуренция. Как следствие – раскол и раздел сфер влияния. А Крап сейчас откровенно развращает его людей своими долларами. Такими темпами члены его группы могут переметнуться на его, Московскую, сторону! -Ну что, господа! – сказал Крап. – Выпьем с вами за нашу первую удачу! Через час кортеж тронулся с места. Вереница перемазанных грязью машин и людей продолжила путь, оставив у обочины перевернутый на крышу “УАЗ”, с полу разобранным двигателем, и два холмика, один из которых был со свежим берёзовым крестом. “УАЗ”, с проломанным кенгурятником, и мятый “Ленд-Ровер” решили тянуть за собой тросами. Новое место было шикарным для глухого, безлюдного, леса. Речка прям под носом, да к тому же небольшая плотина, построенная бобрами – как залив, в котором можно спокойно смыть с себя дорожную пыль. С трёх сторон – деревья, которые действовали отличным маскировочным щитом. Костром занялись егеря – и он у них почему-то совсем не дымил. Крап дал всем отбой, выставив караул из двух человек, и двух отправив наблюдать за лагерем поисковиков. Машины расставили вокруг костра, на небольшом отдалении – достаточном для того, чтоб, и без того поредевшая колонна, не увеличила потери, из-за случайно воспламенившихся машин. Чех подозвал Шкаса, и о чём-то долго с ним разговаривал. Затем, встав в центре круга, огороженного машинами, он произнёс: -У нас тут спор с моим другом, кто сильнее – Шкас, или Толя-Кардан? Мы забились на сотню зелени, пацаны, предлагаю решить этот спор сейчас! Толик вышел в круг, в полной готовности к схватке. Шкас тоже не спеша подошёл к Чеху. -Финки, и другое железо сбросить! По-серьёзному друг друга не коцать! Ведь мы друзья, а ваш предстоящий махыч можно считать типа спортивным соревнованием! Вы готовы? – спросил Чех, пристально глядя на Толика. Тот кивнул, затем Чех перевёл взгляд на Шкаса. Тот тоже был готов, хотя никак не отреагировал на вопрошающий взгляд Чеха. -Ну вот и отлично! А мы с пацанами посмотрим, поучимся! – усмехнулся Чех, и покинул импровизированную арену. Шкас и Толян ходили кругами, повернувшись друг к другу вполоборота. Каждый из них прощупывал взглядом своего противника, прицеливался к нему. Прошла минута, перед тем, как Шкас резко бросился на Толю. Тот отбил выстреливший в него кулак, и корпусом тела ушёл от удара. Они вновь принялись ходить кругами – это стало похоже на какой-то древний, языческий танец. Затем Толя резко выбросил вперёд ногу, которая должна была попасть в голень Шкаса – но тот предугадал этот удар и, будучи готовым к нему, сумел вовремя отскочить в сторону. Он тут же контратаковал Кардана, сильным боковым ударом в корпус, от чего тот чуть подпрыгнув, тихо охнул – но тут же схватил противника за руку, вывернув её, он подставил корпус своего тела под плечо Шкаса, и с силой швырнул его, перекинув через себя. Казалось, что земля содрогнулась от падения тяжёлого тела. Шкас ловко вскочил, и неожиданно бросился на Толю, вдавив его своим плечом в бампер “УАЗ-а”. Толя ударил его двумя руками одновременно, удар пришёлся в область шеи, но ожидаемого эффекта удар не принёс. Шкас резко отвёл в сторону правую руку, и с силой припечатал Толю к капоту машины. Удар был очень сильным, послышалось, как хрустнули хрящи, и беспомощно промялось железо капота. Из губы и носа хлынула кровь, но Кардан не обратил на это внимания, – он обхватил противника руками, ударил его лбом о переносицу, отчего тот ослабил хватку, затем, будто циркач, он перекувырнулся через него, потянув тяжелое тело противника за собой. Шкас рухнул на землю, а Толя, несколько раз перекувырнувшись через спину, быстро встал на ноги, и вновь развернулся лицом к противнику, ожидая, пока тот не поднимется с земли. Шкас поднялся быстро, и они вновь закружились в боевом танце. -Это они только разминались! – сказал Чех Крапу. – Сейчас жара будет! Лица обоих бойцов были перепачканы свежей кровью. Толпа ожила, и каждый подбадривал громкими криками боевика своей бригады. Шкас вновь попытался достать до лица Толи своим кулачищем, но тот перехватил его руку, и заломил её. Шкас осел на землю, сжав зубы от сильной боли, он не издал ни звука. Превозмогая боль, он с силой ударил головой в лицо Толи, тот на долю секунды растерялся – этого мига хватило покрасневшему Шкасу для того, чтоб высвободится из захвата, и нанести противнику сильный удар под дых. Крап безучастно смотрел на бой, казалось, что ему нет дела до происходящего. Зрители плотным кольцом сомкнулись вокруг бойцов, обступив их со всех сторон. Кольцо сужалось. -Мочи, падаль Московскую! – вдруг просипел чёй-то голос в толпе. -Кардан, рви эту шваль! – вторил ему другой голос. Крап видел, как многие из увлечённых боем бойцов, положили руки на рукояти своего оружия. -Хорош! – вдруг резко и неожиданно выкрикнул Крап. Бойцы, сверля друг друга ненавидящими взглядами, замерли как по команде, и переключили своё внимание на остановившего бой человека. Толпа резко утихла, послышались неодобрительные возгласы, все взоры были устремлены к Крапу. -В чём проблема? – излишне спокойно спросил его Чех, который был не рад остановке разгоревшегося боя. -Не в чём! Если не считать того, что они сейчас друг другу кости переломают! У нас нет времени, чтобы возится с двумя калеками! -А как же уговор?! -Уговор! – повторил в усмешке Крап. – Пацаны повеселили братву, предлагаю засчитать ничью! Толпа недовольно гудела. Зрители хотели продолжения боя – они хотели крови! Каждый из них болел за свою бригаду. -Отойдём? – спросил он Чеха. -Все стоят на местах, мы подойдём через минуту! – громко проговорил Чех, обращаясь к толпе. Они отошли за машины. -Ты что, – заговорчески шептал Крап, – Не видишь, что происходит? -А что происходит? – удивился Чех. -Мы с тобой сотворили косяк! Если твой Шкас замочит Толяна, – то мои бойцы перестреляют твоих, и наоборот – ведь все при стволах! Ты посмотри на их лица! Они готовы грызть друг друга! У нас другой враг, и нам нужно в пучке быть! Наши бойцы должны так ненавидеть их – поисковиков! Нужно прекращать этот бой, пока не полилась кровь! Чех задумался, отошел от машины, оглядел толпу боевиков, окружившую бойцов вплотную. -Ты прав! – наконец, вымолвил он. – Теперь нужно как-то разрулить эту тему! -Объявим ничью! Каждому из бойцов заплатим башли, по половине от того, что обещали. Ты – своему, я – своему! А бой можно будет продолжить, но не здесь, и не сейчас! -Можно будет продолжить махыч после дела, когда мы все соберёмся в твоей, или моей бане. -Согласен! – Крап протянул руку Чеху, они сжали руки. -Бой окончен! – громко объявил Чех. – Победила дружба – оба бойца хороши! Мы с Крапом решили, наградить обоих! Каждому мы выплатим по двадцать пять штук зелени! Окончательный бой переносится на потом, когда дело доделаем, и кости в бане попарим, тогда и помахаетесь! – обратился он уже к самим бойцам. Шкас подошёл к Толику, и они пожали друг другу руки. Толпа одобрительно загудела. -А теперь обед! – громко прокричал Крап, отводя перемазанного кровью Толяна в сторону. -Ты бы его ушатал! – подбодрил Крап своего водителя. – Не зря именно ты штурвал на моей тачке крутишь! -Спасибо, шеф! – перемазанный кровью Толя, был счастлив. Он только что наглядно показал боссу, чего стоит – теперь каждый боец будет его уважать! Да ещё и денег подзаработал – двадцать пять штук грина! Боевики подтащили, и поставили рядом друг с другом несколько деревянных ящиков, выкрашенных свежей зелёной краской. На эти ящики настелили белоснежную скатерть, которая тут же, – словно сказочная скатерть-самобранка, – обросла всевозможными продуктами и напитками. Из продуктов, кроме различных консервов, было жаренное мясо, заранее приготовленный плов, расфасованный по пластиковым, пищевым, контейнерам. Копчёная, нарезанная ровными дольками, золотистая рыба, сёмга, сельдь, бутерброды с маслом и красной икрой, – каждый из которых заботливо обёрнут белой, пищевой бумагой. Один из москвичей притащил коробку, в которой находились, обёрнутые целлофаном, пластиковые тарелки с какой-то едой. Багажник одной, ближней к столу машины, был полностью забит коробками с армейскими сухпаями. Из напитков в основном была водка. Несколько коробок с соком, десяток бутылок виски, текилы, рома – небольшая канистра с медицинским спиртом. Толпа разделилась на две группы – Чехи и Московские. До вечера каждый мог заниматься своими личными “делами” – кто в карты сел играть, кто-то чистил оружие, кто загорал...только Шкас, постоянно находился рядом с курсантом. Он, казалось, и забыл про недавний бой, мысли его занимал полуживой курсант. Шкас приковал его руку к гнутому “кенгурятнику” пострадавшей в аварии машины, и сам расположился рядом. Он постоянно тихо ему что-то говорил, отчего и без того бледное, – в кровавых подтёках и синяках лицо, – становилось ещё белее. В руке у закоренелого преступника время от времени поблёскивал нож, с широким лезвием, который тот подносил к лицу курсанта, “ласково” гладил наточенным до состояния новой бритвы лезвием шею курсанта, иногда чуть прикасаясь к тонкой коже. От таких прикосновений на лезвие тот час появлялась алая кровь. Совсем тихо играл шансон в магнитоле одной из машин. Если не видеть Шкаса, и курсанта – то со стороны могло бы показаться, что местная братва решила покутить на природе, разве только без баб, с оружием, и без криков и воплей – все вели себя тихо... Егерь сидел в “УАЗ-е”, склонившись над картой – на которой уже были выведены разными цветами какие-то стрелки, кружочки, сокращения. Периодически он сверялся с компасом, который лежал на сидении. Он что-то уловил... какие-то незаметно наступившие метаморфозы, словно бы изогнувшие привычный мир. Терех почувствовал, что вокруг него что-то меняется. Только что? Такое чувство бывает, когда сидя на залитом солнцем пляже, ты видишь, как синее небо пожирают медленно наползающие чёрные тучи... грядёт шторм. Он отложил карту, убрав её в кожаный планшет, и долго вслушивался в еле доносящиеся тихие голоса людей, собравшихся в этом лагере. Немотивированная тревога охватила его – Егерь привык, что у любого явления есть объяснение – причина, следствие, и связь между ними. Но сейчас он не мог объяснить внезапно нахлынувшую на него тревогу. Он вышел из машины, обошёл лагерь – и тут он понял, что вызвало тревогу в его душе. Запах. Пахло так, словно после удара молнии в дождь или туман. Пахло так, как может пахнуть сильно искрящая статическим электричеством синтетическая майка или кофта. “Откуда взялся этот неприятный запах? Где его источник?” – Егерь оглядел окружающих его людей, занимавшихся своими делами, и ничего будто не чувствующих. Терех прислушался, абстрагировавшись от тихих голосов подельников: “Кажется? Нет, точно – тихое, еле уловимое пощёлкивание. Откуда исходит звук? Источник звука – это дерево, под которым двое разложили пулемёт, дуло которого, словно стрелка компаса, направлено в сторону лагеря поисковиков. Нет, звук исходит так же и с противоположной стороны – от реки. Нет, звук исходит отовсюду!” – он постоял ещё какое-то время, затем, сплюнув, вернулся к машине, так и не отыскав объяснения невиданным и незнакомым до этого времени природным явлениям. Крап и Чех уже распили на двоих бутылку виски, когда вдруг в лагере началась суматоха. -Что такое? – властно спросил Крап. -Хр*#ь какая-то! – сказал подбежавший с автоматом в руках Толик. – Шмыга пропал! -Как пропал? – возмутился Чех. – Он что, дух? -Паша сунулся в машину, где лежал Шмыга, водяры хотел ему плеснуть – а его там нет! – запинаясь, говорил Толик. Тут подошёл и сам Паша-Медик: -На лыжи встал, гад! – пьяно произнёс он, заплетающимся языком. -Какие к еб* #ям лыжи, у него нога сломана! – ещё больше разозлился Чех. -Сломана, – спокойно согласился Паша, – Но его нет! Улететь он не мог, убежать – тоже, значит, его украли! – пришёл к логическому выводу Медик. -Ты, себя послушай! У реки наши всё перекрыли, к колонне и мышь бы не проползла, дальше мы колонной шли – водителя иди, спроси, был ли он? -Был, уже спрашивал. Водила говорит, что когда харч достали, Шмыга тогда один остался, вот тут его и сп*#дели! – не сдавался Паша. -Это тебе что, котлы, или “лопата”, чтоб можно было так просто взять – и сп*#дить? – вмешался Крап. -Я не знаю, но его нет, а перелом у него был серьёзный – сам бы он не ушёл! -Что ты ему за колёса подогнал? – продолжил допрос Медика Чех. -От всей х*#ни, но в основном – от боли! – пьяно растягивая слова, ответил тот. -То есть, он боли не чуял? -Нет, почти. -Вот и получается, что из-за твоих колёс, ему что-то приглючило, и он свинтил! Крап подозвал двух своих людей, и отправил их на поиски “беглеца”. Самого Пашу-Медика решено было закрыть в машине – чтоб проспался. Через полчаса люди вернулись, ни с чем. Сказав, что ни следов, ничего нет, будто никогда и не было его здесь. -А ногу кому сломало? – возмутился Крап. Бойцы лишь развели руками, не рискнув вступать в спор с раздражённым шефом. -Так, все сюда слушайте! – объявил Крап. – Паша заправил нашего Шмыгу “ЛСД”, пока мы хавали; тот, не чувствуя боли, вероятно под глюками, срулил куда-то. Когда его перестанет колбасить – сам придёт, приползёт, деваться ему некуда! Если узнаю, что Паша ещё колёсами кого-то подкармливает, я ему, этому Паше, клизму с героином, вот не пожалею – в ж*#у всажу! Всем понятно? Собравшиеся молча закивали, и разошлись по своим местам. Крап с Чехом забрались на кожаное сидение “Ниссана”, и принялись обсуждать дальнейшие планы. Подошёл Терех, по-хозяйски открыв водительскую дверь, сел на водительское сидение. -Что у тебя? – спросил Чех, с заметными нотками раздражения в голосе. Этот лесной поход начал выматывать и его. -Чех, тут дело такое, сам посмотри: он протянул Чеху компас. Посмотрев на него, Чех, не особо разбирающийся в подобных вещах, понял, что так настораживало его Егеря. Стрелка компаса крутилась в разные стороны – то по часовой стрелке, то против неё. Было похоже, что прибор, – словно Паша-Медик, – был пьян, и его стрелка в пьяном угаре крутилась то в одну, то в другую сторону. -Ну и что? – спросил Чех, после минутного разглядывания психованного компаса. -Вот и я думаю – что? – задумчиво дублировал вопрос Егерь. -Может, – предположил Карп, – Он размагнитился? Может такое быть? -Нет. Все компасы, которые есть в группе, работают так же, – ответил Егерь, – Навигация тоже гонит – спутник не может указать нашего точного места, показывает приблизительно, в радиусе десяти километров. -Аномальная зона? – предположил Чех. -Нет. Когда мы сюда приехали, разбили лагерь – всё было нормально. Компасы сошли с ума только сейчас! -Ты об этом никому не говори, чтобы пацанов лишний раз не тревожить! – говорил Чех, – Однако, иди, проверь посты, и усиль их: пусть четверо дежурят, вместо двух. Чтоб два пулемёта, два автомата с подствольниками у них было. Сигнальные и осветительные ракетницы всем раздай. Ты их будешь проверять, каждые полчаса – чтобы не кимарили! Я знаю, что тебе тяжело, – но ты самый грамотный, положится мне больше не на кого! Ты военный – разведчик, опыт у тебя большой, нам ночь эту выстоять – а завтра, перестреляв ушлёпков, мы навсегда свалим отсюда. Пять штук зелени – твои! – воспользовался Чех приёмом Крапа, и этот приём очень даже подействовал, уставшее лицо Тереха словно стало моложе – морщины разгладились, глаза загорелись. “Видимо есть у него что-то, какая-то зацепка, на которую не хватает денег! – думал Чех. – Баловать деньгами именно этого человека не стоило бы вовсе, поскольку я много потеряю, если Коля Терех уйдёт от меня, да ещё и братву с собою потянет. Говорил же мне Гриф, что точит Терех под меня пику – верняк говорил. Но главное сейчас – выбраться из этого проклятого леса, а с Терехом все вопросы уже там порешаем – в городе, где всё привычно и знакомо! Опасен он, этот Терех! Люди прислушиваются к нему, как бы ни надумал в свободное плаванье, на моей яхте, уплыть! От таких людей, при всей их пользе делу, нужно избавляться, рано или поздно! Но ничего, вот вернёмся, я ему разговор за жизнь учиню, спрошу с него “за пахана!” Коля бодро выпрыгнул из “Ниссана”, Крап, открыв дверь, крикнул ему вдогонку: -Колян! Иди к “Транспортёру”, пошуруй там, в кузове, найди себе автомат поприличнее! -Странно, – сказал Чех, глядя на мрачный, спокойный с виду лес, через тонированное окно “Ниссана”, – Не видел, чтоб ветки у деревьев так росли. -Как? – спросил Крап. -Ветвями вниз. Ветви должны к верху тянутся, к солнцу, а тут они словно к земле тянутся! -У нас, в Москве, много таких деревьев, нет-нет, да попадётся на глаза! Это всё после Чернобыля. Эту радиацию с пылью разнесло по всей России-матушке. Все эти аномалии, больше всего отразились на природе. -Людям тоже не слабо перепало! Говорят, у вас там, в Москве, в Митино кладбище есть, для “солнечных”. Ну, для тех, кто от лучевой болезни скопытился. Говорят, что могилы их, вместо того, чтоб землёй засыпать, бетоном заливали. Что потрескался уже тот бетон, и фонит там, не слабо! Говорят, что по ночам из них свет исходит! -Насчёт света – брехалово! А в столице почти везде фонит – особенно у дорог; не сильно, но на пределе допустимого. И ничего, люди живут, годами. А в Чернобыле этом, в Припяти, тоже ведь живут! -Живут! – согласился Чех, наполняя стаканы, – А неплох твой Толик! Я от него такого не ожидал! -Да твой Шкас вообще – терминатор! Они молча выпили, каждый думал о своём. За окном было уже темно, лишь свет от полыхающего костра освещал небольшую площадку в центре лагеря. -Там пацаны палатки разбили, – нарушил молчание Крап, – Надо бы нам кимарнуть, чтоб завтра с лёгкой головой на дело идти. А вертолёт твой может ночью лететь? – вдруг спросил Крап. -Может, если очень захотеть. По приборам. Прожекторы у него есть, местность лётчик знает, так что при желании... Что задумал? -Думаю, разнести с вертушки этот ср*#ый лагерь, и не парить себе мозги! Что-то не так, не по плану, нутром чую, подстава здесь! А на подставы у меня нюх хороший! Они бы ракетами подчистили это “осиное гнездо”, сели бы – мы бы площадку подготовили, факелы понатыкали бы в землю, – сел бы твой “Миша” как днём, на аэродроме! Мы с тобой, ну и с раненными, на борт бы спрыгнули. А пацаны наши, с утра, подчистили бы место, чтоб этих копателей верняк уделать, чтобы и мослов не осталось. Устал я, Чех, в индейцев играть – старый, наверное, стал! Как считаешь? -Пока они там пробздяться – это час, – рассуждал вслух Чех, – Час ему до нас добираться, а вот ракетами ночью им трудно будет работать! Может и нам перепасть! По квадратам он ночью работать не сможет, только по сигнальным ракетам. -Сигнальных ракет у нас много! – заметил слегка опьяневший Крап. -Надо будет, чтоб кто-то пускал сигналки из лагеря. Чех внимательно посмотрел на Москвича. -Можно устроить; – подумав с минуту, сказал Крап, – Мент живой ещё? Живой. Вот пусть и стреляет – ему всё лучше от ракет кончится, чем быть опущенным! Скажем, что вертолёт милицейский, его ищет, что отпускаем мы его! -Его пристрелят сразу после того, как он первую ракету пустит. -А ему больше и не надо! Одной вполне хватит! -Может не хватить, – не согласился Чех, – Надо чтоб всё верняком было! -Если с пулемётов трассами по лагерю зарядить? – предложил другой вариант Крап. -Калибр мелковат, “ПК” – не зенитка. С воздуха может и не увидеть. -Хрен с ним, мы этот лагерь бензином обольём, и подпалим! Бензин у нас есть, сольём, если не хватит. -Вариант. Главное – чтоб они вертушку в воздух подняли! Чех вновь вытащил свой телефон, и не успел он нажать на клавишу разблокировки, как тот завибрировал, и замигал разными цветами. Он нажал кнопку приёма вызова, и поднёс телефон к уху, затем, протянул его Крапу: -Тебя! “Икраед”! -Да! – деловито бросил в трубку тот, поднеся телефон к уху. – Понял, понял, – повторял он, – Да, запомнил. Это точно? Ещё что-нибудь говорил? С меня ведро икры! – сказал он, и вернул золотистый телефон Чеху. -Есть подвижки? – поинтересовался тот. -“Икраед” нашёл человека, который с Аскетом в одной крытой срок делил. Говорит тот человек, что Аскет на ментов работал, только не на вертухаев, а на конторских. Но толи в роль вошёл, толи задание у него такое было – в общем, крошил он честных арестантов без разбору. Ворам, смотрящим за “крытой”, не говорил ничего, не объяснял свои дела. Ставили его к ответу – но сделать с ним никто ничего не мог. Был сходняк, решено было, авторитетными людьми, что бешеную собаку надо гасить! Знали люди, что не прост этот Чёрный-Аскет, и набросились на него гурьбой, человек двадцать. Из тех двадцати, он пятерых голыми руками убил, так, что вертухаи и сказать потом не смогли, от чего те окочурились. Сам он как-то вывернулся из той молотьбы, никто не заметил как. Правда, на память шрам он тогда получил, на роже – пикой его зацепили. После этого оставили его – в тени его определили. Никто с ним не говорил, не смотрели на него – будто нет его. А он, как и рад такому отношению был, и не смотря на воровской запрет, с некоторыми “тёмными” людьми были у него дела. Но тут уж воры не смогли ничего сделать – не в их власти это было. Говорила зона, что он троих красноперых потушил, так же, бесследно – вроде как сами загнулись. Когда выпустили его – зона вздохнула. Не было человека, который с ним по-братски поручкался бы. Только говорит этот человечек, что убили нашего Аскета! Воры, сидел он с которыми, через несколько лет отправили на волю торпедами несколько мокрушников. Завалили его, на хате у барыги, располосовали пером так, что и родные бы не узнали! -А это тогда кто? – спросил Чех, кивнув сторону, где должен был находится лагерь поисковиков. -Вот и не узнали его, выходит! Человек говорит, что родных то у него и нет – не засвечены они нигде! Выходит, свою смерть он сам подстроил, чтобы затихариться, или помог ему кто-то очень сильно! А сам он в круиз ушёл! Но вот недавно всплыл он, словно го*#о в Москва-реке. И теперь он тут. Любитель икры узнал, что “наш” Наёмник сейчас работает на Америку. Видели его в Москве, он в одной харчевне о чём-то базланил с продажным “ФСБ-ным” “погоном”. Тот передал нашему Аскету кейс. Его пасли одно время, пока приказ сверху не пришёл – чтоб оставили его в покое. В общем, мутный это тип. -Я вот чего думаю, – сказал Чех, – Что он тут забыл? Такой человек вряд ли будет просто так помогать каким-то ср*#ым копателям!? -Значит, они ему сильно нужны! Но он их кончит, как возьмёт от них то – что ему надо! – сказал Крап. -Можно подождать, пусть валит! -Времени у нас нет, на то чтобы ждать! Чех замолчал, о чём-то задумавшись. -Что думаешь? – спросил Крап. -Год назад тут военные крутились, в этих лесах. На вертолётах летали, искали чего-то. Группа геологов была – на деле ряженые “сапоги”, наши егеря их вмиг распознали. Не просто так Аскет поисковикам мазу тянет, они знают что-то, что ему нужно! Раз уж они копатели – то это “что-то” находится здесь, в зелёнке, возможно – под землёй! Копатели хорошо ориентируются в лесах, вот он с ними и пошёл. Взял проводниками. Если военные в теме – то здесь что-то связанное с Великой Отечественной войной, иначе, они бы знали, где искать. Были у нас тут немцы, что-то строили в лесах, а что, где – точно сказать никто не может. -Может, мы их рановато приговорили? – сомневался Крап. – Может, они нам смогут много интересного рассказать? Может случиться так, что мы из этого леса вывезем кое-что ценное для себя?! -Нет, там не деньги, и не золото – там что-то другое. И компас этот. Нет, чую, гнилое дело! Мне по жизни всего хватает, этот кусок пирога больше, чем мой рот; – сказал Чех. -Что ж, давай разберёмся с ними, затем, я пробью через свои повязки, за это место. Мы встретимся, и перетрём, надо нам это или нет. Телефон Чеха вновь завибрировал. Он ответил на звонок. Слышался встревоженный голос его собеседника, который что-то быстро говорил Чеху. -Михалыч, ты вертушку сможешь поднять? Да – сейчас! Андрей с Костей у тебя? Ну вот, взлетайте, координаты у “афганца” есть. Через час только? Ладно, давай. Что Фриц!? Хрен с этим Фрицем! -Что там? – участливо поинтересовался Крап. -Фриц вертолёт свой забрал. Ночью; – слегка растерянно ответил Чех. -На хрена он ему ночью понадобился? -Не знаю. Как бы его в нашу сторону попутным ветром не понесло! -Наш “Миша” когда здесь будет? – спросил Крап. -Он сказал, что через час сможет его поднять в воздух. Час – до нас лететь. Считай, часа через два, если всё будут в порядке, прилетит. К “Ниссану” подбежал взволнованный Егерь, быстро сел на место водителя: -Я рацию поставил на перехват – на сканирование частот, – тут хрень какая-то, я не понимаю! – сказал Терех и, сделав звук громче, протянул шипящую рацию Чеху. Чех взял рацию, и вытянул руку с ней слегка вперёд – чтоб всем, находящимся в машине было слышно. Кто-то ругался, через очень сильные помехи доносилась брань. Ругались на немецком языке. Понять, что говоривший ругается, можно было по интонации и срывающемуся голосу. Некоторые слова можно было разобрать: Иван, найн, ауфхлен* их дрехен. (*Догнать его / поворачивай). Показалось, что ясно было произнесено русское ругательство, с сильным, немецким акцентом – по крайней мере, слово “моржовый” точно было произнесено. Помехи были очень сильными, и интенсивный радиообмен то делся громче, то становился тише, заслоняемый шипением помех. -На какой частоте бакланят? – спросил Чех. -На разных частотах! То на одной, то на другой. У меня сканер стоит, он по десять частот в секунду обрабатывает, с приоритетом к самому сильному сигналу! Вдруг голос ругающегося стал чётким и громким, шипение резко исчезло. Было похоже, что он, держа включённой кнопку передачи, вёл разговор с другим собеседником. Говорил “немец” с сильным акцентом, но уже на русском, с большими паузами между слов: -Вас задание ты иметь здесь? Его собеседник молчал. Связь была очень хорошей, слышалось даже учащённое дыхание. -Вас задание ты иметь здесь! – крикнул “немец” так, что держащий в руках рацию Чех невольно вздрогнул. Послышался глухой удар, и сдавленный крик, смешанный с всхлипываниями. Кто-то втягивал воздух сопливыми, или разбитыми в кровь ноздрями. -Я с Чехом приехал, за поисковиками! – вдруг отчётливо проговорил собеседник, голосом Шмыги. Чех и Крап переглянулись. -Партизанен? – спрашивал немец, немного успокоившись. – Сколько партизанен? Много? Эйн, цвэй, дрэй? – начал не спеша считать он строгим учительским тоном. -Двадцать! – ответил Шмыга. -Как тебя звать? – спрашивал немец. -Шмыга; – ответил тот. Немец зычно засмеялся, вместе с ним, тише, смеялось ещё несколько человек. -Гут, Иван, гут! – и вновь послышался смех.- Где есть твой друг, остальной партизанен? -Недалеко, там, на поле, у реки. -Оружие? Винтовка, машиненпистоль, миномёт? -Нет миномётов. Автоматы, пулемёты, гранаты; – сообщал Шмыга. -Гут, Иван, гут! – одобрил немец, но уже как-то вяло, отстранённо, словно бы он переключил своё внимание на что-то более важное. Раздался громкий хлопок, от которого вздрогнул уже Крап. Что-то тихо говорили по-немецки, затем, голос немца, допрашивающего Шмыгу, вновь сделался громким, будто бы он сидел рядом, в джипе. Он обращался к ним, к Чеху и Крапу: -Партизанен, капут! Иван, слишать меня? Иван, отвечать! Бандиты переглянулись. Чех медленно поднёс рацию к сжавшимся в тугие струны губам: -С кем говорю? -О, Иван, я есть командир! Я есть делать тебе капут, Иван, их верд убивать! – как-то радостно, торжественно, сообщил немец. – Не надо бояться, Иван, я скоро приду, ждите! -Ты кто такой! – крикнул в рацию Чех. -О, злой русиш таген, гут, гут! Ждите, Иван, битэ! -Ты, сука, отвечай, б*#, ты кто нах*# такой? – кричал Чех, брызгая слюной на мембрану микрофона, слегка привстав и уперевшись головой в мягкий потолок машины. – Сучары, шутить решили со мной, да? Я вас всех, слышите, б*#, шутники, из-под земли достану! Всех покрошу в капусту! Отвечай, гнида! Но рация молчала, лишь тихо потрескивали помехи. Бандиты переглянулись. -Не нравится мне всё это; – сказал Терех, – Это ж, в натуре, Шмыга был, я его сразу, по голосу, признал! -Эти маразоты поймали его, и разыгрывают перед нами спектакль! – до скрипа сжав зубы, сухо проговорил Чех. – Сколько до рассвета? – спросил он у Егеря. -Часов пять! -Значит так, выходим сейчас! Не будем утра ждать! -Какой план? – спросил Терех. -Это ты мне скажи, я в разведке не служил! – проговорил Чех. -Я бы до утра подождал! – предложил Егерь. -Нет, ждать нам не резон, они в курсе, что мы здесь! – сказал Чех. – Что там им Шмыга напел? Всё выложил, что знал! Они над нами уже и посмехаються, вон как чётко под немцев работают! – Чех сильно потряс сжатой в кулаке рацией. – Надо мною так ещё никто не шутил! Ответят они за всё! И за Шмыгу, в первую очередь! Какой план, Колян? – обратился он к Егерю. Терех с минуту молчал: -У нас две машины с люками в крышах – ставим туда пулемёты. Третий пулемёт ставим на “Т-3”, в кузов. Четвёртая машина с автоматчиками. Бойцов всех по машинам распределить. Едем без фар. С фланга подгоняем к лагерю машину – “Ленд-Ровер” пойдёт, – если фары у него работают. Ставим его наперерез дороги, в метрах пятистах от лагеря, врубаем фары – и ставим двух бойцов с “Калашами” – пусть пошумят: стреляют короткими очередями, меняя друг друга, с подствольников пусть палят. Они будут нас прикрывать. Поисковики будут по “Роверу” стрелять, когда мы к ним подойдём, и откроем огонь из пулемётов. В это время, наша пехота рассредоточится вокруг лагеря, и под прикрытием пулемётов, возьмёт его в клещи с трёх сторон. Главное – чтоб пулемётчики трезвые были, чтоб своих же пацанов не покрошили! Три или четыре человека надо здесь, в лагере оставить. У одного – пулемёт, прикрытие, у другого – сигнальный пистолет – он будет периодически осветительные ракеты выстреливать. У третьего рация – он будет корректировать общие действия. Вам, думаю, тоже лучше в лагере схорониться, чтоб под пулю не попасть! -Ты за кого нас держишь? – недружелюбно спросил Крап. -Ссыкунами были бы, сюда не поехали б! Но там всякое может случиться, лев без головы – просто кусок мяса! – спокойно отвечал Терех. -Хорошо сказал! – одобрил Чех. – В лагере остаёмся мы: ты Терех, будешь через инфрокрасник за обстановкой наблюдать, и рация при тебе будет. За командира, одним словом. Я – буду ракеты выстреливать, один боец – Паша Медицина, пусть на пулемёте сидит, Крап пусть за тылами нашими приглядывает, от этих поисковиков, можно всего ожидать! -Добро! – бодро согласился с поправками Егерь. -П-а-ц-а-н-ы! – неожиданно ожила рация хриплым, с трудом узнаваемым, голосом Шмыги. – Пацаны, слышит меня кто? – медленно, выговаривая с трудом каждую букву, говорил он. -Чех на связи! Что у тебя! – как ни в чём не бывало, спросил Чех. -Я... у меня... – он замолчал, затем хрипловатый его голос снова появился в эфире: -Я кажется, умер! -Брось нести чушь! Ты где? -Где-то под землёй, в помещении с бетонными стенами. Мне страшно! Они оторвали мне голову! -Ты как же рацией тогда пользуешься, если кумпол тебе снесли? -Рации нет, тут можно без неё... Я вижу волны, – он замолчал, – Тут много немцев, они все мёртвые и ... – он замолк вновь, на несколько секунд, подбирая слово. – ...Плохие! Бегите отсюда, пацаны, бегите! Мне уже конец, пацаны, я умер! -Пётр, тебя ещё колбасит, слышишь? – пытался успокоить своего боевика Чех. – Пашины колёса ещё действуют! Засунь два пальца в рот, слышишь, выблюй эту дрянь! Но рация молчала. -Шмыга, скажи, где ты?! Мы вытащим тебя, кореш, слышишь, только скажи, где ты! В лагере ихнем? Рация не отзывалась. -Так и есть! – сказал Чех. – Они его заставляют фуфло прогонять. На что они надеются? Что мы поведёмся? Обоссым штанишки, и побежим отсюда? Глупо! Своими шутками они лишь подписали себе окончательный приговор! -Как мы нападём на лагерь, если Шмыга будет ещё жив? – спросил Терех. -Так! – ответил Крап, – Ему кранты уже, думаешь, они держать его будут? Мы на понт с немцами и оторванной башкой не повелись, и больше он им не нужен! В лагере боевиков раздались автоматные выстрелы. Стреляли длинными очередями. К автомату присоединился пулемёт, – лениво поначалу, затем всё ускоряя темп, словно пробуждаясь от сна, – застрочил он длинной очередью. Затем к бою присоединились ещё несколько автоматов. Бандиты, схватившись за своё оружие, повыпрыгивали из машины, и направились в сторону раздающейся стрельбы. -Что у вас, кто стреляет? – кричал на ходу Чех в микрофон рации. -Прикрываем дозор! – отозвалась рация. Троица бандитов подбежала и залегла рядом с пулемётчиком, удобно устроившимся между деревьёв, в небольшой яме. Он пристально вглядывался в темноту, через бинокль ночного видения. Чех вырвал у него из рук бинокль, и жадно прижал резиновый уплотнитель к лицу. К ним ползли два человека, что-то тащившие за собой. -Кто эти двое? – спросил Чех пулемётчика. -Наши, те, что за лагерем следили. Они предупредили, что у них там что-то случилось, и они возвращаются. Мы увидели, как за ними кто-то бежит! Открыли огнь! Подстрелили, сучёнка! Через несколько минут, двое боевиков подтащили прострелянное пулемётными и автоматными пулями тело к уютному окопчику пулемётчика. -Давай его к костру! – громко скомандовал Крап. Подтащив к свету костра похожее на бесформенный мешок тело убитого, они принялись его рассматривать, и первым, что бросилось в глаза – у убитого не было головы. -Это Шмыга! – неожиданно сказал Терех. – Век воли...! И нога перемотана... И действительно, это был Пётр. Его тело было изрешечено пулями. Крови на нём почти не было. -Медика ко мне! – скомандовал Чех. Столпившиеся вокруг костра боевики, молча рассматривали тело погибшего товарища. Подбежал, слегка покачиваясь, подгоняемый пинками, Паша-Медик. -Что тут? – спросил он, прищуривая и заслоняя глаза от яркого света костра. -Стрельбу слыхал? – спросил Крап. -Какую стрельбу? – удивился тот. -Понятно! Спал как маразота последняя, пока твоего кента под жмура расписывали! Только сейчас Паша заметил тело, лежавшее у огня. Принесли фонари, на площадке вокруг костра стало совсем светло. -Паша, – обратился к медику Крап, – Ты осмотри его, внимательно, и расскажи, что, как, и когда с ним произошло. Чех тем временем инструктировал двух бойцов, уже копавших сегодня могилы. -Не вопрос! – согласился Паша. Крап ещё раз посмотрел на бесформенный мешок, и добавил, обращаясь к Медику, и не сводя глаз с покойника: -Ты давай не здесь только, оттащите его вон, за машины. Здесь мы хаваем всё-таки! Паше помогли оттащить тело погибшего в сторону. -Выходить надо сейчас! – сказал Чех. – Пока они не свинтили! -Если там Аскет, – сказал Егерь, – То я вообще не пойму, что им там делать, в этом лагере? Ведь они подставляются! -Может, они окопы там выкопали, и надеются, что мы слиняем отсюда, испугавшись, – предположил Крап. -Кто за их лагерем следил? – спросил у столпившихся боевиков Чех. -Мы! – отозвался один из бойцов. -Что там? -Похоже, там они. Музыка у них там играет, костёр горит – всё так, будто это туристы на отдыхе. -Их самих видал? -Видели – двое у костра так и сидят! -Так, значит, скорее всего, в окопах зашкерились, и ждут, пока мы свинтим! – рассуждал Чех. – А вы сами чего оттуда свинтили? -Этого увидели! Шмыгу, – неуверенно сказал другой боец, – Он шёл к нам от леса. -И чего вы, стрелять сразу в своего “друга” начали? -Нет! Он это... того... без головы шёл! – тихо добавил боец. -Как без головы? – вмешался Крап, – Вы что, тоже под колёсами, плющит, да? -Нет, мы и не бухали сегодня! Я его увидел, издалека, он медленно, но уверенно шёл прямо к нам! Что это Шмыга речи не было – зомби вылитый, как в кино! Мы подождали, пока он подойдёт поближе, чтоб рассмотреть, и точно, оказалось, что он без бошки топает! Тут мы и решили двигать к дому! Подошёл притихший Паша. -Что у тебя! – раздражённо бросил Чех. -У него звезда советская выжжена во всю спину, – медленно проговорил тот. – Все кости переломаны так, будто он упал с десятого этажа. Голову ему оторвали – не отрезали, часа три назад; – мрачно добавил Медик. -Всё? – с некоторым нетерпением спросил Чех. -Он был живой, когда ему голову отрывали; -Ты, дружище, часом сам не балуешься дурью? – с подозрением спросил Крап. -Да идите, сами посмотрите! – срываясь на крик, предложил Медик. Крап, вместе с Медиком, пошли осматривать тело погибшего. Через несколько минут вернулся задумчивый “бугор”: -Всё в цвет Паша сказал; – подтвердил он. -Готовим машины, мне уже начинает надоедать эта муть! – приказал Чех. **** Мишин сидел, прикованный наручниками, тело его трясло от сильного озноба. Он думал о том, что если ушедший спать Шкас вернётся завтра, после наезда на поисковиков, то ему, курсанту – лучше удушится, чтоб не дожидаться выполнения бандитом своих обещаний! “Лучше бы я рот не открывал, тогда, в патрульной машине, – думал он. – Сейчас бы готовился к сдаче наряда, и утром был бы уже дома! Зарплата через три дня – получил бы, принёс бы деньги домой, обрадовал бы мамку, купил бы ей цветов – ведь ей так давно никто не дарил цветы! Что делать?” – одна мысль была у него в голове, отзывавшаяся гулкими ударами биения сердца в висках. Темнело. За ним никто не наблюдал, лишь двое бандитов, в машине напротив, о чём-то еле слышно разговаривали. Обод наручника сильно сжимал запястье – кисть онемела, и почти не чувствовалась. Обод был твёрдым, с больно впивающимися в запястье краями. “А если, перерезать этим браслетом себе руку? – пришла в голову неожиданная мысль, – Прорвать гранью стального обруча себе запястье!? Я умру, от потери крови, но не доставлю этим сукам удовольствие!” Курсант слегка натянул руку, острые края браслета ещё сильнее врезались в запястье. Рука почти не чувствовала боли, толи из-за оттока крови, толи из-за общего истощения. Он дёрнул руку ещё раз – и услышал слабый хруст. Хрустело железо. Мишин внимательно присмотрелся к защитной раме. Сама рама была сделанная из трёх частей: две боковые – защищающие фары и крылья машины; и одна – главная, посередине, защищающая радиатор, и держащая боковины. Толстые трубы крепились сваркой. В той боковине, за которую был прикован курсант, сварной шов был треснут. Он натянул руку ещё раз, наблюдая, – стараясь не заслонять слабый свет от костра, – за поведением шва. Тот чуть заметно расширился. Курсант, перехватив толстую трубу свободной рукою, потихоньку, чтоб не быть замеченным бандитами в машине, принялся расшатывать деформированную конструкцию, реагирующую на его действия лёгким потрескиванием. Через полчаса неимоверных, для ослабленного организма, усилий, часть “кенгурятника” начала заметно отходить от основной конструкции. Сделать трещину, и продеть через неё душку браслета не получалось, конструкция была замкнутой! “Бежать придётся вместе с чужим имуществом!” – пришла в опьянённую надеждой голову, озорная мысль. Курсант долго качал проклятую трубу, может час, а может два – уже не особо таясь, с тупой безнадёжностью он претворял свой план побега в жизнь, словно запрограммированная машина, не ведущая страха. Наконец, шов лопнул, и он еле удержал внезапную тяжесть, упавшую вместе с оторванной деталью, на его руку. “Как мне с этим бежать? – про себя думал он, – Ладно, пусть и с гирей, зато на свободе! Свобода!” – он повторил несколько раз это слово про себя, и ощутил его цену, его вкус. Раньше он никогда не задумывался над тем, что его, молодого парня, по сути, никто не держит, и он волен поступать в жизни так, как считает нужным! Как оказалось – эта возможность дорогого стоит! Но в его жизни всё сложилось так, что он не пользовался своей свободой, будто бы выполняя чью-то волю, катился по рельсам жизни, без особого желания свернуть куда-либо. Если всё так – то сейчас, вот в этот самый момент, он подъезжает к стрелке, разветвляющей рельсы его жизни на две колеи. И он эту стрелку не упустит, поскольку прямая дорога, по которой он беззаботно катился всю свою жизнь, ведёт в тупик! Раздалась автоматная стрельба, к которой присоединился раскатистый грохот пулемётных выстрелов. “Бугры” выпрыгнули из машины, даже не глянув в сторону своего пленника, и помчались на звуки выстрелов. Долго не думая, курсант приподнял тяжёлую “дужку”, накинул её на плечё, и побежал в сторону реки. Будучи пленённым, он слышал обрывки слов бандитов, через заднее окно “УАЗ-а” он видел, куда, и откуда, его везут. Подбежав к издали журчащей реке, он остановился, упал на колени, прямо в воду, в мягкий и холодный песок речного дна, и принялся жадно пить, втягивая ледяную воду растрескавшимися губами. Вода была необычайно вкусной, вкуснее всех напитков, которые он перепробовал за всю свою жизнь! Вот так: тужиться человечество испокон веков, пытается придумать что-то новое, пытаясь обойти саму Природу, придумать лучшую альтернативу естественному, и ничего у него, у человечества, не входит. Вкуса воды люди не чувствуют, потому, что привыкли к нему за много лет – и все считают воду эталоном пресного вкуса. Но стоит заменить её каким-нибудь соком, например, – и целый год пить лишь его, то необычайный вкус воды проявится, причём, у воды из разных источников он будет разным и совершенно неповторимым. Пресного вкуса не бывает – бывают привыкшие языки. Мишин встал, коротко оглянулся на покинутый им лагерь – его слегка пошатывало после “водопоя”. Прикинув, куда бежать, и наметив про себя курс, он решил перейти реку, и бежать по лесу вдоль неё, ориентируясь на журчание воды. Так его будет труднее всего поймать. Если он услышит за собой погоню – то тот час же сиганёт вглубь леса. А там – будь что будет, но назад, к проклятому Шкасу, он не вернется ни за что на свете! ****Терех**** Все собрались вокруг костра, Егерь коротко инструктировал боевиков, объясняя, кому и где нужно быть. Четверо бойцов уже укатили на “Т-3”, привязав к нему тросом побитый “Ровер”. Ехали без света – боевик, стоящий в кузове, подавал короткие команды через открытое окно водителю – он видел окружающий мир, скрытый от глаза тьмой, благодаря “ПНВ*”. (*Прибор ночного видения). Ехали они не быстро, рация установлена на приёме. Им предстояло отцепить “Ровер”, доехав до места, и оставить рядом с ним двух боевиков. Их задача заключалась в следующем: по команде включить свет – фары, несмотря на разбитые защитные стёкла, они работали, правда, синеватый свет мощных ксеноновых ламп гнутые отражатели направляли в небо. Дальше им следовало открыть отвлекающий огонь, по подсвеченному осветительными ракетами лагерю, удерживая позицию вызвать огонь противника на себя, и заставить поисковиков себя обнаружить. Как объяснил Егерь – риски минимальные – поскольку расстояние от лагеря довольно внушительное, попасть по бойцам можно только с оптики. Но снайпер не сможет их увидеть из-за засветки. Да и сидеть они должны за машиной, прикрываясь стальным кузовом. Поисковиков должны срезать пулемёты сразу после того, как те обнаружат себя своим ответным огнём. Всё было сделано, и “Т-3”, так же, без света, потихоньку покатил “домой”. Вернувшись, они обнаружили в лагере некоторую суету – пропал их пленник, вместе с куском машины. Среди боевиков шла молва, что некая сила выдернула пленника, вместе с куском толстой, стальной трубы. Больше всего переживал бегство пленника разбуженный перед началом боя, и обнаруживший пропажу Шкас, порывавшийся сорваться на его поиски. -Не сейчас! – успокаивал его Чех. – Дело сделаем, тогда всей группой искать будем! А сейчас ты, нужен здесь, в группе! Тот с неохотой согласился, зло пристегнув сухо щёлкнувший магазин к автомату. Подходило время начала штурма. Все заняли места – кто в машине, кто в уютном окопе пулемётчика, откуда открывался хороший обзор всей зоны действия. По команде Тереха машины сорвались с мест. Чех выпустил в небо первую, из большого ящика, осветительную ракету. Она со свистом взмыла в ночное небо без звёзд, и на поляне стало светло. Где-то далеко в тёмном поле вспыхнули фары “Ровера”, разрезая яркими лучами ночное небо. Застрочили вдалеке автоматы, в бинокль можно было увидеть двух боевиков, спрятавшихся за “Ровером” и стреляющих в сторону лагеря под прикрытием повреждённой аварией машины. Ответной стрельбы не было. Машины ехали к поисковому лагерю одной шеренгой, как вдруг неожиданно под днищем одного из несущихся по полю без фар внедорожников, раздался взрыв – машина, резко сбавив скорость, свернула в сторону, слегка накренившись на бок, будто подстреленная лань. Одно колесо отлетело в сторону, и джип бороздил землю штангой подвески, оставляя за собой глубокий рваный шрам на травянистом полевом ковре. Проехав по инерции несколько десятков метров машина, без люка в крыше, вспыхнула ярким факелом посередине поля. -На мину нарвались! – сплюнул наблюдающий через оптику за разворачивающимся боем Егерь. В этот момент рядом с другим джипом, на котором устроился пулемётчик, грянул взрыв, разбросав вокруг несущейся машины, перемешанные с ошмётками земли искры, щедро сыпавшиеся на голову пулемётчика. Машине этот взрыв не причинил особого вреда – поскольку взрыв был в стороне. Лишь осколками выбило одно стекло, и в нескольких местах пробило обшивку кузова. -Растяжка, противопехотная! В стороне жахнула! – комментировал Егерь, не отрываясь от резиновых уплотнителей бинокля. Подъехав к исходным позициям, не обращая внимания на потери, растянувшись вокруг лагеря полу кольцом, пулемётчики открыли неистовую стрельбу, не жалея ни патрон, ни своего оружия. Вспышки сотен выстрелов озарили пространство, подсвечиваемое так же полыхающим на поле внедорожником. Яркие ракеты взмывали в небо одна за другой, и на поле было больше света, чем днём. Боевики, десантировавшиеся из машин, заняли позиции за ними, и принялись обстреливать лагерь из подствольных гранатомётов. Освещённый ракетами, ярким факелом горел в стороне от боя джип, испуская чёрные клубы дыма в освещённое искусственным светом небо; словно подсвеченный умелыми осветителями, он был частью декораций для съёмок остросюжетного фильма. Иногда из яркого огня вырывались вспышки, огненными грибками устремляющиеся вверх, к чёрному от копоти и гари небу. Хлопали разрывающиеся патроны и боеприпасы, громко жахнула граната, раскидав горящие ошмётки машины в радиусе нескольких десятков метров вокруг неё. В лагере поисковиков слышались разрывы небольших гранат, звонкие шлепки пуль, которые пробивали обшивку одиноко-стоящей “Нивы”. По рации поступил сигнал, о переходе ко второй части мероприятия. Две машины, приняв бойцов, поехали в окружение лагеря – по плану Тереха им нужно было занять фланги. Третья машина – “Т-3”, по плану осталась на месте – прикрывая тыл. -Эх, миномёты бы! – громко крикнул Егерь, наблюдая за спланированными действиями боевиков. Через минуту бойцы, прикрываемые со спины закопченными пулемётными стволами, широко расставленной цепью, с готовым к бою оружием, двигались к лагерю, сужая с каждым шагом получившиеся полукольцо. Ещё через несколько минут раздались взрывы, и человеческие крики, преисполненные болью. Лагерь был заминирован. Егерь только сейчас понял, что они угодили в ловушку. Сейчас, когда он, находясь на почтительном расстоянии от места боя, слышал взрывы и крики раненых, понял, как он недооценивал Аскета. Он, командир роты, бывший капитан разведывательных войск Николай Терехов, так же терял людей в Чечне, по своей недальновидности заведший своих солдат в засаду. Тогда его предали, сдали с потрохами, сдали свои же. Он не смог предвидеть этого, хотя считал, что предусмотрел всё; он повёл на верную смерть около сорока человек. Для того, чтобы убить его солдат, противнику не надо было быть крутым боевиком, или отличным стрелком, мастером боевой подготовки. Достаточно было просто уметь жать на курок. И они жали, и солдаты гибли, отдавая самое ценное, что у них было – свои жизни. Солдаты бросали их в необъятную копилку войны. А боевики всё стреляли, опьянённые запахом крови, пороха, лёгкой победы и дурманом наркотиков. Они стреляли и что-то кричали, они ликовали, а комроты всё слышал, слышал контрольные выстрелы, слышал стоны и крики, слышал всё через охрипший динамик пыльной рации. Передачу вёл мёртвый связист, этого был его последний сеанс связи. Уже убитый, он сжимал тангенту с такой силой, что разжать палец изуродованного тела долго не могли солдаты подоспевшей позже тревожной группы подкрепления. Тогда работали вертушки, опустошая смертельный боекомплект. Но “чечены” предусмотрели это – поскольку были в курсе тактики и возможностей “федералов”. Они успели отойти, потеряв лишь незначительную часть своего отряда. Кто-то стал в тот момент богаче, и радовался поступившей на свой счёт в банке сумме, предвкушая радость её обладания. Но не суждено было кому-то воспользоваться своими деньгами; не получилось отправить своих детей на учёбу в Англию – улучшить жизнь и без того не бедствующим детям. Комроты, капитан Николай “Терех”, зарезал штык ножом от “АК”, зарезал “кого-то” в звании полковника, – отца двух детей, – зарезал без суда и следствия; продавшего сорок своих солдат, зарезал, вспоров ножом толстый живот и выпустив вонючие кишки, выпавшие из брюха на пыльную землю. Десять лет, без права обжалования и “УДО”, с лишением звания и наград – был ему приговор суда, который он отбыл, приняв законы “крытой”, вместо армейского устава, от звонка до звонка. -Всем отбой! – кричал он не своим голосом в чёрную рацию. – Назад, к машинам! Всем укрыться за машинами! Воздух наполнился тошнотворно-ядовитым запахом, который Егерь уже чувствовал сегодня. Это был тот самый запах, который он уловил перед пропажей Шмыги. Казалось, что где-то за лагерем поисковиков, плотную темень, заполнившую подступающий к поляне лес, вспороли яркие сварочные вспышки. Он услышал треск. На этот раз, треск был явным, он снова, как и перед пропажей Шмыги, исходил отовсюду. Кроме Егеря, на эти природные метаморфозы никто не обратил внимания. Вспышки... они были похожи на сварочные, или на вспышки фотокамеры, ведущей съёмку. Егерь засёк их – источник необъяснимого света находился прямо по фронту – на тёмной стороне поля. Эту сторону, при отступлении поисковиков, он, Терех, планировал отрубить шквальным огнём, ведущемся в спины беглецов. Шквал выпущенных вдогонку беглецам пуль, непременно заставил бы залечь убегающих копателей, что дало бы группе возможность без потерь захватить их живьём. С противоположной наступлению стороны, с тёмной, почти не освящённой ракетами стороны леса, с той стороны, где пару минут назад Егерь различил загадочные вспышки, – раздались хлопки взрывов. В небо со свистом взмыли “шумки” – свето-шумовые сигнальные ракеты, расставленные Аскетом вокруг лагеря-ловушки. Красные ракеты, взмывшие в воздух, осветили приближающихся к лагерю поисковиков с фронта тёмную толпу. Их было пятьдесят, нет, сто или более человек! Егерь видел эту, появившуюся на поле боя третью силу – эту небольшую армию, солдаты которой двигались ровными колоннами, совершенно равнодушные к окружающей их суматохе и стрельбе. На несколько секунд сердце его перестало биться, он не дышал, глядя на огромное войско, с механической неизбежностью надвигающееся на них. “Кто это? Откуда?” В горле стало сухо, казалось, что у него помутился рассудок – этого просто не могло быть! Он запрыгнул на джип, забрался на его крышу – чтоб лучше рассмотреть эту огромную людскую массу, и постараться как-то классифицировать этих солдат. Это были солдаты. Мало того, что они шли строем и “в ногу”, так ещё, при свете уже падающих ракет он видел, что на всех солдатах были одеты каски, какая-то непонятная, скорее всего закамуфлированная под местность, форма. Лиц самих солдат не было видно – их командир приказал им замазать кожу грязью или специальной краской, маскирующей кожу лица ночью. Никаких видимых шевронов на форме не было. Разглядывая эту, не проявляющую агрессии, наступающую армию, внимание Егеря привлекли каски солдат, по которым можно определить принадлежность солдат к конкретному роду войск. Каски были необычными, в современной армии таких касок нет – он знал точно! По крайней мере, в российской армии и в спецподразделениях. На крышу джипа карабкался Крап. -Что там? – нетерпеливо спросил он, ложась рядом с Егерем на прогнувшееся, под весом двух человек, полотно крыши. -Похоже, спецназ; – сквозь зубы прошипел Терех. -Дай сюда! – Крап бесцеремонно вырвал бинокль из рук Егеря, и принялся разглядывать наступающих солдат. Егерь тем временем связался с машиной, прикрывающей правый фланг: -“Меткий”, – прокричал он позывной машины, – Ответь “Бугру”! Рация отозвалась, после нескольких секунд молчания, водитель сразу перешёл к делу: -С фронта наступает неопределённое подразделение, количеством около сотни человек, неопределённого рода войск! Что делать, “Бугор”? – кричал в микрофон своей рации “Меткий”. -Занять оборону, и ждать. Подойдут ближе пятидесяти метров – огонь из всех стволов, кто бы это ни был! Приготовить гранаты, всем машинам – приготовить гранаты к бою! Проверить магазины, подготовить оружие, занять оборону, и ждать, слышите меня? -“Меткий” принял! – отозвалась правофланговая машина. – “Синий” принял! – сообщил водитель машины левого фланга. – “Панцирь” понял! – сообщила третья машина. -Они расходятся, обходят лесной остров! – без интонаций, словно робот, констатировал Крап. – Делятся на две группы: одна идёт к правой машине, вторая – к левой. Снова раздались взрывы. -Что там? – спросил Терех. -Чертовщина какая-то! – почти кричал Крап. – Твою медь, да кто это такие?! Так не бывает! Егерь, забыв о субординации, вырвал бинокль из рук “начальника”. И вот он уже сам понял, что так удивило матёрого бандита. Строй солдат на его глазах сдёрнул растяжку – раздался очередной взрыв, отбросивший из своего эпицентра шквал осколков во все стороны. Несколько солдат, шедших строем с левого фланга – упали, поражённые прямым попаданием осколков. По сути, они приняли на себя всю поражающую часть мины. Егерь видел, как большой осколок, попав в одного солдата, вылетел с другой стороны туловища бедолаги. Вместе с этим осколком вылетели тряпки, и кишки, размотанные на несколько метров. Каска слетела с головы – это была немецкая каска, времён Великой Отечественной войны! Отброшенный взрывной волной, солдат тут же поднялся с земли, и пошёл дальше, уже в конце строя – как ни в чём не бывало, “в ногу” с товарищами. Кишки, выпущенные наружу осколком, болтались из стороны в сторону, и волочились за ним следом. Второй солдат тоже поднялся, и продолжал наступать. Ожила рация: -“Бугор”, ответь “Синему”! -На связи! – ответил Егерь. -Тут чертовщина творится! Это не люди, “Бугор”, вы видите, что сейчас на поле творится? -Вижу, “Синий”. Занять оборону, и стрелять по команде, понял? -Принял; – как-то обречённо ответил боец. Сжав до хруста зубы, Терех вновь впился глазами в линзы бинокля. Ракета прогорела, и поле погрузилось во тьму. -Ракету давай! – кричал Егерь, не жалея голосовых связок. – Ракету!!! Паша, поставленный на пуск осветительных ракет, не мог “сломать” пистолет, чтобы вставить новую ракету. То ли нехитрое оружие заклинило, то ли Паша, первый раз в жизни взявший в руки сигнальный пистолет, запутался. После крика Тереха, оружие поддалось. Под одеревеневшим пальцам медика ствол переломился, относительно рукоятки, отстреленная гильза чуть вылезла из ствола, податливо подставляя своё “тельце”. Паша дёрнул её – но раздутая гильза намертво засела в стволе. Тогда он вцепился в неё зубами, как голодный пёс в кусок мяса. Он выдернул раздувшуюся гильзу – бросил в сторону, быстро вставил новую ракету. Поднял оружие вверх, спустил курок. Хлопок – ракета взлетела, разгораясь в воздухе, вновь освещая поле. -Экономь ракеты, но экономь так, чтоб над поляной всегда было светло! – крикнул ему Терех. – Сдаётся мне, что нам тут до утра воевать придётся! – сказал он уже тише, самому себе. Над полем воцарилась тишина. Солдаты в немецких касках подошли метров на сто пятьдесят к крайним машинам. “Ещё немного – и боевики откроют огонь! – думал Егерь. – Но как такое может быть, чтоб человек, получив тяжелейшее ранение, о совместимости которого с жизнью нет и речи, мог снова оказаться в строю, с оружием в руках!? Да и кто это такие, что за солдаты, кто позвал их сюда? Поисковики? Это точно! Солдаты напрямую связаны с ними! А может, эти солдаты – всего лишь проекция? Может, есть какой-то хитрый проектор, переносящий изображение? А взрывы – это часть хорошо спланированного спектакля! Нет сомнений, что лагерь поисковиков – это наживка. А этот строй призрачных солдат – это крючок, кульминация спектакля. Этот “нацист”, связавшийся с ними по рации, и пытавший Шмыгу, эта яма в реке – всё это части одного плана! Если всё так, то им, этим поисковикам, стоило бы дать “Нобелевскую премию” за это представление. Нобель – учредитель всемирно известной премии, сам придумал динамит, с помощью которого погибло огромное количество людей. И наградить этой адской премией поисковиков, за их кровавый спектакль – было бы справедливо!” Тишина взорвалась автоматными выстрелами и взрывами гранат. Стреляли из автоматов, пулемётов, разрывались ручные гранаты; одиночные хлопки ружейных выстрелов выделялись из общего звука начинающегося боя. Шквал пуль, выпущенных из орудий неизвестного врага, повалил ковыляющего из поискового лагеря к машине, раненного взрывом мины ловушки, “Краплёного” на землю. Успевшие отбежать к машинам, подготовить оружие и занять оборону боевики, открыли ответный огонь. Агрессивно ощетинились ярким огнём пулемёты на крышах машин. Яркие трассы поливали видимого противника, который в свою очередь, будто не обращая внимания, продолжал наступать, приближаясь всё ближе и ближе, сокращая неторопливым шагом метры. Сбоку от уха Тереха просвистела пуля. Другая пуля клюнула куда-то в металлическую обшивку машины, с характерным звуком продырявив тонкое железо. -Какая в ж*#у “проекция”! Это всё по-настоящему! – сказав это самому себе, Егерь быстро поднёс рацию к посиневшим губам: -Всем назад! – Николай орал, но из рации донёсся лишь знакомый смех: -О, Иван, я я, гут, гут! Нихт шрайн*, Иван! Ниихт шраайн*, Ивааан! – хрипло смеясь, говорил знакомый голос из рации. (*Не надо кричать) -Сука! – выругался он. – Я тебе, бл*#ь, сейчас устрою кровавую баню, кем бы ты ни был! – бросив бинокль на землю, он спрыгнул с крыши, открыл водительскую дверь машины, не успев удобно устроиться на сидении, сходу завёл двигатель. Машина резко, с пробуксовкой, сорвалась с места, обсыпав земляной крошкой из-под колёс Крапа и Чеха. Егерь направился в сторону завязавшегося боя. На переднем пассажирском сидении лежал автомат Калашникова и рация; на заднем – хаотично разбросанные магазины под “Калаш”. Подъехав к месту боя, к машине прикрытия тыла, с позывным “Панцирь”, он увидел, как у двух машин, по бокам лагеря, идет ожесточённый бой. Он видел, как солдаты в рваной форме, с чёрными лицами, практически вплотную подошли к боевикам, расстреливающих этих наступающих солдат в упор. Но те не падали, шли, принимая грудью килограммы выпущенного в них свинца. Некоторых из них отбрасывало назад в упор выпущенной очередью, попавшей в кость пулей, но они снова вставали, поднимали выпавшее из рук оружие, и снова шли, стреляя на ходу. Их было много – человек по пятьдесят с каждой стороны. Пулемётчик машины прикрытия с позывным “Панцирь”, прицельно выпускал короткие очереди, то и дело водя из стороны в сторону, в поисках новой мишени, нагретым до красна стволом. Автомат Тереха, который он несколько часов назад взял в кузове “Фольцвагена”, имел оптический прицел, и Егерь хорошо прицелившись, принялся отстреливать наступающих солдат. Он заметил, что некоторые из них всё-таки падают. Он попробовал пустить короткую очередь в голову одному из чернолицых солдат. Короткая очередь трассирующих пуль попала точно в цель. Тот, пройдя ещё несколько метров, как бы нехотя, рухнул не землю, выронив свою винтовку из рук. Из-под слетевшей каски брызнул чёрный фонтан. Егерь удивился точности этого автомата, видимо, модифицированного – вся очередь ушла точно в голову; пули летели стройной колонной, почти без разлёта. -Нацисты! – с ненавистью сказал он. Крикнул уже в рацию: – Стрелять в бошки, всем стрелять им в бошки! Бей в лоб и по глазам, под срез каски! Он принялся ловить прицельной сеткой новые цели, чёрные головы, и безжалостно давить на курок. Машину, стоявшую справа, и всех бойцов, которые там были, фашисты уничтожили, и теперь они шли по направлению к нему, к Егерю. Машина слева ещё огрызалась огнём. Расстреляв почти весь боекомплект, они стараются экономить патроны, услышав команду, бьют в головы – один за другим солдаты в черной, рваной форме падали на землю. -Почему наши не уезжают от туда? – сам у себя спросил Егерь -Потому, – ответил незаметно оказавшийся рядом водитель “Панциря” “Т-3”, – В их машину выпустили столько пуль, что я удивляюсь, как они столько патрон с собой дотащили! -Да откуда они вообще взялись? – спросил Егерь, меняя магазин. – Кто это вообще? Водитель “Фольцвагена”, прикрываясь кузовом машины, тоже бил короткими очередями по врагу. -Из леса идут! – ответил он, наводя мушку на очередную цель. Терех коротко глянул в сторону “Ленд-Ровера”. Его фары уже потухли – сел аккумулятор. Двух бойцов не было видно – они не стреляли. -Ты,... вы, продержитесь тут, я поеду пацанов заберу, если они ещё там! – сказал Терех, поменявшись автоматами с водителем “Т-3”. Он ехал, слегка пригнувшись, изредка по машине ударяли пули. Неожиданно разлетелось боковое стекло. -О,Иван, смелий, гут! – неожиданно проснулась лежавшая на “торпеде” рация. – Зи хорошо дратся, Иван! Зи гут ах кампфн! Если вэн... все Иван так дратся, то ви война би эафолд... виигривать! Гут, зэр гут! -Пошёл-ты! – не выдержал Терех, схватив одной рукой рацию, другой продолжая рулить, – Вы проиграли, а твой ср*#ый Гитлер застрелился! Слышишь, “нац”? Застрелился! Он пустил себе в свой гнилой лобешник маслину! И мы взяли Берлин, твои дети чистили сапоги Нашим солдатам, и подносили им бумагу в сортир! Наши солдаты пробивали пистон твоим фрау, – слышишь, крыса, – мы е*#итак же и твою жену! Пистон ей наши солдаты пробили качественно – будь спокоен! Мы танцевали у Рейхстага, после того, как над ним заалел красный флаг! Мы пели русские песни, пили самогон, играли на гармонях и балалайках! А ты... да кто ты вообще такой есть? – ты маразота последняя! Я не знаю, откуда ты взялся – но я знаю, куда я тебя закончу – под землю загоню, сука, будешь червей кормить, удобрять русскую землю, падла рваная! – Егерь с силой отшвырнул от себя рацию, стукнувшую корпусом о приборную панель, и отскочившую куда-то к заднему сидению. Рация какое-то время молчала, и Егерь уже было подумал, что от сильного удара прибор вышел из строя. Но он ошибался: -Капут Иван! – коротко отозвался хриплый немец. Осветив единственной целой фарой своей машины чёрный остов “Ленд-Ровера”, он лихо подрулил к нему, держа одну руку на цевье автомата. Два бойца неуверенно вышли из-за своего укрытия, ослеплённые светом подъехавшей машины, они не видели, кто именно к ним подъехал. -В машину, бегом! – кричал Терех из разбитого окна. Где-то за спинами бойцов разразилась очередь, разрезавшая яркими вспышками темноту. Один боец рухнул на землю как подкошенный. Егерь видел, как несколько пуль вылетели из его живота. Другой, только услышав голос Тереха, бросился к машине – это его и спасло. Услышав за спиной стрельбу, он приостановился, но Егерь подогнал его яростным криком, пуская короткие очереди в сторону, где секунду назад полыхали вспышки автоматных выстрелов. Открыв дверь машины, боец ловко запрыгнул в неё, и Терех, без промедления, нажал на педаль газа. Машина быстро набирала скорость, сильно подпрыгивая на буграх. Магазины, лежавшие на сидении, разбросало по всему салону автомобиля. -Пригнись! – скомандовал сидевшему на заднем сидении боевику, Егерь. В момент, когда боец пригнул голову, заднее стекло машины разлетелось на мелкие куски. Боец не растерялся, слегка высунувшись из-за сидения, он начал долбить короткими очередями в сторону невидимого, – даже под светом всё реже взлетающих в небо ракет, – врага. Луч света единственной фары выхватил из темноты чадящий едким дымом остов недавно подорвавшейся машины, внутри которой всё ещё полыхал огонь. Егерь сбросил скорость, почти остановившись у сгоревшей машины. Выгоревшая до земли трава вокруг чёрного джипа была усеяна дымящимися клочьями и частями. Вот чёрный уголь, завёрнутый в обугленную дымящуюся едким белым дымом тряпку, по контурам похожий на человеческую ногу. -Б*#дь, ведь в натуре нога ж! – Егерь сплюнул в окно. – Надо будет пацанов похоронить по-человечески! “Как я сам не подорвался!” – вдруг пришла в голову неожиданная мысль. И он поймал себя на том, что обратно он едет по своей колее, стараясь ехать в след. Делал он это не осознанно, как нечто само собой разумеющееся. Быстро доехав до машины прикрытия, обменявшись автоматами с водителем, он вновь принялся выцеливать, и уничтожать казавшегося бесконечным, врага. Боец, спасённый Терехом, снарядив автомат, принялся делать то же, что и все; делать то – за что ему платили, он делал свою работу. Егерь чувствовал ответственность, за погибших здесь людей. Справа, у одиноко стоящей машины, образовалась горка из трупов врагов. Машина на левом фланге была ещё жива, время от времени её освещали вспышки выстрелов. “Это ненадолго” – подумал Егерь. Вновь “оседлав” свой потрёпанный джип, он поехал на помощь оставленной врагу машине с её экипажем. Быстро доехав до неё, он увидел – дело плохо. Несколько человек были убиты. Двое раненных снаряжали рожки для автоматов, запихивая окровавленными руками патроны, валяющиеся на земле россыпью, в рыжие пластиковые пеналы магазинов. Двое других, прятавшихся от пуль в расстрелянном салоне автомобиля, вели прицельный огонь по всё напирающему врагу. Терех отметил про себя кучу из трупов немецких солдат, высотою в метр, на которую с упорством роботов, взбирались всё новые и новые войны. Но, не успев вскарабкаться на эту страшную гору, тут же падали, сбиваемые с ног точными очередями. Некоторые снова вставали и вновь пытались штурмовать гору, чтоб вновь упасть, и телом своим стать ещё одним кирпичом для страшной стены. Бойцами, занявшими оборону в машине, оказались Гриф и Шкас. Мысли о том, что эта машина ещё может ехать, уже не было. Панель приборов была раскурочена и разноцветная вермишель проводов торчала из полопавшегося пластика. Верхняя часть спинок сидений, – не защищённая корпусом моторного отсека машины, – была изорвана в клочья, рваные края обивки торчали во все стороны. Весь салон был усеян осколками стекла, кусками пластмассы, стреляными гильзами. При выстрелах они светились, отражая свет пороховых вспышек; в такие моменты они были похожи на свежий снег, отражающий солнечный свет. Потолок в машине, впрочем, как и лица бойцов, был чёрным – толи от копоти пороха, толи что-то горело. Сильно пахло свежим бензином. -Все в мою машину, я прикрою! – скомандовал Егерь, разворачивая свой “Ниссан”. Удобно устроившись, он начал отстреливать нежданных солдат, неопределённого рода войск. Но Егерь уже не сомневался в том, что всё, что происходит на этом поле, противоестественно и необъяснимо. Хотя, будучи человеком военным, опытным, Терех всегда докапывался до причины любого явления – для него не существовало ничего необъяснимого... до этой ночи. Шкас и Гриф быстро затащили раненных в джип Тереха, дав напоследок несколько очередей по врагу, они сами запрыгнули в машину. Изуродованная машина, – остов которой только что покинули люди, – полыхнула ярким белым пламенем. Подъехав к по прежнему ощетинившемуся несколькими стволами “Фольцвагену”, в котором был приличный запас патронов, высадил двух бандитов. Сам Терех направился к лагерю, спеша отвезти раненных к протрезвевшему, наверное, Паше, – и быстрее вернутся назад. Подъезжая к лагерю, к пулемётной точке, он услышал шум несущих винтов вертолёта. Тут же из стороны в сторону расхаживал Чех, одной рукой зажимавший ухо, а второй прислоняя к другому уху свой золотистый, отблёскивающий от света ракет, телефон. Ракетницей по-прежнему командовал Паша. Вертолёт показался над полем, оглушая шумом двигателей и винтов. Под фюзеляжем вспыхнул ослепительно-яркий прожектор. Вертолёт завис над ними. Чех энергично махал рукой, показывая лётчику направление, откуда только что вернулся Терех. Подсвечивать цель вертолёта ракетами не было смысла – в небольшом лесном островке полыхал пожар. Горели деревья, ещё чадил прогоревший кузов расстрелянной “Нивы”, так же на левом фланге полыхал недавно воспламенившийся “УАЗ”. “Миша” медленно, словно ленивая корова, двинулся в сторону боя, наклонившись всем корпусом по ходу движения. Зависнув над “Т-3″ он медленно, также неохотно, развернулся боком, к наступающим солдатам, и в этот момент, когда вертолёт ещё не успел завершить манёвр, раздалась оглушительная стрельба, звуком своих выстрелов заглушившая всё. По сравнению с этими выстрелами, стрельба из “калаша” походила на стрельбу из игрушечного автомата, стреляющего пластиковыми шариками. Видно было, как при стрельбе накреняется в сторону вертолёт, движимый сильной отдачей мощного оружия. Оставалась только догадываться, чего стоит лётчику, прилетевшему сюда ночью, удерживать машину в воздухе. На “Фольцваген” посыпался град толстых латунных гильз от крупнокалиберного пулемёта. Было видно, как разлетаются в щепки толстые стволы деревьев, срезанные этими пулями. Паша пустил очередную ракету – но её тут же унесло в сторону, воздушным потоком огромного “вентилятора”. Егерь подозвал его, и они вместе принялись выгружать раненых. Подбежал Чех, тоже как-то остервенело, схватил одного из раненных за руку, помогая вытащить его из машины. Тут же подъехал “Фольцваген”, на котором Егерь лично видел множество дыр. -Мы их победили! – ликовал водитель. -“Нац”! – взяв в руки рацию, стараясь перекричать шум винтов, кричал Терех. – Ответь мне, собака фашистская! Слышишь меня, мабута рваная? -Молодец, Иван, гут! Их биштаунэн, мне очень нарвитса ваш флигент* машинен! (*летающая). Гут машинен! Завтра увидимся, Иван, ты быть здесь завтра? -Уё*#к, убирайся в свою нору, из который ты и твои шныри повылезли! -О, нора, щнири, – я я, до свидания, так у вас говорят? – поинтересовался он спокойным тоном. -Пошёл нах*#! -Русишь мат! Гут, Иван, не злись! Мы с тобой скоро видеть друг друга! Вертолёт прекратил стрельбу, полетел по периметру огромного поля, освечивая пространство под собой мощным прожектором. Иногда жуткий его пулемёт давал короткую очередь, были видны яркие трассы пуль, вылетающих из кормы машины. В свете прожектора были виды маленькие фигурки, словно куклы, отлетающиё в стороны при попадании; притом от этих “кукол” во все стороны разлетались большие ошмётки. Это были куски плоти, вырванные мощными пулями из их тел. По завершении облёта “Ми-8″ принялся кружить над понравившейся лётчику, площадкой. Вертолёт сел, слышался слабеющий с каждым оборотом, шум винтов. В этот момент завибрировал телефон Чеха. Он посмотрел на экран: “номер не определён”. Усмехнувшись, он нажал на кнопку приёма вызова. -Доброе утро! – услышал он хорошо поставленный мужской голос. Человека с таким голосом без конкурса возьмут диктором на радио или телевидение. -Доброе! – ответил Чех на приветствие. -Вас беспокоят друзья, доброжелатели! – поправился звонивший. -Я очень рад! Извините, но у меня нет времени, говорите по делу, и покороче! – просил Чех. -Это хорошо! – обрадовался звонивший. – Значит к делу. Вы находитесь в запретной зоне, которая находится под охраной государства! На этой территории находится секретный объект. Вы вторглись на запретную территорию! Вы это понимаете? -Я нахожусь в бане с бабами! – зло вставил Чех. -Не будем друг друга обманывать. Мы знаем, где вы находитесь, это легко установить с помощью сигнала вашего же телефона. -И что теперь? -Теперь вы умрёте; – спокойно ответил голос на том конце. -Не понял? -А что ту непонятного? Вы вторглись на чужую территорию, и увидели то, чего видеть не должны были! Из этого места живым никто не выйдет! Чех замолчал. Он просто не знал, что говорить в таких случаях. Звонок был непростой – этот его номер знали немногие. -Но мы с вами деловые люди, поэтому всегда сможем найти компромисс! – нарушил молчание доброжелательным тоном незнакомый голос. – Сделайте так, чтобы все ваши люди остались там, вы меня понимаете? Все, кто видел то, что не должен был видеть! -Я что, должен завалить своих людей? Ты это хочешь сказать? -Скажем так: вы с Крапом и экипажем вашего вертолёта можете покинуть это место. Всё, что видели, должно сохраниться в тайне. Иначе сами понимаете. Остальные должны остаться там. Как? Это уже ваши проблемы! Мы делаем вам это предложение, потому что нам не выгодно, чтобы подконтрольная вам, и вашему другу территория, стала неуправляемой! Поэтому, мы и даём вам этот шанс! -А если... -Выбор за вами! – перебил его незнакомый голос. – Без если! -Сколько у нас времени? -Считайте, что у вас его уже нет! Всё нужно сделать прямо сейчас! -Я понял! -Хорошо, до свидания! Связь резко прервалась. Чех подозвал Крапа, и пересказал ему весь разговор, произошедший только что. -Это “конторские” погоны, чую, неладно дело, нужно сваливать! – говорил Крап. -Они знают даже про вертолёт! – возмущался Чех. -Тем хуже для нас! Нужно валить отсюда, болт с этими поисковиками! Чуял же, что вся эта затея с “охотой” порожняк! Кто нам впарил этот гнилой, фуфловый прогон? У поисковиков бы мозги не хватило. Чёрный? Ему-то с этого что? Он сам наёмник по жизни, и тут не пришей к пи*#е рукав! Поздно думать, искать крайнего потом будем – когда выберемся! Когда найдем, тогда и спросим с него, как с гада! – нервно рассуждал Крап. – Братву нашу, Чех, списывать под глушняк придётся! -Каким образом ты хочешь “глушить” братву? -Есть одна мысль... жаль пацанов, но выбора у нас нет! Если не сделаем этого – всем нам лежать в одной могиле! ****Мишин**** Временами, когда ноги становились ватными, а дыхание сдавливало лёгкие, он останавливался, стоял минуту, и бежал вновь. Мишин периодически вслушивался – шум реки уже не был слышен. “Всё, заблудился, это конец!” – думал он. Но падать духом было нельзя, и он подбадривал себя мыслью: “Я бегу по этому берегу, где-то рядом – река. Заблудившись, я не выйду к лагерю бандитов, поскольку для этого мне нужно пересечь реку. Самое главное – уйти дальше, от проклятого Шкаса и от банды!” Он знал, что с рассветом по его следам пойдёт Шкас, он знал, что тот выполнит свои обещания. Вдруг курсант услышал громкий треск веток, метрах в пятидесяти от себя. Он остановился и напрягся, вслушиваясь в гробовую тишину ночного леса. Тяжёлый кусок защитной решётки, прикованной к правой руке, он нёс, повесив конструкцию на плечо. Плечо гудело тупой болью, не очень чувствующейся на фоне общего состояния обессиленного организма. Ему казалось, что проклятая решётка до кости истёрла болевшее плечо. Он просунул левую ладонь под слегка нагретый его телом металл – грубая ткань кителя была мокрой, и при прикосновении к ней он почувствовал сильную боль. “Натёр до волдырей! – подумал он. – Но это не самая страшная беда!” Мишин вновь прислушался к ночной тишине – всё было тихо, а треск веток – скорее всего это какой-то лесной зверь, встревоженный его сбившимся дыханием, и шумом шагов, сорвался с облюбованного им для ночлега места. Но почему тогда он не слышал шагов убегающего зверя? Многие лесные звери, наверное все, в бегстве от опасности ломятся через лес не думая об осторожности. Ломятся напролом, с треском ломающихся ветвей. Он вновь вспомнил про Шкаса, и подумал, что должно быть, страшнее человека, нет в мире животного. Бежать дальше не было смысла – он и без того исхлестал ветками в кровь опухшее от побоев лицо. Да ещё несколько раз зацепился проклятой решёткой за дерево, причинив тем самым себе сильную боль. Надо было идти пешком, медленно, крадучись, ощупывая руками непроглядную тьму перед собой. Он шёл, слыша, как неожиданно, то справа, то слева, похрустывали ветки. Поначалу он останавливался, прислушиваясь к лесу, но после десятка подобных остановок плюнул на своего невидимого преследователя. Скорее всего, невидимый в ночной мгле зверь, провожает близко подобравшегося к его гнезду ночного гостя, от которого пахнет кровью, металлом, и отчаянием, перемешанным с болью. Оставалось надеяться, что зверь не настроен агрессивно, не голоден, и позволит ему, заблудившему беглецу, выбраться из проклятого места. Мишин услышал хлопок выстрела, слегка приглушённый, в нескольких километрах от него. Небо, сквозь деревья, осветилось ярким светом. “Сигнальная ракета!” – подумал он. Началась операция по уничтожению поисковиков. Значит о нём, до поры до времени, забудут. Издали доносились слабые звуки работающих двигателей, раздалась стрельба, всё новые и новые ракеты взмывали в небо, освещая его, и светом своим указывая на место нахождения лагеря бандитов. Он понял, что долгое время шёл не туда. Он шёл от реки, и если бы не ракеты, то один Бог знает, куда бы он вышел, и вышел бы вообще? Мишин изменил курс, решив, что коли судьба в очередной раз оказалась благосклонна к нему, то не стоит пренебрегать её расположением, и следует ближе подойти к реке, пока ракеты взлетают. Подойдя к реке, и следуя вдоль неё, он никак не пропустит хорошо запомнившуюся переправу, пережить которую не сумели вчера два бандита. А дальше ему остаётся идти по свежей дороге, которую колонна машин превратила в шоссе. Там всё будет намного проще – единственная преграда – болото, но там где проехала машина, человек пройдёт без особых проблем. Мысль, о скором освобождении из лесных оков, кишащих хищниками в камуфлированной форме, согрела курсанта, идти сразу стало легче. Он принялся строить планы дальнейших, после выхода из леса, действий. В родном отделении его уже наверно заждались! Хотя нет – он знал изворотливость этого слизняка – старшего лейтенанта; знал, что тот, чтоб не подставлять свою шкуру пойдёт на любые хитрости. Старлей мог сказать, что курсант самовольно покинул место несения службы, например, встретив своего друга. Или придумать одну из тысяч похожих историй. И скорее всего, выйдя к “своим”, курсант получит строгий выговор от начальства, за которым может последовать увольнение. Да и к лучшему! Нахрен эту работу! Буду работать в поле, день и ночь, главное – что я жив, что я выбрался! Мишин услышал взрыв. За ним ещё один. “Началось!” – подумал он, посочувствовав про себя обречённым на гибель поисковикам. Раздалась беспорядочная стрельба. Тем временем, курсант выбрался на берег реки, за которой начиналось поле. С места, на котором он оказался, поле отлично просматривалось. Он хорошо видел, ярко подсвеченные светом ракет, кажущиеся игрушечными издалека, машины, гневно расстреливающие кого-то в небольшом леске. Не далеко от них ярко полыхал факел, выбрасывая в небо чёрный клубящийся дым. “Сколько дотуда? – думал он, – Километр, два?” С боку, в полу километре от себя, он заметил машину, из который тоже вели огонь по “лесному острову”. Боль его израненного тела сразу как-то потухла, на фоне горечи кома, подступившего к горлу. Перед ним расстреливали, убивали людей, и он, защитник граждан, их заступник, поставленный государством для того, чтоб соблюдать закон, и заставлять других его уважать, вынужден смотреть, как на его глазах убивают людей. Расстреливают в упор, не давая и малейшего шанса на спасение, без суда и следствия, чиня беззаконие. Зрелище это было невыносимо. Он пошёл вдоль реки, понимая, что всё внимание сейчас приковано к казавшемуся крошечным, “лесному островку”, и особо скрываться ему не к чему. При взлёте очередной ракеты он увидел чёрные тени, выползающие из леса, в месте, где уже изредка постреливала ближайшая к нему машина. Стрельба в поле к тому времени заполнила собой пространство, и звуки выстрелов слились в монотонный гул, давящий на уши. Казалось, идёт настоящая война! Слышались взрывы, поле заволокло дымом, едкий запах которого дошёл и до курсанта. “А с кем это они так воюют?” – пронеслась мысль в голове курсанта. Внимание его теперь было приковано к чёрным теням, ползущим из леса к автоматчикам у одинокой машины. Чтоб понять, что тут творится, курсант решил приглядеться, задержавшись в укрытии листьев кустарника. К машине одиночке, со стороны “острова”, на высокой скорости нёсся джип, освещая путь перед собой одной фарой. Курсант видел, как одна из теней выпустила автоматную очередь, и один из автоматчиков упал в этот миг. Другой, прикрываемый автоматным огнём со стороны джипа, пригибаясь, бежал к машине. Вскоре джип лихо развернулся, и покатился в сторону уже полыхающего огнём из нутрии острова. Теперь курсант видел, что теней – пять. Это были люди, но свет, который должен был освещать их лица, почему-то их не освещал. Они казались полностью чёрными. Мишин сидел, и ему казалось, что вслушиваясь и вглядываясь в бой, он перестал дышать, замерев, будто каменное изваяние. Несмотря на это, тени словно почувствовали его. Увидеть его оттуда было не реально. Мало того, что он замер и не дышал, сам был весь перемазан грязью и пылью – так он ещё и прятался за непроницаемыми кустами, увидеть его за которыми невозможно было бы и днём, с десяти метров! Тени медленно, но уверенно, направились точно в его сторону. Мишин протёр глаза, не веря в то, что он сейчас видит. На секунду ему показалось, что он давно умер, там, у обочины. И всё это, поездка на жёсткой крыше, лагерь боевиков, эта ночная бойня, эти тени – всё это происходит в другом, не ведомом при жизни, мире. Он ещё раз посмотрел на приближающиеся тени – минуту назад дрожавшее от холода тело покрылось потом. Он почувствовал взгляд, который, словно острый клинок, проник в его душу, занеся в неё инфекцию страха и звериного ужаса. Они были далеко, но уверенность походки этих человекоподобных существ, её “механичность”, наводили на одну мысль – бежать! Он бежал, подставляя лицо жёстким ветками, бежал почти не останавливаясь, подгоняемый небывалым ужасом, который охватил его. Он забыл про реку, забыл про спасительную дорогу, которая должна была вывести его к дому. Лес ему казался бескрайним, безобидные ветки, которые раньше он использовал в виде веников в бане, стали страшными плётками для него. Вдруг он услышал нарастающий шум, похожий на шум лопастей вертолёта. “Но вертолёты не летают ночью! Может, это ищут его?” – мысли неподконтрольной сознанию каруселью вертелись в его голове, сменяя одна другую. Остановившись, он постарался прислушаться, стараясь не обращать внимания, на удары бешено бьющегося в груди сердца. За ним шли! Шли – не таясь, не скрываясь, как идут уверенные охотники за смертельно раненной дичью, лишь для того, чтобы добить зверя и забрать тушу! Ветки оглушительно трещали, под незнающими усталости ногами. Казалось, что за ним идёт целый полк! Раздалась громкая стрельба крупнокалиберного пулемёта, где-то на поле. Лес наполнился глухими раскатами. Было уже почти светло, а он всё бежал, из последних сил. Ног он не чувствовал, лишь гудящую, словно после электрического разряда, боль во всём теле, боль в плече и запястье, тяжесть гирей повисшей на его плече решётки. Он часто падал, но сразу вставал, и бежал дальше. Один раз, упав, ему захотелось закрыть глаза и уснуть – а там будь что будет! Но разум победил обессилившую плоть, работающую на “десятом дыхании”, – и он, с трудом поднявшись, побежал дальше. Ему казалось, что реальность трещит по швам – по крайней мере, он отчётливо слышал тонкое потрескивание, которое пробивалось сквозь громкий хруст веток под ногами преследователей. Где-то вдалеке, за стенами деревьев, ярко вспыхнул яркий свет. Затем вспышка повторилась – только теперь свет её был совсем в другом месте. Перед курсантом мелькнул тёмный силуэт человека, метрах в тридцати, за деревьями. Остановился, прислушался – тишина. Звука идущего по пятам полка не было, шума винтов – тоже. Ему удалось разлепить размокшее от росы веко второго глаза – он видел. Сильно болел, но видел! Не могло показаться. Он подошёл к месту, где секунду назад видел движение. Чёрный...он слышал, как боевики говорили про какого-то Чёрного. “Может, это был тот Чёрный, которого они так бояться? Если их, поисковиков, не перестреляли в поле – мне бы к ним попасть!” Но за деревьями никого не было. И силы окончательно покинули его. Ноги завибрировали сильной дрожью. Он был на грани потери сознания, организм несколько раз превысил свои физические ресурсы. Ноги сами сложились в коленях, и он сел, спиной прислонившись к дереву. Что-то жёсткое упёрлось в спину. Какая-то засохшая ветка, но сил и желания смотреть не было. Он заплакал. Слёзы струями бесконтрольно текли из глаз, он знал, что по его следу идут, безжалостные существа, гораздо опаснее бандитов. Более того, Шкас, должно быть, тоже идёт по его следу – но теперь бандит не казался ему таким уж страшным. Казалось, что договориться с ним было проще простого, и он зря не воспользовался этой возможностью, даже не попытавшись в чём-то переубедить бандита. Он бы обнял его, увидев сейчас перед собой, как обнимают друг друга давно не видевшиеся друзья. Одежда его была мокрой, все мышцы сильно болели от перегрузки, ступни ног жгло от натёртых мокрой тканью носков, мозолей. Лицо, исхлёстанное безжалостными ветками, болело. Руки были исцарапаны, истёрты. Просидев минут пять, он с трудом развернулся, чтобы посмотреть на причиняющую боль корягу. Прислонённая к дереву, перемотанная ржавой колючей проволокой, стояла железная ржавая палка. Он присмотрелся и увидел знакомые прорези в ржавом железе, для охлаждения ствола, его детской мечты – игрушечного автомата “ППШ”. Только этот автомат, а точнее пистолет-пулемёт, более ранняя версия “ППШ”- “ППД-40*”, был настоящим. (*Пистолет-пулемёт Дегтярёва, 1940 г., ранняя версия “ППШ”). Да, много лет назад Советский солдат дал немцу бой в этом месте. Бывший владелец этого оружия, может уставший и загнанный, – как и он сам, курсант милиции Алексей Мишин, – сел, чтоб прислониться в последний раз к живому дереву, поставил рядом запутавшийся в колючке “ППД”, тут и сгинул, без креста и могилы. Либо его товарищи, похоронили своего друга, обмотав автомат колючкой, для одной им ведомой цели. Рядом, в десятке метров от курсанта, хрустнула ветка. Потом ещё одна. И ещё, со всех сторон стал доноситься нарастающий шум. То тут, то там, между деревьев мелькали чёрные бесформенные тени. С деревьев посыпались листья, и лес, словно ожив, наполнился движением и шумом. До него доносились сперва чуть слышные повизгивания, которые перерастали в ликующий вой. Он слышал отрывки немецких фраз, которые произносились заговорщицким шёпотом, то справа, то слева, то сверху. Он слышал топот, шелест одежд. Он мотал головой из стороны в сторону, чтоб увидеть надвигающуюся опасность, и принять хоть какие-нибудь меры по её отражению. Но стоило ему краем глаза заметить движение, повернуть в эту сторону голову – тень тут же исчезала, и он уже чувствовал движение совсем с другой стороны. Он не успевал повернуть голову, тени, словно издеваясь над ним, радостно верещали, озаряя пронзительным визгом тёмный лес. На смену тревоге и страху пришла безысходность и покорность сложившимся обстоятельствам. Он откинул голову назад, и закрыл глаза. От земли, на которой он сидел, он почувствовал небольшое тепло. Не обращая внимания на окружающий его гомон, не открывая глаз, курсант опустил израненные руки в рыхлую, жирную и насыщенную утренней росой землю – начал перебирать в ней озябшими пальцами – и почувствовал тепло. Он засунул вторую руку – и тепло превратилось в жар. Жар, проходя сквозь руки, проникал по всему телу, наполняя теплотой окоченевшие суставы. Он почувствовал прилив сил. Просидев так минут пять, он схватил полу-вросший в землю “ППД”, резко выдернув его из земли. Ржавая, полусгнившая проволока впилась в руку, прорвав исцарапанную кожу в нескольких местах, но его тело и руки наполнял жар – и боли он уже не чувствовал. Он попытался сорвать проволоку со ствола “ППД” рукой – но, несмотря на сильную ржавчину, проволока была ещё крепкой. Он принялся сгибать и разгибать её, ломая металлическую “паутину”, окутавшую сгнившее оружие. Курсант не думал, что и зачем делает, сил анализировать свои действия просто не было. Сейчас он подчинялся лишь своей интуиции. Корпус бурого от ржавчины дискового магазина в одном месте продавился, словно он был сделан из яичной скорлупы. Мишин засунул в дыру палец – и ничего не ощутил. Должно быть, магазин был пуст. Освободив автомат от остатков проволоки, он накинул тяжёлый фрагмент “кенгурятника” на большое плечо, продев под ним руку, крепко сжал деревянный остов приклада “ППД”. Немецкий шёпот превратился в говор, будто группа немцев из человек десяти о чём-то спокойно беседовала. Мишин постарался держать оружие так, как его держали бойцы Красной армии в документальных фильмах. Оружие в руках, пусть и не стреляющее, придало сил и уверенности. Оторвав спину от ствола дерева, он поднялся. Из его глаз сочились слёзы. Вокруг, уже не таясь, медленно проплывали из стороны в сторону бесформенные тени, словно безликие люди, спешащие по своим делам. Кто-то громко смеялся, слышалась ругань, которая безошибочно определялась по интонациям. Он поднял ствол автомата, и направил его на снующую в радиусе десяти метров, словно за невидимой чертой, гущу теней. Пальцем нащупал ржавый остов спускового крючка, и нажал на него. В этот момент, темные силуэты резко разлетелись во все стороны, от того места, куда он направил ствол. Раздался оглушительный визг, от которого заложило уши. -Аааааа! – кричал не своим голосом Мишин. Он крутился вокруг, давя на намертво приржавевший спуск “ППД”. Он вновь бежал – но уже не как раньше: еле-еле волоча ноги – теперь он бежал бодро, теперь у него была цель, он вновь обрёл надежду на спасенье, на лучший исход. Перед ним то и время показывался силуэт человека в тёмно-жёлтой одежде, показывался и тут же прятался за деревьями. Он держался на дистанции метров пятьдесят от курсанта, и Мишин чувствовал, что надо следовать за этой, имеющей человеческий облик, фигурой. Из-за некоторых деревьев, которые пробегал Мишин, словно потревоженные рыбки, спрятавшиеся за речным камнем, метались прочь от курсанта, бесформенные чёрные тени. Он уже не боялся их, чувствуя, что на этом поле боя он не один! Упорхнувшие тени дико визжали, уносившись прочь от курсанта с молниеносной быстротой. Их визг, по мере отдаления, делался тише и, в конце концов, растворялся полностью. Курсант просто делал так, как велит ему интуиция, его чуйка, активизирующаяся в экстремальные моменты жизни. Чуйка говорила – следуй за силуэтом человека! От этого силуэта шла невидимая нить, связавшая двух существ в бескрайнем лесу. Он чувствовал, что непонятным образом, силуэт, маячивший впереди, передаёт ему мысль: “Только не останавливайся! Не думай! Беги!” И он бежал, направив все свои силы на то, чтоб не потерять спасительный силуэт. Не надо было разгадывать природу появляющейся, и тут же исчезающей человеческой фигуры, нужно было лишь следовать её направлению. Как дорожный знак – видеть направление стрелки, а не думать о том, кто и как этот знак сюда поставил, и почему именно сюда...силуэт перестал исчезать за деревьями, и курсант видел перед собой, на отдалении уже двадцати-тридцати метров, бегущего человека, в сильно поношенной и промокшей советской военной форме старого образца. За его мокрой спиной раскачивался на ходу и болтался из стороны в сторону такой же, как у Мишина, только не ржавый, автомат “ППД”. Металлические части его слегка поблёскивали в свете наступающего рассвета. Он видел свёрнутую плащ палатку, которая разделяла спину солдата на две части по диагонали. Он больше не исчезал, а бежал ровно с такой скорость, с которой бежал сам курсант. Страха от вида необъяснимого явления не было, не было даже мыслей в голове. Был лишь покрытый полувековой ржавчиной “ППД”, со сгнившим прикладом, в руках. Присмотревшись, курсант увидел, что кроме автомата у бежавшего перед ним солдата на плече болтается что-то ещё. Он присмотрелся, и увидел свою решётку от джипа. Он не стал смотреть на свою руку, на которой должен быть “браслет”, связывающий его с “кенгурятником”, он лишь ощутил появившуюся лёгкость. Бежать стало на много легче. Часть 2 После операции на раненую ногу, проведённую Алёной, Симак спал, в спальном расположении бункера охраны. Алёна молча сидела на его кровати, и слегка поглаживала нежной рукой коротко-стриженную голову. Серёга о чём-то спорил с Левинцом, переходя с басистого баритона на визгливый тенор, разбавленный грязными ругательствами. Их крик блуждал между бетонных стен, освещённых тусклым жёлтым светом изредка помигивающих ламп. Тихо гудел еле слышный за толстыми стенами дизель, мерный звук работы которого навивал дремоту. Не открывая глаз, Симак вздрогнул, тело дёрнулось, будто в судороге. Алёна ласково приобняла его, как обнимают своих маленьких детишек заботливые мамы. Его секунду назад сжавшееся в струну и от того потвердевшее тело, в миг расслабилось, и сразу будто бы растеклось по всей поверхности кровати. Ему снилась дверь. Эта огромная дверь, за которой была неизвестность. Хотелось бежать. Но дверь, словно магнит, притягивала его к себе. Во сне он оглянулся назад – коридор был замурован. Вместо боковых дверей туалета, кухни, генераторной и лазарета – свежая кирпичная кладка. Зелёная облупившаяся краска топорщится на стенах, словно растрескавшееся русло ссохшейся реки. Пол покрыт некогда белой, а ныне цвета ржавчины – кафельной плиткой. Он услышал сильный удар, от которого вздрогнул пол под ногами. Громадная дверь, весившая на вид не менее трёх тонн, ожила, и со скрипом медленно поползла на Симака. Он слышал, как поскрипывают механизмы, как стучат шестерни своими проржавевшими зубьями. Симак подбежал к ней, и упёрся в неё руками, пытаясь не дать, помешать ей открыться. Он знал точно – за дверью нечто, несущее страх и смерть, нечто, заточенное в эту темницу много лет назад, и выпускать это нечто было нельзя. Он напрягся, сильнее давя на толстую плиту холодного металла, но его усилия были тщетны – дверь с грохотом продолжала отворяться. Вот он увидел, как что-то просунулось в щель, что-то похожее на руку. Эта рука пыталась ухватить его, Симака, и он сильнее вдавил ладони в металл, пытаясь пересилить невидимый механизм. От напряжения из глаз текли слёзы. Он услышал позади себя шаги. Сил повернуть голову, и обернуться уже не было, напряжённое тело свело мышечной судорогой. Краем глаза он увидел рядом со своими руками, лежащими на железе двери, ещё чьи-то руки. Дверь остановилась. Что-то оглушительно хлопнуло, глухо щёлкнуло в стене, и он почувствовал, что дверь медленно поползла в обратную сторону. Превозмогая боль стянутых в струны мышц, Симак посмотрел на помогавшего ему человека – им оказался незнакомый мужчина, лет пятидесяти, с посеребренными сединой висками и морщинистым лицом, крепкого телосложения. Одет человек был в грязноватый камуфляж “мультик”, поверх которого был надета разгрузка с торчащими из карманов магазинами к “АК”. Дверь гулко хлопнула, огласив скрипучим эхом тёмные коридоры подземелья; покрытый испариной Симак в изнеможении опустился на колени, щекой прислонившись к холодному металлу. Вспомнив о своём нежданном помощнике, он оглянулся, но рядом уже никого не было, лишь пустой коридор с помигивающими лампами, озаряющими пространство туннеля ржаво-жёлтым светом. Он проснулся. По его лицу струйками стекал липкий пот. Он почувствовал тепло, почувствовал на своих щеках нежные пальцы, платком вытирающие пот. Алёна смотрела на него своими бездонными, ласковыми глазами, в омуте которых сейчас ему захотелось раствориться. -Е*#ть-копать, где я? – спросил он, первое, что пришло в голову. И в этот момент он ощутил сильный шлепок, который пришёлся в область его губ. Губы сильно зажгло, они мгновенно распухли от сильного удара. Он посмотрел на Алёну, ещё не до конца проснувшись. -Будешь ругаться, я тебе вообще рот зашью, понял меня? – глядя на него, строго спросила она. -Да чего ты к словам цепляешься? Я не хотел, просто сон бредовый приснился! Она опустила взгляд на пол, в замешательстве то разжимая, то сжимая ладонь. Видимо, не рассчитав силу удара, вложив в него всё напряжение последних дней, девушка врезала по щеке Симаку слишком сильно, и теперь сама поняла это. -Я не хотела тебе сделать больно, а хотела лишь слегка щёлкнуть по губам – чтоб не выражался! А вообще я терпеть не могу, когда ругаются, хоть и сама, бывает, поругиваюсь. Смотрю, ты часто материшься, вот и подумала, что должен же кто-то тебя отучить от языка пьяниц и сапожников! Пусть лучше это буду я, чем какой-нибудь урка, готовый за лишнее слово всадить нож под ребро! -Ты меня удивляешь! – сказал Симак. Алёна слегка улыбнулась, направив взор поверх Симака, поверх бункера, поверх этого проклятого леса. -Это только начало; – загадочно сказала она в пустоту, – Мне кажется, что я тебя удивлю ещё не раз! “Она что, флиртует со мной? – думал Симак. – Пожалуй, не самое подходящее время для этого. Слишком глубока рана, оставленная на сердце смертью Маши. Хотя надо признать, Алёна – девушка хорошенькая; познакомься мы с ней при других обстоятельствах, возможно, да нет – точно, – были бы вместе!” Губы действительно опухли, и теперь Симак это явно почувствовал, ощупывая их рукой. “Девушка с характером!” – подумал он про себя. -Давай принесу что-нибудь холодное! – предложила Алёна. – Извини, я реально не хотела делать тебе больно! -Не парься, Алён, все в порядке! По сравнению с дыркой в ноге, которую ты мне заштопала, это пощёчина – ни что. Но надо согласиться – ты права. Так что эту пощёчину я заслужил в полной мере, и благодарен тебе, за науку! Она улыбнулась. -Значит, ты не против, если я возьмусь за твоё воспитание? – она слегка прищурилась, пристально наблюдая за ответной реакцией. -За урок – спасибо! А вот воспитание моё – это дело сложное, боюсь, тебе не по зубам! -Ты пытаешься меня взять “на слабо?” – спросила она. – У меня крепкие зубы! Хотелось окончить разговор, но для этого нужно было как минимум встать. Алёна же, будто услышав мысли, поставила руку на противоположную сторону шконки, как бы невзначай. Она пристально смотрела прямо в глаза. От неё пахло цветами и карамелью. -Нет, дело в том, что я потерял недавно человека, который так же переживал о моём плохом воспитании. Человека, которого не устраивали мои грубые шутки, человека, которого я любил! -Я не претендую, на то, чтоб занять её место, – сказала Алёна, – Я просто хочу изменить твою жизнь, Симак, изменить к лучшему. Мне в двух словах рассказал про Машу Левинц, так что я тебя прекрасно понимаю! -Откуда ты знаешь, что для меня лучшее? -Я знаю! – твёрдо сказала она. – Потому, что мы похожи с тобой! -И что же по твоему “лучшее”? – попытавшись перевернуться на бок, он упёрся в руку Алёны, ставшую для него преградой. -Лучшее, это нечто большее, чем пулевые дырки в ноге; большее, чем сухая жестокость, которой наполняется в тебе пустота, оставленная потерей любимой тобой девушки! Большее, чем озлобленность на весь мир; большее, чем одинокая старость в глухом лесу! -И что мне нужно для этого сделать? -Тебе? Ничего! Ничего не делай, я сделаю всё сама – ты только не мешай мне! -Ты хочешь, чтоб мы с тобой были вместе? – напрямую спросил он. -Да, я была бы рада, если бы рядом со мною был такой человек, как ты! -Ты же сказала, что не хочешь занимать место Маши? -Нет. Не хочу. Я никогда не хотела занимать чужие места – всегда лучше иметь своё место! – чем-то эти слова напомнили ему Машу. -И как ты себе это представляешь? -Ооо! Ты посмотри-ка! – воскликнул незаметно подошедший Левинц. – Стоило отойти на минуту, и они уже воркуют, как голубки! Симак был благодарен вошедшему другу, и прервавшему этот неуместный разговор, к которому он совсем не был готов. Лицо его покрылось румянцем, толи от оплеухи, толи от тех слов, услышать которые от Алёны он и не думал; от тех слов, которые говорил он сам. Ему нравилась эта весёлая, уверенная в себе девушка, но он считал близкие отношения с ней предательством, по отношению к Маше, какой бы хорошей не была Алёна. -Мы с тобой потом договорим, лады? – спросила она, вплотную прислонившись к нему. Её дыхание жаром обожгло лицо. Она слегка отстранилась от Симака, как бы разглядывая его со стороны, по краюшкам губ расплылась еле заметная улыбка. Он почувствовал, что лицо налилось огнём – оно краснело, чего с ним никогда в жизни не было. -Да я пойду, извеняйте, граждане, что потревожил! – сказал Левинц, увидев, что Алёна освободила Симака. – Если я мешаю, то я пошёл! – добавил он. Сделав несколько шагов к выходу, он остановился, достал из-за пазухи немецкого кителя бутыль, отхлебнул из её горлышка, и продолжил: -Был в советские времена такой случай – идёт патруль по парку. Слышит патрульный, что в кустах... -Вот кого и надо учить хорошим манерам – так это Левинца! – тихо сказал Симак. -Нет, этот парень уже неизлечим! – так же тихо ответила она. -...Подошёл он к парочке, и ... – продолжал Левинц. -Слушай, заглохни пожалуйста! – прервал его Симак. – Этот бородатый анекдот ты уже раз десять рассказывал! К тому же тут девушка! -Да, Левинц... доведёт тебя твой язык до беды! – сказала Алёна Левинцу, вставая с кровати. -Знаю, мадам, так уж жизнь воспитала! Прошу прощенья, если что не так! – Левинц поклонился, рукой, сжимавшей горло бутылки, описал в воздухе полукруг, как бы приглашая девушку к выходу. Алёна остановилась напротив замершего в поклоне Левинца, пристально посмотрела ему в глаза: -Отморозок! – сказала она после недолгого изучения глаз с покрасневшими белками, словно поставив диагноз, и быстро вышла из спального расположения. Только Алёна вышла, как в расположение ворвался Серёга, с рацией в руке. -Симак, у нас гости! ****Гости**** Рация стояла на ящике из-под боеприпасов, который Борис нашёл на складе, приволок сюда, и использовал вместо столика. Беркут сидел в “ДОТ-е”, и наблюдал через амбразуру за окружающей обстановкой. Рацию он настроил на сканирование частот. Он дёрнулся, когда рация ожила, зашипела матерной руганью, перебиваемой шипением помех. Теперь они втроём сидели на железной кровати, и внимательно разглядывали рацию, которая изредка шипела, вырывая из эфира обрывки слов. -Ёб*#%$й мусор... сука...петухом сделаю...копателей завалим... – доносилось до товарищей. -Наш клиент прёт? – спросил Беркут. -Наш; – тихо ответил сразу как-то протрезвевший Борис. – Едут! – на заднем плане слышался шум работы моторов. -Не дрейфь, дружище! – Серёга ободряюще похлопал парня по плечу. – Мы их на раз-два уделаем! У нас все козыри, мы – хозяева этого леса! И это было правдой. Врагам предстояло проехать через ловушку Аскета, сделанную руками Левинца, через заминированное кустарными минами поле, в лагерь, полный неприятных сюрпризов. -Что будет после того, как они обнаружат лагерь? – спросил Беркут. -Давайте думать! – предложил я, – После того, как они обнаружат лагерь, – а мы этой сразу поймём по взрывам, – предлагаю пошуметь: разрядить в них пару обойм из пистолетов, приманив их поближе к одному из “ДОТ-ов”, самому заметному, к первому. Остальные “БК” у нас будут в козырях. -Может лучше из “M-98″ с оптикой? От пистолета какая польза, на таком расстоянии? – спросил Беркут. -Пусть расслабятся! Если мы шлёпнем одного из них с такого расстояния, то они поймут, что мы не пальцем деланы, и вооружение у нас хорошее. Тогда они будут осторожничать, пойдут через лес в обход. Зайдут к нам со спины, просекут обстановку, вызовут подмогу, и возьмут нас измором, либо газом потравят как тараканов. -Газом не получится – тут фильтры стоят! – парировал Серёга. – Но возможность перекрыть кислород они найдут. Например, натравят на нас “ОМОН” или кого покруче. Значит, нам нужно привлечь их внимание самым безобидным способом! -Может, костёр запалим, в секторе обстрела пулемёта? – предложил Борис. – Поставим палатку, спальники набьём сеном, и под утро разведём костерок! Можно даже пожертвовать оружием, разложив его перед палаткой – для правдоподобности, чтобы как говорил Аскет, они потеряли бздительность! – перековеркал последнее слово Левинц. -Вариант! – согласился я. Тут рация ожила одним словом вырвавшимся сквозь шипение: -Привал! Они уже близко, судя по приёму со скидкой на бетонные стены не больше трёх-четырёх километров от нас! – сказал Беркут. -Будем ждать? – спросил Борис. -Да, пока ждём, дальше – по обстоятельствам; – ответил я. -Долго ждать, как думаешь? – снова спросил меня Левинц, вперившись стеклянными глазами в рацию. -Думаю, нападут они завтра с утра, с рассветом. Дорога их вымотала, им просто необходимо пополнить силы, поесть, поспать, да и окопаться на случай. Левинц достал из кармана стеклянную стопку, из очень тонкого стекла, задумчиво покрутил её в руке, и со стуком поставил её рядом с рацией. На стопке было выгравировано: “gott mit uns” – ” с нами Бог”, и изображён орёл с разведёнными в стороны крыльями, рунический крест. -Откуда такой знатный стопарь? – спросил Серёга. -В канцелярии нашёл; – ответил тот, невозмутимо доставая из кармана бутылку шнапса. -Может, не будем снова нажираться? – попытался я оборвать его. -Камрад, я немного, для снятия мандража! – ответил тот, наполняя стопку. -Пристрелить тебя что ль? – задумчиво произнёс Беркут, глядя куда-то вверх. С виду спокойный Левинц, неожиданно резко встал, повернулся к Серёге, продолжавшему сидеть в задумчивой позе: -А ты попробуй, стрелок, б*#! – вдруг неожиданно грубо, сказал он. -Попробовать что ли? – так же спокойно произнёс Серёга, словно спрашивал сам себя, продолжая изучать потолок. -Парни, хорош, сейчас не то время, чтобы в своих стрелять! -Этот “свой” что ли? – спросил Левинц, ткнув пальцем в Серёгу. – Да я таких “своих” на х*# вертел, и в рот пихал! -Ты за базаром следи, а не то я тебе быстро варежку захлопну! – пригрозил Беркут, поднимаясь с кровати. Симак встал между ними, ладонями вытянутых в стороны рук разделяя Бориса с сосредоточившимся Беркутом. -Вы чего творите? – спросил я, поочерёдно глядя то одному, то другому в глаза. – Совсем ох*#ли? -Ладно, камрад, всё, успокоились! – сказал Левинц, обойдя меня полукругом, сел на кровать, потянулся к наполненной шнапсом стопке, и залпом опустошил её. -Серёг, рацию при себе держи, не оставляй где попало! – попросил я Беркута. -Ага, а то алкоголик Левинц её возьмёт, и будет кричать бандитам: мы тут, в бункере, мать его! – предположил Левинц. -Борь, успокаивайся давай, я понимаю что нервы, да и похмелье наверное не слабое, но надо как-то сдерживаться, если в коллективе живёшь; – посоветовал я ему, как можно более спокойным тоном, усаживаясь рядом. В этот момент рация заработала, до ребят доносились неразборчивые крики, мат. -Похоже, попали они в мою ловушку! – злорадно произнёс Левинц, потирая руки. -В ловушку Наёмника! – поправил Сергей. -Вот, б*#, ты помолчать можешь? Такой красивый момент испортил! Триумф инженерной мысли превратил в обосранный подгузник! Серёга молча смотрел на Левинца, поигрывая желваками. -Давайте выпьем за это! – предложил вдруг резко повеселевший Борис. Он поднялся, и пошёл в офицерский кабинет. Через минуту он вышел оттуда, подошёл к столику и поставил на него две идентичных своей стопки. Тут же наполнил их: -Ну что, товарищи, за Победу! – торжественно, голосом видавшего жизнь боевого офицера из советских военных фильмов, предложил он. Мы с Серёгой молча взяли стопки, переглянулись, затем стукнулись тоненьким стеклом, расплёскивая шнапс, и выпили. Через некоторое время где-то на улице сухо жахнуло – звук шёл из коридора, ведущего в “ДОТ”. Раздалась приглушённая автоматная стрельба. -Опа-опа! Неужто Крап напоролся на растяжку Аскета? – спросил Левинц, не скрывая восторга. -Похоже на то. Минус один, как минимум; – произнес, словно тост Серёга. Улыбка с лица Левинца вмиг спала, он стал серьёзным, мрачным голосом сказал: -Мы должны уважать врага, какой бы он не был свиньёй – он всё же человек, и я предлагаю почтить память погибшего только что человека, стопкой шнапса! Они снова подняли стаканы, Серёга хотел снова сомкнуть стопки, но Борис оборвал его, со всей серьёзностью сказав: -Не чокаясь! Чему вас только в Гранитном учили?! Они выпили. Зашла встревоженная шумом, доносящимся с поверхности Света, внимательно оглядела помещение: -Парни, что там? – спросила она, указав пальцем в потолок. -Приехали наши друзья! – радостно сообщил Борис. – Собирают наши подарки! Они ещё выпили, потом долго сидели и о чём-то долго и мирно говорили. Потом к ним присоединились девушки, и вот они уже сидели одной большой компанией, изредка слышался девичий смех, иногда в стенах полутёмных коридоров отражались нечеловеческие звуки, издаваемые всё же человеком, по всей видимости, изрядно подпившим Борисом. После этих звуков подземное сооружение вновь наполнялось громким смехом, казавшимся инородным телом в организме бункера. Наступила ночь, а банкет продолжался: они пили и смеялись так, будто бы всё это происходит в последний раз. Затем тёмный лес прорезали выстрелы, вспыхнули над полем осветительные ракеты, застрочили частые пулемётные очереди, шум взрывов срывал невидимые в темноте листья ближайших к полю деревьев. Ночной лес ожил, но ожил неестественной ему жизнью – а огнём и дымом, криками и болью, впитывавшейся в землю кровью – ожил той злобной человеческой жизнью, которой лес уже жил много лет назад. Тогда тут были люди, говорившие на чужом языке, и распоряжавшиеся землёй и лесом, словно истинные хозяева. Такие люди были тут и сейчас, спустя множество лет, но вот только в этот раз что-то с ними было не так; что-то большое и злое нависло невидимой угрозой над лесным царством. Это поле было язвой на теле леса, деревья тут часто росли ветвями вниз, листья желтели уже к середине лета, многие деревья засыхали, не успев прожить и половину отведенного им срока, птицы редко залетали сюда, и по утрам тут было тихо, словно на старом кладбище. Грибы тут росли и подчас вырастали до огромных размеров, потом словно резиновые шарики они сдувались, и ещё долго лежали на земле – черви их не трогали. Изредка забегал кабан, или заблудившийся лось, но что-то забирало этих редких гостей, забирало и рвало на части, наполняя лесную чащу предсмертным визгом животных. Части этих животных были разбросаны неведомой силой по всей “язве”, и весной удушливый запах гнилого мяса наполнял этот лес. Сам лес не мог контролировать эти не естественные природе процессы, поскольку все они были “извне”. Друзья долго сидели, в обнимку, напевая потихонечку разные песни, о чём-то переговариваясь, рассказывая друг другу разные истории из своих жизней. Наступало утро. Компания ребят спала, в проветриваемом помещении, в котором, несмотря на хорошую вентиляцию, стоял отчётливый запах спирта. Все спали – кто где: Серёга спал на кровати, прямо в одежде, положив голову в ноги, а обутые ноги – на подушку. Левинц спал голый, вместе с прикрывшейся одеялом Светой. Симак спал сидя на кровати, уронив голову на зелёный ящик, рядом с которым стояло ещё несколько точно таких же ящиков, которые притащил вчера хозяйственный Борис. Ящики были заставлены стаканами и стопками, тарелками с остатками еды. На одном из них лежала на боку банка из-под немецкой тушёнки, из которой просыпались на стол окурки. Вокруг столов тоже валялись пустые консервные банки, но уже современные. Искрами на полу отражали жёлтый свет ламп мелкие осколки стекла, раздавленной немецкой стопки. Алёна лежала за спиной Симака на кровати, прижавшись к нему всем телом. Первым проснулся Беркут, из-за естественного желания справить нужду. Он подошёл к громко храпящему Левинцу, и ткнул его твёрдой подошвой ботинка в розовеющую задницу. Тот перестал храпеть, что-то объясняя кому-то во сне, зашевелился. Серёга повторил действие ногой, и Борис нехотя разлепил опухшие веки. -Э, ты чё? – охрипшим после сна голосом, спросил он. -Пойдём поссым на улицу! – шёпотом предложил Серёга. -Иди и поссы, чё, очкуешь один выйти? – и Борис, перевернувшись на другой бок, снова закрыл глаза. Серёга снова толкнул его, на что тот протестующее громко замычал. Проснулась Алёна, приподнялась на локте, оглядывая помещение из-за спины Симака. Увидев “расчехлённого” Левинца она громко засмеялась, снова ложась в кровать. -Вставай! – уже в голос продолжал будить Бориса Серёга. Разговор друзей разбудил и Симака, в пол оборота он повернулся к мешающим спать товарищам, усмехнулся, увидев голого Бориса с тёмным отпечатком подошвы ботинка на розовой заднице: -Чего шумите? -Да вот, бужу товарища, для коллективного утреннего туалета! На свежий воздух охота, иначе подохну, камрад! – как бы оправдываясь, говорил Серёга. -Чего за блажь, сортир же есть, прямо по коридору и налево! – возмутился Симак. Серёга неуверенно затоптался на месте, как бы собираясь с мыслями. Наконец, справившись со своим смущением, он сказал: -Да тут ещё сон приснился, будто солдат меня тянет за руку, тянет по коридору к выходу, будто что-то там есть очень важное! -Фаш или Вовчик? – спросил с виду спящий Борис. -Бредишь уже? – спросил Серёга, глядя на продолжающего лежать с закрытыми глазами Бориса. – Но ничего, я тебя вылечу – у меня и таблетка есть, девяти граммовая! -Такими пилюлями сам лечись, я жидкими лекарствами лечусь! – ответил тот, поясняя: – “Фаш” – в смысле фашист, а “Вовчик” – Наш. -Солдат Наш был. А почему “Вовчик”? -Потому что “ВОВ”, Великая Отечественная война! – устало разъяснил Левинц. -Ты ссать пойдёшь? Кстати, рот меньше открывай, чтоб от сквозняка через ливер не простыть! Борис приподнялся на локте, и с возмущением оглядел своё голое тело. -Кто меня оголил? – спросил он с возмущением, глядя то на Симака, то на Серёгу, будто бы это они его раздели. -Забыл что ли? Ты же вчера нагишом тут вытанцовывал под песню “Крошка моя”, чего, не помнишь? – Серёга ехидно улыбался. Борис растерянно посмотрел на меня: -Камрад, что, было? -Давай одевайся! – оборвал его Беркут. – Шнеля – шнеля, арбайтен! -Гитлер капитулирен! – отозвался Левинц, натягивая серую шинель с молниями “СС” в петлице на голое тело. Засунув ноги в немецкие ботинки, он лихо набросил на голову фуражку с черепом и орлом. -Ты в натуре вылитый Гитлер, рука так и чешется пристрелить! – заметил Беркут. -Если чешется рука это или к деньгам, или пора под*#чить! – предположил Левинц. – В твоём случае думаю второе. -Слышь, ты, остряк, я терплю тебя только из-за Симака, иначе давно бы тебе “капут” устроил. Так что в ноженьки ему кланься! -Хорош ругаться, пошли Серый поглядим, что там на воздухе! – предложил Симак, от чего-то напрягшись. Может быть от того, что его сны в последнее время носили какой-то таинственный, указательный характер. -Стволы на случай возьмите, я имею в виду автоматы! -Не вопрос! – Борис легко подхватил готовый к бою стоящий в углу Серёгин “МР-40”, передёрнул затвор, и передал автомат владельцу, оглянулся, посмотрел на укутавшуюся в одеяло Светку, подошёл, слегка поправил одеяльце, приговаривая: -Спи, милая фройлин, Левинц скоро вернётся! Они шли по коридору, шлёпая армейскими ботинками по мутной воде. Левинц нёс пулемёт. На ствол пулемёта был нацеплен зенитный кольцевой прицел: большой круг со скрещенной прицельной сеткой в виде креста. -А это ещё что? – спросил Симак, ткнув пальцем на выглядевший нелепо прицел. -Да это я тут на складе нашёл! – ответил Борис. – Пусть будет, на удачу! Шли молча. Наконец они дошли до конца коридора, упёршегося в металлическую лестницу, ведущую в первый “ДОТ”. -Серый, – шёпотом обратился я другу, – Ты стой тут, на лестнице, если что – дверь из нутрии закроешь! -Не, Симак, давай ты будешь дверь держать, а мы с Борисом выйдем. У меня автомат и граната – у Бориса пулемёт, а у тебя нога ранена! Ты на двери, Борис прикрывает, я выхожу! – сказал Беркут. -Лады, ну что, раз, два? – и тут же дверь заскрипела, отворяясь и наполняя помещение свежим воздухом. Серёга открыл дверь и вышел на улицу, следом пошёл Борис, осторожно водя стволом пулемёта из стороны в сторону. Через несколько минут Левинц сказал: -Порядок, камрад, всё чисто! Симак поднялся по лестнице, только сейчас почувствовав тупую боль в ноге. Вышел и огляделся вокруг. Было уже почти светло, словно пасмурным днём. Между деревьев молоком белел туман, плотно закрывая от взора пространство дальше двадцати-тридцати метров. Вдохнул полной грудью – шумно набрал воздух в лёгкие, и медленно, смакуя, выдохнул его. -Серый, – обратился я к Беркуту, справляющему нужду. – Тебе не кажется, что пахнет порохом и тротилом? Беркут, застегнув штаны, закрыв глаза, вдохнул, выдохнул, посмотрел и на меня: -Да, ты прав, пахнет – аж ноздри щиплет! Я смутно помню, – может и вовсе мне приснилось, будто всю ночь грохотала канонада, послышалось даже, будто летает вертолёт! -Да? Я тоже это слышал! Двоим не кажется, так говорят? -Ну да, если эти двое трезвы! А мы насвинячились из-за этого! – и Серёга пренебрежительно ткнул стволом автомата в сторону мочившегося на дерево Левинца. Левинц обернулся: -Ты стволом в людей не тычь, вояка хренов! А то я своим “стволом” тебя тыкну – мало не покажется, насквозь вдоль проткну – изо рта торчать будет! Серёга засмеялся: -Слышь, Гитлер, я вот сейчас спущусь с Симаком в каземат, и дверку закрою, и тыкай на здоровье своим стволом зайцев и кабанов, пока тебя олень на рог не насадит! -Ты че меня всё Гитлером погоняешь? -А чего, похож – один в один, ус только приклеить вообще копия будет! -Тебе мозг если в голову вставить, то ты тоже на человека станешь похож! – разошёлся Левинц. -Слышь, тебе капитулирен в натуре устроить? Борис, наконец, закончил своё занятие и, подхватив прислонённый к соседнему дереву пулемёт, одёрнув шинель и выпрямившись, направился к “ДОТ-у”. – Это можно, но только после того, как похмелимся! – сказал Левинц, доставая из кармана шинели бутыль. -Опять этот шнапс, меня от одного названия уже мутит! – признался Серёга. -Ничего, дружище, “нацы” его пили, не просыхая – и ничего! -Только войну про*#али – а так да, ничё! – вставил Сергей, принимая наполненную до краёв стопку. – Эх, Борис, споишь ты нас! -Давай – давай, не грей стакан, и тару быстрее освобождай – я с собой только одну стопку взял! Пей: с похмела и жизнь не мила – а нам воевать ещё! – наставлял Левинц. Серёга зажмурился и влил в себя жидкость. Затем подошла очередь Симака, который тоже не без труда, осушил ёмкость. Борис же легко проглотил шнапс, не поморщившись, предварительно стукнувшись стопкой со стальным стволом пулемёта. -Видно давно тренируется, небось и медалька золотая по литр-болу имеется? – предположил Беркут. -Завидовать вот только не нужно! – оборвал его Борис. – Пить сам не умеешь, так стой молча, не мешай дяде! -Дядя Гитлер решил пить много шнапс! Это не есть гут! – попытался подделать немецкий акцент Беркут, который после выпитой стопки сразу порозовел и повеселел. -Я я, дастиш фантастиш! -Майн фюрер, даст их би зангер оф шпрингер? – импровизировал Серёга. -Зи дринк ви ан швайн*! (*ты пьёшь как свинья) Серёга засмеялся, но смех его в какой-то миг резко угас: -“Швайн”? – с вызовом спросил он Бориса. – Это я то “швайн”? – видимо, перевод этого слова с немецкого языка был известен Серёге. -Найн швайн! – засмеялся Борис, отгораживаясь от наступающего на него Серёги своим пулемётом, ствол которого смотрел куда-то в сторону леса. -Я швайн?! – разошёлся не на шутку Серёга, лицо которого покрылось румянцем. -Найн! Их капитулирен, камрад, нихт чизен! Серёга резко оттолкнул пулемёт, который не давал ему подойти к Борису, в сторону. -Я тепе покажу, швайн! И в тот момент, когда Беркут отталкивал пулемёт с зенитными прицелом в сторону, палец Левинца зацепился за курок. Пулемёт дёрнулся, хлопнуло несколько выстрелов, и оружие вылетело из его рук. **** И тут резко, Мишин словно бы проснулся: он стоял совершенно один, среди деревьев. Солдата, за которым он бежал, не было – он исчез, растворился так же, как и появился. По земле стелился плотный туман, словно покрывало, расстеленное между частыми стволами деревьев. Он ощутил тяжесть решетки от “УАЗ-а”, которая теперь вновь висела на его плече. “Где я?” – пронеслось у него в голове. Окружающий его мир вновь наполнился непроницаемой стеной тишины, ему казалось, что он попал в другое измерение, в другой мир. Тишину нарушил какой-то железный лязг. Он прислушался, и услышал человеческую речь. Голоса доносились из-за деревьев. Медленно, ощупывая перед каждым шагом почву ногой, – чтобы не наступить на ветку, – он шёл в направлении, откуда доносилась речь. Слов было не разобрать, но слышалось, что голоса разговаривающих людей не наполнены злобой, агрессией. И тут перед ним резко предстало старое строение, словно выросшее из утреннего тумана. Перед бетонным квадратом с ржавой дверью стояли три человека. Мишин находился в нескольких десятках метров от них. Они не видели его, зато он видел, и слышал их. Люди были вооружены. Один был одет в камуфлированный костюм, на его плече висел немецкий автомат. Другой был одет в одни немецкие офицерские брюки, у него на плече висел автомат, похожий на “Калаш”. Третий был голым, если не считать немецкого кителя, с какими-то наградами, фуражки на голове, трусов и ботинок. На земле стояла полупустая бутылка, на горлышко которой была надета стеклянная стопка. Парень в камуфляже, и полуголый офицер спорили, и Мишин мог поклясться – они говорили на немецком! Офицер закрывался от камуфлированного пулемётом с огромным, нелепым прицелом, и с круглым, коробчатым магазином, поставив оружие поперёк своего живота – как палку. По лицу курсанта скатывались крупные капли пота. Его тело трясло – он не понимал, где он, и что происходит перед ним. И тут камуфлированный резко оттолкнул в сторону пулемёт, ствол которого как раз смотрел в сторону Мишина. Грохнули выстрелы. Пули упали точно под ноги Курсанта, из тумана под ногами в лицо брызнули земляные комья. Он посмотрел себе под ноги, затем медленно поднял голову, и увидел, что все трое как-то растерянно смотрят на него. **** Все повернули головы в сторону, куда улетела короткая очередь. Под тенистыми деревьями стоял человек. Серёга тот час вскинул автомат, направив его ствол в сторону грязного, перепачканного кровью, человека, под ноги которого угодила случайно выпущенная Борисом очередь. Симак слегка присел, вскинув автомат, заняв удобное для прицельной стрельбы положение. Борис направил огромный прицел своего пулемёта на стоящего перед ними человека. Все молча наблюдали за странным гостем. -Ханде хох! – крикнул Левинц. -Э, дурило! – крикнул Серёга. – Жить надоело, мы ж тебя изрешетим, дурья твоя бошка! Грабли к небу! При этом он оглянулся на Левинца, увидев направленный в нужную сторону пулемёт, он довольно хмыкнул, и вновь повернулся к приближающемуся человеку. -Серый, а ну его, вали к еб*#%м собачим! – крикнул Левинц, не выдержавший долгого ожидания. -Гитлер, ты чего раскомандовался? Пусть поближе подойдёт, посмотрим, кто такой! Слыхал, ночью стреляли? Может это контуженный или раненный, “язык”, – а ты его под землю матушку решил загнать, да ещё и моими руками! Между тем человек не шевельнулся – на плече у него висел кусок автомобильного “кенгурятника”. В руках он сжимал полусгнивший “ППД”, направив неработающее оружие на ребят. Пистолет-пулемёт был сильно сгнившим, и по одному его виду можно было с уверенностью сказать, что он не работает, и уже никогда не заработает. Но сам вид этого человека, его взгляд, придавал грозность этому оружию, будто в руках у него был не кусок ржавчины, а хорошо смазанный и снаряжённый пистолет-пулемёт. По тёмной одежде, тёмной от воды, перемазанной грязью, и во многих местах рваной – угадывалась милицейская форма. -Хэндехох! – заорал Левинц громче прежнего. Человек посмотрел не него безразличными, стеклянными глазами, затем медленно перевёл взгляд на ствол пулемёта, который был направлен на него. Потом посмотрел на Серёгу, оглядел его одежду, и после этого перевёл взгляд на Симака. Оглядев собравшихся, незваный гость словно подломился – колени его резко согнулись, под весом тела, и он плюхнулся лицом в землю. Стукнула металлом часть “кенгурятника”, шлёпнувшегося на землю вместе со своим хозяином. Весь вид этого человека говорил о том, что ему последние несколько дней жизнь преподносила только неприятные сюрпризы. Они перевернули на спину бесчувственное тело. Лицо его было бледным, синеватым, отёкшим. Сквозь синяки и царапины, из которых стекала смешанная с росой кровь, прорастала редкая щетина – было видно, что парень молод. Хотя сейчас его лицо больше походило на лицо мертвеца; ожившего и вылезшего из-под земли трупа, мужчины лет сорока. На голове алела свежая рана. Всклокоченные и слипшиеся жиденькие волосы, вырванные местами, держали на себе несколько пожелтевших листочков. Беркут заметил седую прядь среди слипшихся волос. При обыске они нашли у него в кармане размокшее удостоверение курсанта милиции на имя Алексея Мишина. “ППД” вырвать из белых, исцарапанных и распухших от воды рук, им не удалось. Они дружно подняли оказавшееся лёгким тело, и потащили его в каземат. Друзья притащили тело курсанта сразу в помещение лазарета, положили на операционный стол. Ещё раз безуспешно попытавшись выдернуть “ППД” из окостеневших рук, Борис предложил: -Давай пилить, что ли! -Что пилить? – удивился Серёга, разглядывающий сгнившее дерево приклада автомата. -Пальцы! – раздражённо рявкнул запыхавшийся Борис. -Надо его в сознание привести – сам отпустит! – предложил Симак. Серёга склонился над наручниками, которыми тот был прикован к защитной решётке. Запястье его руки было истёрто в кровь. Поковырявшись в нутре замка наручников изогнутой стальной проволокой, Серёга легко отстегнул стальные оковы от сине-красного запястья. В лазарет вошла заспанная Алёна, и застыла в дверях, увидев незнакомого мужчину на операционном столе. -Это ещё кто? – спросила она. -Хрен его знает, судя по форме – мент! – ответил Симак, – Ксива у него соответствующая; -Что с ним? -Вышел из леса. Увидел нас, и кончился. Ты сможешь его оживить? Он должен быть в курсе того, что тут происходило ночью. Нам необходимо знать что случилось этой ночью, чтоб сориентироваться в обстановке и принять решение о дальнейших наших действиях. -Оживить? – Алёна внимательно посмотрела на Симака. – Я тебе что, волшебница или фея, чтоб трупы оживлять – вы посмотрите на него – он же мёртвый и, судя по цвету лица смерть наступила часов семь-восемь назад! Вы зачем сюда труп притащили? -Да живой он! – пытался Симак убедить девушку, слегка пихнув тело курсанта рукой в бок. – Давай, Алён, ты ж действительно волшебница, пулю вон как ловко из моей ноги вытащила, что я даже и не хромаю! Нога вообще не болит, будто и не было в ней пули! Девушка улыбнулась. Она подошла к лежавшему милиционеру, и приложила руку к его шее. -Смотри-ка, живой, а с виду – труп! А эту штуку у него можно забрать? – спросила она, покосившись на “ППД”. -Боюсь, что нет, он его сжал так, словно солдат перед атакой. Мы втроём пробовали его выдернуть, да не получилось. Да ты не переживай – автомат давно заржавел, стрельнуть из него не получиться при всём желании! -Да я и сама вижу! – сказала она, разглядывая разбухшее от воды, полусгнившее дерево приклада. Борис и Серёга как-то незаметно исчезли, и Симак остался с Алёной вдвоём, если не считать общества полуживого курсанта. -Я пойду ты, если что – зови! – сказал он, повернувшись к выходу. -Ты хочешь меня оставить одну с этим “зомби”? Ну уж нет! Стой и охраняй меня, а то вдруг он очухается и набросится на меня! На секунду Симак замялся, но выбора не было. Девушка была права – оставлять её наедине с незнакомым “курсантом милиции”, неизвестно откуда взявшимся в этих лесах, было опасно. -Ладно, я тут присяду сбоку. На случай он вытащил из кобуры пистолет и положил его на колени, чтоб в случае чего сразу его схватить и пристрелить незнакомца. Алёна раздела парня, тихо охая и ахая. -Что там? -Да это же парень! А я-то подумала, что это мужик! Боже, что с ним сделали? Он весь синий, его били, сутки назад или может больше. Много свежих царапин – будто его колючей проволокой хлестали в бане вместо берёзового веника! Давно не ел, сильное обезвоживание, скорее всего сотрясение мозга – сильный ушиб на голове. А это что? – Алёна слегка отстранилась от парня. – У него же прядь седых волос! -Да, я тоже заметил. Волосы грязные – и поначалу вроде не видно. Девушка полчаса колдовала над телом, Симак тем временем крутил в руках размокшее удостоверение, оглядывая его то с одной стороны, то с другой, – будто сравнивая лицевую и тыльную часть обложки документа. Затем он бросил ксиву на столик из нержавейки, и подошёл к Курсанту. Он внимательно вглядывался в его лицо, словно пытаясь вспомнить этого человека. Мишин действительно походил на мёртвого, если б Симак своими глазами не видел его на ногах, то не поверил бы, что этот человек жив. Алёна что-то вколола шприцом в мышцу курсанта. Вдруг безжизненное тело, словно почувствовав на себе взгляд, ожило, схватив левой рукой девушку за запястье. Глаза его открылись, остекленевший взгляд ничего не выражал, и был устремлён в потолок. -А ну отпусти её, парень! – крикнул Симак, перехватив бледную руку Курсанта, и чуть вывернув её. Взгляд курсанта обрёл некую осмысленность, он чуть повернул голову в сторону Симака, и ослабил хватку – разжав пальцы, рука его безвольно упала на стол. -Где немцы? – спросил он сиплым голосом. Лицо его покрылось крупными каплями пота. Алёна подвесила на нержавеющий штырь, прикреплённый к столу, стеклянную капельницу, воткнула в её пробку прозрачную трубку, которая по виду была более жесткой, чем следовало. Другой конец трубки, с иглою, она воткнула в руку курсанта – на что тот никак не отреагировал. -Какие немцы? – Симак следил за каждым его движением. -Я шёл на говор, но когда подошёл ближе услышал немецкую речь; – медленно, как в бреду, говорил курсант, – Потом я увидел немца, офицера. Он стоял с бутылкой и стаканом, рядом стояли ещё двое, один кажется, был с пулемётом. -Левинц! Через минуту тот вошёл, с интересом разглядывая ожившего милиционера. Следом за ним вошли Серёга и Света. -Как пациент? – спросил Борис откуда-то из-за спины. -Скорее жив, чем мёртв, – ответил Симак словами из фильма, – Подойди, на опознание! Тот подошёл, облачённый в трофейный мундир, склонился над телом курсанта, внимательно посмотрел в его наполнившиеся страхом глаза. Прошла минута, наконец, Левинц разомкнул губы: -Вер бист ду ху из дер штандорт ирес милитиреш айнхайт? Человеку, смотрящему на действо со стороны, непременно показалось бы, что немецкий офицер допрашивает попавшего в плен солдата. Между тем Борис выжидательно молчал, сверля испытующим взглядом потерявшегося курсанта. На лицах собравшихся вокруг операционного стола друзей, появились еле сдерживаемые улыбки. -Будешь говорить, зобака! – прикрикнул он, и курсант инстинктивно заслонился так и не выпущенным из правой руки автоматом. -Эй, Гитлер, хорош издеваться над человеком, он и без того уже седой! – рассмеявшись в голос, не выдержал Серёга. Левинц пьяно заулыбался: -Не ссы дружище, мы русские! – успокоил он, пошлёпывая курсанта ладонью по синеватой щеке. Симак отстранил Левинца в сторону, и спросил Курсанта: -Этот немец? Тот мочал. -Да не боись ты, мы свои! Ты знаешь, что на поле произошло ночью? -Нет! – поспешил ответить тот, даже на секунду не задумавшись над вопросом. -Левинц, но что ты с человеком сделал? А? – Симак повернулся к продолжавшему улыбаться другу. -Что сделал? – удивился Борис. – Ты хочешь сказать, что это я его в лес загнал? -Давай свой шнапс, нужно нашего парня в чувство привести! Курсант, слушавший разговор друзей, немного расслабился, попытался встать – но сил у него не было, и он снова плюхнулся на жёсткую поверхность стола. Подошёл Борис, и принёс полную бутылку шнапса. Молча нацедив жидкость в двухсотграммовый стакан, он протянул его раненному: -Дринкен шнапс, русиш золдат? Курсант недоверчиво посмотрел на него, но на этот раз страха в его взгляде не было. -А воды нет? – спросил он, принимая до краёв наполненную ёмкость. -Есть, но вначале выпей этот чудный эликсир жизни! – предложил Борис. Тот сжал рукой стакан, и принялся вливать в себя жидкость. Он морщился, и хотел было отпрянуть от стакана, но Борис не давал ему этого сделать, услужливо придерживая донышко стакана, и наклоняя его по мере опустошения. Пришлось пить до дна. -Где я? – спросил курсант после недолгого молчания. -В немецком бункере времён Великой Отечественной войны! – ответил Симак. -А кто вы? -Мы? Поисковики, военные археологи, копатели – если угодно! -Как вы сюда попали? -Слишком много вопросов ты задаёшь. Давай вопросы буду задавать я? Мне, например, интересно – кто, собственно, ты такой? То, что ты курсант – мы уже поняли. Давай сначала. И курсант рассказал свою историю, начиная со своего поста на безлюдной дороге, и заканчивая тенями в лесу и русским солдатом. -Да ты башкой ударился, дружище, вот и приглючило тебе тени и солдата этого! – сказал Борис. -Крап среди бандитов был? – спросил Симак. -Да, был там такой, за главного он. Там их двое: одного Чехом зовут – он местный; а другой – московский, Крап, точно, так его все звали! -Симак, а если это “засланный казачок”? – неожиданно спросил Левинц. -Хрен его знает... может и так... – ответил тот, совершенно не вдумываясь в эти слова. Борис ближе подошёл к раненому, и с силой сжал левой рукой большую рану на плече Курсанта, от чего тот взвизгнул. -Говори, тебя подослали? Я с тобой шутки не буду шутить! – и Борис вынул из кармана правую руку, с зажатым в ней “Вальтером”. Ствол этого, похожего на “Макаров”, пистолета, Левинц с силой вставил курсанту в рот. Послышался стук железа о зубы, Курсант приглушённо застонал, глядя испуганными, округлившимися глазами на Левинца. Из уголка его рта по лицу потекла тоненькая струйка крови. -Отпусти его! – крикнула Алёна, которая хотела перехватить пистолет Левинца. Но Симак, чуть приобняв, задержал девушку, не дав ей ухватится за вооружённую руку Бориса. Он мог бы случайно спустить курок, как сделал это час назад, перед “ДОТ-ом”. Алёна попыталась вырваться из объятий, не понимая, что в этой ситуации она может только навредить Курсанту. -Ты что, ты не видишь, что он делает?? – задыхаясь от возмущения, проговорила она. – Он же его убьёт! Вы такие же, как эти бандиты! Оставьте парня! – её голос сорвался на крик. -Борис, отпусти, с этим пацаном всё в порядке! – попытался вразумить друга Симак. – Он не может быть заслан – посмотри на него! Борис повернул своё лицо к Симаку: -Ты же сам сказал, что он может быть засланным! -Я не то хотел сказать! – попытался оправдаться он, прилагая усилия, чтобы не выпустить из своих объятий Алёну. -Вас не поймёшь! – как-то зло проговорил Левинц, – Вы уж определитесь! А то мне уже надоело по жизни во всём виноватым быть! Он с неохотой вытащил ствол пистолета изо рта Курсанта. За пистолетом потянулась красная нить слюны. Протерев оружие бинтом, который лежал рядом с Курсантом, Левинц бережно убрал оружие. -Свой так свой! – как-то беззаботно сказал он. – Но допросить по-хорошему, думаю, его бы не мешало! Алёна вырвалась из рук, сильно расцарапав Симака острыми ногтями. -Вы... – она встала рядом с операционным столом, на котором лежал Курсант. – Вы, вы хуже чем они, вы хуже чем эти разбойники, потому что делаете вид, будто бы вы нормальные люди! Это же человек, нельзя же так с ним! Вы что не видите, что он итак еле живой?! Его били и пытали! И вот он сбежал и выбрался, убежал от смерти, пришёл к нам за помощью, и что вы делаете? Вы делаете то же самое, что делали с ним они! Козлы вы! А ты Симак, – я не знала что ты такой, от тебя я такого не ожидала! Я думала, ты другой... Я больше не хочу участвовать в ваших играх, мне больше ничего не надо здесь, в этом лесу! Я возвращаюсь обратно, в город! -Алёночка, подожди! – подбежала к ней подруга. – Нам нельзя в города – там нас убьют! -Пусть попробуют! Там такие же звери, как и туту – тут не убили, и там не убьют! – сказала она, оттолкнув подругу. Она выбежала из лазарета, но через минуты две, которые все провели в полном молчании, девушка вернулась. -Я поставлю парня на ноги, и пойду домой! – сказала она, когда вошла в лазарет. Глаза её были красноваты, веки чуть опухли. Было видно, что она плакала. -Всё узнал? – спросила Алёна у Симака, не обращая внимания на собравшихся. -Алён, произошла ошибка, успокойся... -Успокоится? Ты мне это говоришь? Тогда знай – успокоюсь я тогда, когда мы с этим парнем покинем ваш проклятый бункер! Уйдите отсюда, уйдите все! – толкнула меня его. Они вышли. -Чего это с ней? – спросил Серёга. -Месячные, наверное! – усмехнулся Борис. -Слышишь, ты! – не выдержав, Симак с силой сжал в руке ворот немецкой шинели, и припечатал тело Левинца к стене. – Моё терпение тоже имеет пределы! Ещё раз про неё что-нибудь плохое скажешь – шею сверну! -Так значит! – обиженно проговорил Борис, когда тот отпустил его. – Все значит, против меня? Всем я мешаю, да? А если этот “Курсант” внатуре окажется стукачём, и передушит нас всех ночью, пока мы спать будем? Эта его история с “тенями”, и русским “солдатом-призраком”, смахивает на бред, вам не кажется? -Может быть и так, но я ему верю! – ответил Симак. -А мне? -Тебе тоже верю, только ты часто перегибаешь палку! Борис невесело усмехнулся себе под ноги, и медленно поплёлся в спальное расположение. -Надо дизель заправить! – сказал Серёга. Вместе с Симаком они вошли в генераторную. Серёга прикрыл дверь, взял канистру, с приготовленной заранее, соляркой, открутил заливную пробку бака, и долил топливо. -Ты понежнее с ней! – вдруг, сказал он. – Таких, как она, больше нет! Он замолчал. Поставив опустевшую канистру на пол, завинтил пробку на баке, и продолжил: -Я хотел бы, чтобы она полюбила меня – но... она выбрала тебя, Симак! Я бы, конечно мог бы вступить с тобой в борьбу за неё, но это было бы не правильно – по крайне мере, в этих условиях! К тому же, насильно мил не будешь – да и у тебя больше прав на неё, чем у меня! -Это почему же? – отрешённо поинтересовался друг. -Потому... потому что ты недавно потерял девушку, потому, что тот человек, которого Фриц вместе с Левинцем привёл в свой штаб, и тот человек, который потом вышел из этого штаба – это два разных человека! Ты засыхаешь, друг! Сейчас ты, при всём своём терпении, прижал Левинца к стене, стянув его ворот, а что ты с ним сделаешь завтра? Всадишь ему нож? Куда уходит твоё терпение, твой здравый смысл твоя рассудительность? Я вижу, что ты держишься только за счёт Алёны, – ты хороший человек, и мне не хочется ставить свои интересы выше твоей жизни, и выше жизни Алёны! Я не смогу вбить кол в ваше счастье! Такой второй девушки на свете нет, и я знаю, что если ты её упустишь, то ты уже никогда не сможешь найти себе пару! Ты превратишься в такого же, как этот Аскет – в безжалостного и чёрствого мясника! Для меня же, она слишком хороша – я всегда смогу найти себе другую, и быть с ней счастливым – поэтому, я и уступил тебе Алёну, уступил без боя! И прошу тебя, цени её! Она столько всего вытерпела за свою нелёгкую жизнь, она согласилась идти с нами, после того, как увидела тебя – иначе, она бы осталась в городе! -Я не знаю, Серый, как мне поступить, и что делать со всем этим! Мне трудно так просто забыть Машу! Ведь я любил её! Мне трудно изменить ей, не побывав даже на её могиле! -Если она любила тебя, то она бы была рада, что ты нашёл себе Алёну – это было бы лучше, чем медленное и болезненное перерождение в Аскета! Серёга положил руку на плечо Симака: -Друг, пусть она немного сейчас успокоится, – у неё тоже нервы сдают, – а потом подойди к ней, и скажи ей, что ты уйдёшь в город вместе с ней! Мы с Левинцом и Светой, с Курсантом, сами тут как-нибудь справимся! -Нет, я вас не оставлю, если и уходить – то только всем вместе! -Не зачем тебе губить свою жизнь, ведь по сути ты вообще не при делах! Кашу заварил Левинц! -И ты не при делах, и Светка тоже, да и Курсант этот... нет, Серёга, мы все останемся, и начистим рожи этим ублюдкам! Только после этого можно будет покинуть этот лес, иначе, он никогда не покинет нас! Я не уйду. И Алёна не уйдёт – не отпущу, потому что знаю, что её ждёт в этом городе! Серёга, похлопал друга по плечу, и открыл дверь. Заправив топливный бак генератора, Симак и Беркут пошли на кухню, где в одиночестве сидела Света. Увидев вошедших, она не проронив ни слова, вышла. Беркут растопил плиту, и поставил на неё уже чуть закопченный, но всё же ещё не потерявший “товарный вид”, чайник. День выдался тяжёлым. А день ли? С тех пор, как они спустились в этот бункер, понятие день-ночь приобрело размытое, символическое значение. В этом бункере дня не было – тут правила бал хозяйка казематов – тьма! Двое парней склонились над столом, на котором была расстелена карта. Они пили крепкий чай, и в полголоса обсуждали дальнейший план действий. Они не видели через закрытую кухонную дверь, как по коридору в помещение с генератором прошёл Борис и Света. Одной рукой Левинц сжимал руку девушки, а другой – прозрачную бутылку со спиртным. Оказавшись в комнате с работающим дизелем, дверь за вошедшими плавно затворилась. Через какое-то время Симак вошёл в лазарет. Алёна сидела в неосвещённом светом хирургической лампы, углу. Под лампой лежал, словно труп на столе в морге, Курсант. Он спал, яркий свет совсем не мешал ему спать. Свернувшись калачиком, он был похож на мальчика – хотя по сути, он им и являлся. Девушка ладонью заслонила глаза, тело её чуть подрагивало. Симак подошёл к ней, и обнял её, не сильно прижав её к себе. -Мы не такие, как они! – тихо прошептал он ей на ухо. -Я знаю; – так же тихо, ответила она. -Прости! -Ты прости! Я сорвалась! Ты был прав, когда остановил меня, – иначе, Борис мог бы застрелить парня! -Ты устала, мы все устали, поэтому и срываемся друг на друге. Борис тоже неплохой парень, просто таким, каким мы его видим сейчас, его сделало предательство, и убийство. Его таким сделала та злость, которая окружила его – я только сегодня это понял, Серёга открыл мне глаза! Он хочет, чтобы мы с тобой уходили отсюда, уходили вместе! Но я отказался, потому, что мы не можем их бросить, без нас они пропадут! -Я знаю, никуда я и не собиралась! Вас только оставь одних! На её блестящих, чуть покрасневших глазах, засверкали искорки. Она улыбалась. Он чуть крепче прижал её к себе, она обвила его шею руками. Они застыли в долгом поцелуе, обнимая друг друга. -Мы выберемся отсюда! – пообещал Симак. -Выберемся! – согласилась она. Они вновь жадно целовали друг друга. -Пора... – чуть отстранился от девушки он. – Нужно решить, что дальше делать! Она расцепила руки, которые замком сковали его шею, Симак разжал свои объятия, – которые так же, сковывали её. Курсант по-прежнему безмятежно спал. -Поспи! -Ладно, – пообещала она, – Иди... **** -Так какой план? – спросил Беркут. -Не знаю, но история с ночной бойней на поляне мне не нравиться. С кем они воевали? -Может... – Серёга замолчал, – ...Друг с другом? Курсант ведь сказал, что банды две – мало ли, может, они чего не поделили между собой? У нас, например, одна “банда”, но это же не мешает нам постоянно ссориться? -А кто тогда эти ... тени, немцы эти, которых курсант на поле видел? Или ты тоже думаешь, что он “гонит”? -Может, приведения? – после продолжительной паузы ответил Беркут. -Ты же атеист, так? -Так; Но притом я не исключаю того, что в мире существует некая сила, просто об этой силе лично я ничего не знаю! Ты сам как думаешь, Бог есть? -Думаю, есть, Серый. Простым доказательством может служить гадание блюдцем, так называемый “спиритический сеанс”. Мне доводилось быть свидетелем такого гадания, и скажу тебе честно, после того, как “у духа” спросили “кто ты” – мне стало не по себе... я понял, что блюдце двигает совсем не дух человека, которого ты вызываешь... -Ну а почему мы тогда вокруг нас твориться такой беспредел? Почему Бог не накажет всех, кто не прав – ведь тогда мир стал бы совсем другим, чистым! -То, что происходит в мире, все беды мира – творение людей, и демонов руководящих ими, хоть они этого и не замечают. Богу не надо убеждать нас в своём существовании, мы сам должны придти к этому, тогда наш путь не будет напрасен. Будут испытания, проверка нашей веры на прочность. И когда ты, при очередной неудаче или потере опустишь руки, и скажешь: “Бога нет, он бы этого не допустил!” – тогда ты проиграешь; ты не пройдёшь это трудное испытание, называемое жизнью. Лишь когда ты будешь верить, непоколебимо верить, тогда Бог тебя будет награждать за твои жертвы, и за твою стойкость. -А как же Аллах и Будда, они тоже есть? – спросил Серёга, разливая кипяток по кружкам. -Да, тот же Бог, только под другим именем, с изменёнными, – под интересы меняющих, – уставами веры. Это противоположность, вот дьявол есть, у него много имён: волант, сатана, и множество синонимов. А Бога люди разделили между народами, говорящими на разных языках. Бог один – веры разные. В нашей православной вере наиболее точно отображены многие положения этой веры, поэтому, как показывает история, Бог с нами, помогает нам в самые крайние моменты нашей жизни. Наш русский народ очень доверчив по своей природе, и люди легко приняли крещение и новую христианскую веру, но поняли они эту веру по-своему. По сути всё получилось само собой. Но в тоже время, мы русские, продолжаем оставаться доверчивыми, и верим в каждую сказку, которую нам преподносят. За это нам посланы тяжёлые испытания. Поэтому мы – самый бедовый, но в тоже время, узревший Бога истинного, и хранимый Им, народ. Так сложилось, что только вселенское горе приводит человека к пониманию Бога, к вере в Него. Вот возьми, например, честность русского человека. Нет нигде такого честного народа, как Наш. Иностранцы, приезжая в Россию, первым делом обращают внимание на хмурый вид нашего человека – в других странах так не принято, там принято улыбаться, даже если повода для улыбки нет. Эту искусственную улыбку натягивают детям при рождении, меняя естественную природу человека, которая идёт от Бога. А делать этого нельзя. Вот и ходят они, обманывая друг друга лживыми улыбками, не говоря друг другу правды, лишь угодливо льстя друг другу. Они во всём ищут выгоду. Иноземец никогда не сможет сжечь деньги, разве что в кино. Свои деньги. А я сам видел, как один мужичёк, поссорившись с роднёй, нещадно жёг целую кучу купюр, которую сам копил полжизни. В других странах из Бога сделали условность, сказку. А взамен – деньги. Для них это главное. А ты подумай, что вообще, по сути своей, что есть деньги? Бумага? Нет, деньги – это ничто. Самое ценное, после жизни в целом, что дано человеку – это время. В советские годы время у людей отбирали, да порой и жизни отбирали, что уж тут. А сейчас время покупают. Люди сутками прозябают под гнётом цифр и букв, они растрачивают своё бесценное время, ничего не создавая, превращаются в овощей, тратя полученные ими деньги на внушённые им ценности. Как например, во времена Хрущёва, мечтой рядового гражданина “СССР” была жвачка, потом мечта изменилась – все захотели джинсы – за них некоторые граждане могли отдать всё, даже собственную честь. Потом все резко захотели дурацкие видеомагнитофоны, потом – шкафы-стенки, потом пейджеры, потом мобильники, потом компьютеры... Человек всегда будет чего-то хотеть, и в тот момент, когда он это “чего-то” себе, наконец, купит – в этот момент в мире появиться что-то новое, на что человеку обязательно нужно будет копить деньги. Для каждого социального класса всегда будет своя ступень материальных, относительно труднодоступных, ценностей, ради которых нужно будет “рвать задницу” и тратить своё время. За границей, да и у нас тоже, многие люди живут в огромных, но дешевых частных домах, расход на содержание которых довольно большой. В то же время строительные материалы сделаны с таким расчётом, чтоб через двадцать лет они полностью пришли в негодность, обрекая человека опять тратить своё время на это зыбкое и тленное. Ведь можно было бы построить небольшой дом, который стоял бы сто лет. А вместо этого строятся огромные дома, но из хлипкого материала, не долговечные. Люди тратят своё время, чтобы заработать деньги. Чтобы потом, в свою очередь, вложить эти деньги в свои картонные стены, которые через определённое время всё равно придут в негодность. Многим просто не на что тратить деньги, но люди уже приучены работать, а на что потратить свой заработок – для них придумают менеджеры. Рулит этими процессами “хотения” зависть, лень, гордыня и боязнь несоответствия стереотипам – вот четыре пункта, которые заставляют человека постоянно хотеть чего-то нового. Я думаю, что может быть так: мы так устроены, что при совершении греха, в нашем понятии, мы наказываем себя сами – подсознательно притягивая к себе самые страшные, в зависимости от степени тяжести греха в нашем сознании, беды. И столкнувшись с ними, преодолеваем их, или ломаемся под их тяжестью. Бог может послать нам помощь в виде удачно сложившихся обстоятельств, для преодоления притянутой нами же беды; или направить людей, встретившись с которыми, нам будет проще решить свою проблему. Ещё Он может помочь нам сам, без просьб, когда видит твои дела, и поставленную тобой цель, достойную помощи цель – тогда происходит чудо, и ты встречаешь нужного человека или другое воплощённое проявление помощи. Хочешь проверить одну теорию: закрой глаза, сконцентрируйся и постарайся увидеть в темноте огонь. Если у тебя это получиться – значит ты обладаешь некоторой силой внушения, которую можно применять во зло или во благо себе и окружающим, силой, которою можно направлять в себя и наружу. Теперь, чтоб определить какого рода эта сила, представь, не открывая глаз, что этот огонь – это добро, всё светлое, что есть в тебе, некое воплощение светлой силы. Теперь попробуй увидеть его снова. Получилось? А теперь представь, что это зло, ненависть и гнев в тебе. Будет ли теперь гореть этот огонь? Если нет – то значит хорошего в тебе больше, чем плохого! Я бы сравнил нашу жизнь с ходьбой по гористой местности. Для примера два сравнения – парень, на носу у которого служба в армии, с отправлением в горячую точку, и девушка, забеременевшая неизвестно от кого. Каждому из них предстоящее испытание представляется чем-то невообразимо трудным, более того, оно им кажется итогом их жизней. Можно сравнить эти грядущие испытания с горой, с которой столкнулись молодые люди, долго время шедшие по сделанной для них родителями равнине. Да, они догадывались, ещё давно, о том, что этот день когда-нибудь настанет, они видели из-за горизонта макушку этой горы. И вот они стоят у подножия – каждый перед своей горой, и на плечи ложится тяжесть выбора. У них есть два варианта действий – или взобраться на эту вершину, либо топтаться у подножья всю оставшуюся жизнь, либо сразу броситься в пропасть – чтоб не мучатся. Последний вариант не рассматриваем, хотя в нашей реальности такое довольно часто случается. Ну вот девушка сделала аборт, а парень купил себе военный билет. Но эти решения равносильны тому, что они оба остались топтаться у подножья, и так и не перешагнув через свой страх, который будет теперь с ними до конца дней. Взобравшись на вершину, они увидят свой путь свысока, на много километров-дней вперёд, они увидят и выберут направление, куда им стоит идти, они приобретут цель своей жизни-пути! Оглянутся назад, созерцая пройденное препятствие, отметят про себя, на будущее, самые сложные места этого восхождения, сделают выводы. И будут спускаться вниз, уже видя за горизонтом высокую вершину следующей горы. Парень, отслужив в армии, вернувшись домой, увидит многие вещи, к которым он привык, увидит их в новом свете, увидит их ценными и интересными. Жизнь нальётся разноцветными красками, и ему уже самому будет хотеться идти дальше, к новым восхождениям. Девушка, родившая ребёнка, испытает радость материнства, и много сопутствующих чувств, которые своим светом загонят в тень все страхи и опасения. Жизнь наполнится светом, и будет яркой и насыщенной. И в свете настоящего грядущее будущее будет совсем не страшным, а даже желанным. -А ты философ, как я погляжу. Знаешь, с чем-то я соглашусь, а с чем-то – нет! Но я всегда чувствовал, что есть в этой жизни что-то, от нас, людей, независящее, и это нечто большее, чем судьба или случай. Но не поздно ли мне, человеку не раз перешагнувшему черту, сейчас, после стольких совершенных мною ошибок, верить в Бога? -Я думаю никогда не поздно. Главное – искреннее раскаяние, и желание побороть свою слабость, какой бы она ни была. Притом я считаю, что церковь можно не посещать каждый день, нужно ходить туда по зову души. Ведь в Бога верить можно по-разному: биться лбом о пол, соблюдая все каноны – но не осознавать при этом самого существования Высшей Силы. А можно увидеть и ощутить Бога своей душой – и тогда храм будет в тебе самом, внутри тебя. Вообще церковь, как и иконы, созданы для слабых людей, которые не могут увидеть Бога в себе. Многие прихожане на самом деле не верят в Бога они, конечно, думают что верят – но это не так. Совершая грех, у таких людей не щемит в сердце – и это самое плохое. Они не пытаются изменить себя, хотя человек должен подавлять в себе грех, во всех его проявлениях, стремится к этому, каждый свой день. В этом стремлении и заключена вера. Человеку, который преодолевает себя день за днём, превозмогая греховные помыслы, со временем открывается истина, которая дороже золота и денег. Человек становится сильным, его дух крепнет с каждым преодолённым испытанием. Так в мире появляются старцы, которые творят чудеса. Такие люди совсем не боятся смерти, они ждут её и радуются, в последние свои жизненные минуты. К слову о иконах: каждый человек и является иконой, созданный по образу и подобию Господа, и если к примеру, ты бьёшь кого-нибудь кулаком по лицу – ты в первую очередь бьёшь кулаком в Образ Божий, а уж только потом того человека. Всё что делается человеком, должно быть сделано с пониманием, и с добротой. К сожалению, не всегда так получается в жизни – и в этом наша слабость, мы не можем противостоять обстоятельствам, прогибаясь под них, наполняя свои души мирским ядом. -Интересная теория, – задумчиво сказал Серёга, после минутной паузы. – Я подумаю об этом. -Подумай – это моё мнение, я часто думаю на эти темы, когда блуждаю по лесу с металлоискателем; Некоторое время мы сидели молча. Серёга разглядывал наполненное чаинками дно своей кружки. -Что с братвой делать будем? Нам же придётся их валить, хочешь или нет – иначе они нас завалят! -Придётся. Что делать. Наши деды тоже убивали, за Родину, за свою землю. Считай, что мы сейчас тоже за землю воюем. За место под солнцем на этой земле. Если мы не правы – то мы проиграем этот бой, и тогда менять что-либо будет уже поздно. Мы конечно не вправе судить этих людей, но судя по рассказам курсанта, да и по рассказам Бориса, никто плакать по ним не будет! Я думаю, погибнет тот, кому суждено погибнуть! -Предлагаю сейчас костерок запалить, на улице! – сказал Беркут. – Братва как только дым увидит, сразу примчится. Тут мы их и познакомим с машиненгевером. -Ладно, но в таком случае нам нужно задействовать и Курсанта. -Ты что, не видел его? Какой из него воин? -Ничего, для того, чтобы магазины патронами набивать, воином быть не нужно! Пусть он с тобой будет, а со мною будет Борис. Мы с Борей в первом “ДОТ-е” будем, вы – в третьем. Костёр разведём между нашими “ДОТ-ами”, чтобы враги рыпнуться никуда не смогли. Они залягут, не окапавшись, им не удастся уцелеть под шквалом пуль. -Резонно. От Левинца в принципе пользы не больше, чем от полуживого Курсанта – он шары как зальёт, так дальше носа своего не видит, мне он бы только мешал! -Курсанта кофеем немецким отпоим, да со шнапсиком – сразу оживёт, может ещё чего интересное расскажет! Нужно идти, разводить костёр сейчас – пока просекут, пока доедут. Главное успеть уткнуть их мордами в землю до темноты! -Пусть Левинц идёт, хоть какая-то польза будет! – предложил Серёга. -Пусть будет Левинц... – согласился Симак. Они зашли в спальное расположение, и обнаружили, что самого Левинца тут нет. Как не было здесь и Светы. -Я знаю, где они! – сказал Беркут. – В генераторной перепихиваются! В этот момент вошёл Борис. Он был пьян – лицо его раскраснелось, и покрылось маленькими капельками пота. Сильно шатаясь из стороны в сторону, он прошёл мимо них в кабинет, громко припечатав к косяку дверь за собою. Из-за двери раздавался звук падающей мебели, бьющегося стекла. Через минуту всё стихло, и Левинц вышел. В руках он держал губную гармошку. Шатаясь, он подошёл к кровати, покачнувшись, криво уселся напротив Беркута, и помещение наполнилось ржавыми звуками неумелой игры на губной гармони. Серёга не дружелюбно глядел на Бориса, казалось, ещё секунда – и он влепит Левинцу хорошего подзатыльника. Но Беркут сдержался: -Я пошёл, принесу в “ДОТ” ленты. С костром ничего не получиться – этот упырь нам все карты перемешал! Придётся самому разводить, после того, как подготовлю пулемёт, и автоматы с гранатами! -Что? Опять Борис виноват? – пьяно произнёс Борис, глядя сквозь Серёгу. Он попытался убрать инструмент в карман, но гармошка стукнулась о ствол автомата, криво висевшего на его плече. Борис сильно дёрнул плечом, отчего автомат по инерции развернуло за спину. Не с первого раза, но ему удалось добраться до клапана кармана, и спрятать в его недрах хромированную гармонь. -Чтоб вас всех! – Левинц смачно сплюнул под ноги, качаясь встал, и скрылся за дверью, ведущей в коридор. -Куда он? -За шнапсом, куда же ещё? – с натянутой на лицо улыбкой ответил Беркут. В комнату вошёл Мишин. Он чувствовал себя неуверенно, в этом чужом для него месте. -Ну что в дверях встал? – спросил его Беркут. – Проходи, “велком”! Тот прошёл к кровати, неуверенно потоптался, и наконец, сел. По дрожащим рукам было видно, что сил у него почти нет. -Есть будешь? – предложил Серёга. -Нет, спасибо, только что поел! -Так что случилось ночью, на поле? – спросил Симак. -Не знаю. Я убежал. Но слышал, как у них что-то произошло – по-моему, у них пропал человек. Да, и не просто человек – а тяжело раненный. Больше я ничего не слышал и не видел. -Сам-то как? – спросил Беркут. -Спасибо, всё хорошо! – сказало он. -По виду не скажешь! – сомневался Серёга. -Слушай, думаю ты понял, кто мы такие! – сказал Симак. – Тебе придётся с нами отбиваться от братвы – иначе нам всем хана! Если хоть один из бандитов выйдет из этого леса – нам не жить! Поэтому вопрос стоит так: или они, или мы. Третьего не дано! -Я с вами! – с готовностью отозвался Мишин. -Тебя Лехой зовут? – тут же спросил Беркут, который узнал имя курсанта из его удостоверения. -Да; – согласно помотал головой тот. -Это Симак, – кивнул Беркут в сторону друга, – Он у нас за старшего. Я – Беркут, или Серёга – как угодно. Девушка, которая тебя лечила – Алёна, как ты уже наверное понял. Она с Симаком. Другая девушка, блондинка – Света, она с Борисом. Борис или Левинц – это тот парень, которого ты принял за немца. Он нашёл немецкую форму тут, в каземате. Вон дверь, – Серёга кивком указал на дверь в кабинет, – Там ты найдёшь себе одежду, я смотрю, твоя форма совсем прохудилась! Переминаясь с ноги на ногу, неуверенно поглядывая на Симака, Мишин прошёл в кабинет. Через минут пятнадцать вышел, облачённый в немецкую форму без знаков различия. На ногах красовались поскрипывающие новой кожей, немецкие ботинки, с высоким голенищем. -О, а тебе идёт! – засмеялся Сергей, оглядывая нового друга. Тот слегка улыбнулся, подошёл к зеркалу у стены, безуспешно попытался разгладить ладонями складки. На одной из кроватей лежал “шмайссер”. Рядом с автоматом лежали четыре снаряжённых магазина. -Знаешь, как из него стрелять? – спросил Серёга. -Нет; – признался курсант. Беркут показал устройство оружия, разобрал и собрал автомат, заставив повторить то же самое Курсанта. -Пацаны, тема такая! – сказал Беркут, разобравшись с Курсантом, которому он вручил ещё и пистолет “парабеллум”. – Я иду, развожу огонь, Курсант меня прикрывает у входа, ты, Симак – на пулемёте, у бойницы. Затем мы плавно растекаемся по “ДОТ-ам”, и ждём братву! Курсант неуверенно поправил ремень, на котором висел автомат. -Ты что-то хочешь добавить? – спросил Беркут. -Да. А этот... Борис, он уже пошёл разводить костёр! -Когда? – в одно слово задали один и тот же вопрос Симак и Серёга. -Мы с ним разминулись в коридоре, когда я сюда шёл. Он положил мне руку на плечё, пожелал удачи, сказав, что идёт разводить костёр. Я не понял, какой костёр, и где он его собирается разводить, но переспрашивать не стал – он был сильно пьян. Он ушёл дальше, – курсант махнул рукой в сторону потерны, связывающей “БК” с жилым помещением, – Указав на дверь в эту комнату. Ещё он сказал, передай пацанам, чтобы не обижались на меня! Они выбежали из расположения втроём: Симак, Серёга и Курсант. Они быстро бежали по коридорам, оглядывая попадающиеся на пути пустые казематы, с распахнутыми дверями. -От дурак! – задыхаясь, на бегу говорил себе под нос Симак. – Только бы успеть! Но они не успели. Почти добежав то последнего каземата, они услышали звуки выстрелов. Симак резко остановился, сердце его на секунду замерло, в нехорошем предчувствии. “Не успел, как же, друг, зачем ты?” – пронеслась в голове бессвязная мысль. **** Шатаясь из стороны в сторону, Борис шёл по тускло освещённому коридору. Подошвы его ботинок норовили соскользнуть, упираясь в покрытый слоем слизи пол. -Из-за меня, всё это из-за меня! – пьяно бубнил он, проговаривая слова заплетающимся языком, словно проворачивая через тупую ручную мясорубку куски резины. Язык не слушался, вместо некоторых слов изо рта вырывались лишь похожие на мычание звуки. Нога соскользнула, и он плюхнулся всем телом в ледяную, вонючую воду. Поднявшись на колени, он посмотрел на свои руки, которые были вымазаны скрытой под водой чёрной скользкой субстанцией, похожей на липкое желе. -С-с-сука! – громко крикнул он. Опустив руки в мутную воду, он поводил ими из стороны в сторону, смывая грязь. Ощупав китель, он довольно хмыкнул – округлая бутыль в его кармане была цела. Затем, собрав силы, он резко поднялся, придерживаясь рукою за склизкую стену. -Я вам, б*#, покажу! Всех перех*#%чу, б*#ди Краповские! Он снова шёл, не обращая внимания на сгустившуюся вокруг тьму: освещение работало не везде. Автомат болтался на груди, в походном положении. Рукоять затвора ударяла в грудь, и Борис перекинул оружие за плечо. Иногда в плечо с силой ударяла твердь шершавого бетона, тогда он останавливался, отдышавшись, корректировал своё направление, и упорно шёл дальше. Он миновал один за другим тамбуры, ведущие в бетонные колпаки казематов, не затворяя за собой двери. Наконец он увидел впереди неясное свечение – он понял, что уже почти пришёл, и слабый свет, который он видит, исходит из амбразуры последнего на его пути каземата. Дверь в тамбур было открыта. Он зашёл, оглядел опустошенную оружейку, медленно поднялся по лестнице – ноги его не слушались, они наполнились ватной слабостью. Борис боялся, что у него не хватит сил, на то, чтобы осуществить задуманное. Он поднялся, и тут ноги его не выдержали, мышцы резко ослабли, и он упал на колени. Он смотрел, как вода с его брюк стекает на серый бетон пола, как сливается в небольшой ручеёк, который тёмной змейкой устремляется обратно, к лестнице. -Я вам дам! – вдруг неожиданно громко, для самого себя, крикнул он. Он прислушался к эху, которое насмешливо играло его словами, отражая их от стен подземного коридора. Он засмеялся, смех его не предвещал ничего хорошего. -Я Вандам! – повторил он. – Жан-Клод Вандам! И я иду за вами! Он поднялся, открыл запор двери, небрежно захлопнув её за собой, направился в сторону намеченного им места, в секторе обстрела пулемёта. Его болтало из стороны в сторону, как не подкованного коня, стесавшего об острые камни свои копыта. Ветки, преграждая путь, лезли в лицо, царапая щёки и норовя ткнуться в глаза; Левинц с запоздалой бесцеремонностью отодвигал их рукой в сторону. Свежий воздух, которым наполнились его лёгкие, придавал сил, и он упорно продвигался, шаг за шагом, к своей цели – небольшой полянке, находящейся как раз в секторе обстрела. Не таясь, он наломал сушняка, чиркнул немецкой зажигалкой, запаливая сложенную пирамидой кучку веток. Всё это он делал “на автомате”, не задумываясь над природой вещей. Действия его были отработанным – он сто раз разводил костры, бывало даже в совершенно непригодных для этого местах: болотах, топях. Сильное опьянение совсем не мешало делать то, что он делал уже многократно; казалось, он смог бы развести костёр даже с завязанными глазами. Огонь быстро пожирал сухое дерево, и Левинц наломал веток впрок, разложив их не очень аккуратными кучками вокруг костра. Треск ломающегося дерева наполнил тихий лес. Сев на землю, он достал из кармана смятую пачку с поломанными и слегка намокшими папиросами. Ему удалось сделать из трёх папирос одну, и он жадно затянулся. -Я – Вандам! – повторил он, глядя невидящими глазами сквозь огонь. Достав бутылку, не без труда сняв с неё пробку, он сделал хороший глоток, поставил ёмкость на землю, поудобнее перехватил автомат, и достал гармонь. Он начал играть, и подпевать, на ломанном немецком, которого он совсем не знал. Лишь некоторые слова и фразы, взятые из старых фильмов про войну, от товарищей, и особо врезавшихся в память после изучения школьно курса иностранного языка. Где-то в голове промелькнули отголоски мысли о бесполезности его дела; если у пулемёта никого не будет, то его задумка будет напрасна. Расплатой за ошибку станет его собственная жизнь. Он поставил на кон всё, что у него было, добровольно приняв роль червяка на крючке, задачей которого было лишь заманить рыбу. **** Нападение **** Вокруг вертолёта стояло четыре внедорожника, многие из которых имели пулевые отверстия в обшивке. Полноприводный “Фольцваген” был сильно изрешечён, и не имел ни одного целого стекла. Егерь стал считать оставшихся в живых людей: -Чех и Крап, – говорил он вслух, – пацан из расстрелянного “Ленд-Ровера”, московский! Парень отозвался: -Винт, то есть Димыч, спасибо Терех, ты мне вчера жизнь спас! -Живи на здоровье! – отозвался Егерь и продолжил: -Паша Медицина, наш доктор и по совместительству алкоголик, он же распространитель наркотиков! -Я в завязе! – тихо отозвался протрезвевший Паша, которого сейчас переполняло чувство стыда за вчерашнее. Водитель и пулемётчик “Т-3”, – вновь продолжил перекличку Егерь, – Шкас, Гриф, Толян; – Егерь отвлёкся, взглянув на перепачканное сажей лицо Толи. Лицо его было чёрным, и он сейчас выглядел довольно смешно. В то же время сам Шкас где-то успел умыться, и выглядел как-то обычно, со скучающим видом наблюдал за действиями окружавших его людей. -Так, тебя мужик, как звать? -Хабиб! – ответил бородач. -И того одиннадцать человек, вместе со мною; – подытожил расчёт Егерь. -Плюс четверо на вертушке. И того пятнадцать! – нетерпеливо вставил Крап. -Да, Хабиб и Толя ранены, их можно не считать! -Ээ, ты чего говоришь, как не считать? – возмутился Хабиб. – Я стрелять могу, лучше тебя! -Молодец! – приторно похвалил того Егерь. – А ты? – спросил он Толика. -В поряде, плечё зацепило, но Пашок уже перевязал, всё в норме. -Керосину много? – спросил Егерь у пилота, кивнув на вертолёт. -Не особо; – ответил пилот, которого Чех называл “Михалыч”. -Пару кругов над полем можно сделать? -Почему нет? -Отлично! – обрадовался Егерь. – Полетели? -Начальство скажет – полетим! – Михалыч кивнул на Чеха. -Чего ты там хочешь увидеть? – с раздражением спросил Чех. -Они должны быть где-то здесь! Пусть лётчик осмотрит лес, и нанесёт на карту всё что увидит. А я пока пойду по их следам – ни одного трупа я на поле не нашёл, лишь куски тухлого мяса, оружие и куски формы. Наших убитых тоже утащили – и всё в том направлении! – Терех ткнул пальцем в сторону леса, откуда пришли немцы. Пока вертушка делает облёт, я с группой выйду по следу, будем держать связь, вертушка если что прикроет! -Сколько тебе людей нужно? – спросил до того молчавший Крап. -Пятеро; – ответил Терех, – “Т-3”, два пулемёта, гранаты, автоматы с подствольниками и с оптикой, две рации, бинокль. -Не много ли? – удивился Крап, по-волчьи глядя на Егеря. -Лады! – перебил его Чех, и обратился к Михалычу: -Ты потом сможешь посадить свою машину там? – и он ткнул пальцем в сторону расположения лагеря боевиков. -Да, места там достаточно! – ответил пилот. -Тогда делай, что скажет Егерь. Мы поедем в наш лагерь – Егерь, бери кого хочешь! Егерь взял Диму Винта, Шкаса, Грифа, водителя “Т-3”. -Ты охренел, всех самых лучших забрал! – воскликнул Крап. По обиженным взглядам оставшихся бойцов можно было понять, что каждый из них считает лучим бойцом именно себя. -Ээ, ты меня списал, да, Хабиб стреляет хуже них? – спросил Хабиб, кивая в сторону отделившейся группы. -Поехали, раз хочешь! – согласился Егерь. Распределили позывные. “Меткий” – Егерь, “Бугор” – лагерь, “Небо” – вертушка. Быстро перекусив холодными консервами, и заправив магазины автоматов патронами, группа оседлала заправленный “Транспортёр”, и они выдвинулись в сторону леса. Кровавые следы тянулись по траве широкой дорогой в сторону леса. “Фольцваген” не спеша ехал по этой страшноватой дороге. Казалось, что по полю тащили неисправный комбайн, из редукторов и двигателя которого хлестало масло: вместе со ставшей коричневой кровью, всё было забрызгано вонючей чёрной жидкостью, похожей на жирную нефть. Примятая в сторону леса трава ясно указывала направление, куда уволокли тела убитых. Вот уже начался лес – дальше пришлось идти пешком. Егерь решил оставить в машине Хабиба с пулемётом – пусть прикрывает группу в случае отхода, да и за машиной заодно приглядит. -“Небо” ответь “Меткому”! – крикнул в рацию Терех. -На связи! – ответила рация. -Мы на месте! Взлёт! -Принял! – коротко отозвалась рация, и через некоторое время послышался шум нарастающих оборотов несущего винта. -Скоро прикрытие будет! – обрадовано сообщил Егерь. Группа слега оживилось, кто-то тихо переговаривался между собой, послышался сдавленный смех. Хотя само это мрачное место было чуждо веселью и радости. Где-то недалеко слышался хруст веток – какой-то крупный зверь ломиться сквозь заваленный лесным мусором лес. Егерь покрепче перехватил цевье автомата. Они шли по следу, прошли уже порядка полу километра, когда след оборвался в глубоком бетонном колодце. Показалось, что пахнет костром, дымом. Решено было отходить назад, вертолёт улетел в сторону лагеря боевиков. И тут до слуха Егеря донёсся тихий мужской голос. Он поднял руку, подавая сигнал своей группе к остановке, и группа тут же заняла удобные для стрельбы позиции. Все вслушивались в невнятное бормотание, которое доносилось из-за деревьев. Чуткий слух Егеря уловил немецкие слова, сливавшиеся в пение, послышался скрипучий, словно скрип несмазанных дверных петель, звук губной гармони. Запах костра стал явным, отчётливым, его чувствовали все. Снова послышался треск веток. Терех крался тихо, шёл на звук, внимательно глядя под ноги, боясь наступить на растяжку, ветку, или угадить в какую-нибудь ловушку. Почву, перед тем как наступить, он прощупывал ногой, и лишь после этого наступал на это место. Перед ним, за кустами, сидел немец с закрытыми глазами, в намокшей от воды форме, вновь взявший в руки гармошку. Немец был офицером, но под серой, распахнутой шинелью он был в одних лишь трусах. Армейские, проклёпанные ботинки были одеты на босу ногу. Он сидел на сгнившем бревне, перед ним полыхал еле теплящийся костёр. На земле стояла бутылка и стакан, вокруг него разбросаны поломанные папиросы. Немец покачивался из стороны в сторону, в такт своей нескладной музыке, которую он извлекал из гармони. Качания из стороны в сторону усилились, и человек не совладал с равновесием, и завалился на спину. Удивительным было то, что даже упав, он не выпустил гармони из рук, и так же, не открывая глаз, принялся вновь наигрывать какой-то нескладный мотив, но уже лёжа. Немецкий автомат, устаревшей конструкции, безучастно валялся рядом с офицером, – он был изрядно запылён но, несмотря на это, Терех заметил, что оружие новое – воронение нигде не потёрто. Он внимательно огляделся по сторонам – никого не было. Егерь тихо шикнул – подозвав группу. Группа окружила лежащего на спине, и ничего не замечающего немца, продолжавшего чрезмерно сильно дуть в свою поблёскивающую хромом гармонь. Боевики с интересом поглядывали на него. Уже никто не таился – все стояли в рост, окружив немца. -Кто такой? – рявкнул Терех, не очень громко, но в тоже время достаточно резко. Немец дёрнулся, гармошка издала жалобный звук, он пьяно улыбался, глядя на Егеря. Одной рукой он продолжал сжимать гармонь, другой же шарил по земле, в поисках автомата – притом, судя по его лицу, это действие должно было остаться для Тереха незамеченным. -Самый хитровы*#%$ый? – спросил Шкас, наступив подошвой ботинка на его руку, в тот момент, когда тот уже сжал ладонью рифлёную рукоять оружия. Автомат дёрнулся, выпустив короткую очередь, которая ушла в сторону поля.