Чекисты

На Сойкинском полуострове немцев было напихано изрядно. Оборону побережья возглавлял капитан морской службы Хоншильдт. Штаб его в Ловколове, в средней школе. Вокруг — колючая проволока, рядом вырыты бункера. По углам — пулеметные дзоты. Гарнизон — человек семьдесят.

Перебирая в уме добытые сведения, Николай Иванович шел на лыжах, торопясь к оставленным в лесу товарищам.

Идти ему было трудно: сказывались блокадные лишения. Вот и знакомый овражек, две поваленные осины, лежащие крест-накрест.

Савельев прислушался. Кругом тихо. Подал условный сигнал, подождал. Ответа не было. Еще раз посигналил. Опять молчание. Неужто спят? Нет, не должны вроде. Во всяком случае, один обязан дежурить.

Осторожно обойдя овражек, он двинулся к землянке. И сразу понял, что случилась беда: дверь землянки была настежь распахнута. Товарищей не было. Где же они? Что с ними случилось? Николай Иванович искал их целые сутки — напрасно. А потом вьюжной ночью ушел в Ленинград.

— Погибли твои товарищи, — сказал Завьялов. — Выследили их каратели. А сведения твои мы немедленно доложим в Смольный. Значит, немцы реконструируют аэродром? Это хорошо, авиация его накроет. В Рудилове склад боеприпасов? Отлично! А с земляками удалось встретиться?

— Как же! Через них все и узнал. Истосковался народ по правдивой весточке из Ленинграда, очень интересуются, как мы тут живем. Был я, между прочим, у дяди своего, у Василия Трофимовича Нестерова. Мужик умный, головастый, говорит мало, а примечает много. Рассказал ему про блокаду, про бомбежки и голод — даже всплакнул дядя от жалости. И прямо сказал: «Можешь на меня рассчитывать. Что смогу — сделаю!» В деревне Мишино заглянул к Николаю Осипову. Молодой, толковый парень, думаю, пригодится. И еще встреча была с Анной Сергеевной Конт. Чем хорошо — на хуторе живет она, вокруг никого. Условился, будет принимать наших людей...

Разведчики проговорили почти до утра.

После первого похода в тыл врага Николая Ивановича отправили в Ораниенбаум на коротенький отдых. Но уже на другой день к нему приехал Завьялов, привез незнакомую молоденькую девушку.

— Знакомься, это Люба.

— Колмакова, — добавила девушка.

Савельев взглянул на Любу. Лицо у нее было курносое, вьющиеся волосы не умещались под ушанкой. Из-под ватника выглядывала матросская тельняшка.

— Люба служит в морской пехоте, — пояснил Завьялов. — Раньше специализировалась по библиотечному делу, а теперь... Впрочем, она сама все расскажет. Вы теперь вместе пойдете.

В тыл? С этой вот хрупкой девочкой? Да ведь там и мужчинам бывает несладко.

Люба посмотрела на него, словно догадалась о его мыслях.

— Знаю, Николай Иванович. И тяжело бывает и страшновато. Но кому-то ведь надо идти, не так ли?

— Надо, — согласился Савельев.

— Вот и пойдем вместе. Вдвоем все же легче...

Ах, молодость, молодость! «Вдвоем легче»... Какое там! Двое — значит, и задание на двоих. А ночные переходы по болотам? А многочасовые наблюдения за врагом? Лежишь в снегу, ни кашлянуть, ни встать, ни размяться.

Впрочем, хорошо, что он не сказал об этом Любе, такая она оказалась выносливая девчонка.

Фронт они пересекли благополучно. Лесом вышли к деревне Красная Горка. В ней жил Василий Трофимович, дядя Савельева. Залегли в кустах, а когда стемнело, огородами подкрались к дому. Хозяин открыл им дверь, молча провел в избу, задернул занавески на окнах. Хозяйка полезла в печку. И вот уже на столе чугунок с картошкой.

Любе тогда показалось, что вкуснее этой картошки ничего она в жизни не едала. Довоенное эскимо и то не так быстро таяло во рту, как это дымящееся чудо. Одно было плохо — сразу потянуло ко сну.

— Э-э, дочка! — улыбнулся хозяин. — Залезай-ка на печку!

Второго приглашения не потребовалось.

Вскоре улеглась и хозяйка. Мужчины закурили. Николай Иванович чувствовал, что дядя хочет ему сказать нечто важное, да все не соберется.

— Вот что, племянник, — начал он наконец, — ты, брат, того... Поаккуратнее будь. Лютуют нынче немцы, с обысками наезжают.

— Спасибо, учту.

— А это что за девочка с тобой?

— Напарница моя...

— Молода больно...

— В прошлом году десятилетку окончила. В Петергофе жила. Ну, а как немцы его захватили — в разведку попросилась.

— Эдакая-то птаха!

— Она в тыл к немцам ходила. Одна...

— Ну и дела! — покрутил головой старик. — Неужто не страшно ей по тылам-то ходить?

— Говорит — не страшно! Да я и сам замечал: ничего не боится.

Под утро Савельев разбудил девушку.

— Пора, Любаша! Пошли.

И вот они шагают через лес, чавкая по грязи, проваливаясь в ямы с холодной, ледяной водой. Ничего не попишешь — весна.

— Немцы-то не хозяева тут, — негромко говорит Люба. — Вот мы и ходим у них под носом, добрые люди нас картошкой угощают, и ничего!

Следующую ночь они провели в лесной землянке. Моросил мелкий дождик, ветер раскачивал сосны, и они гудели протяжно и глухо.

Утром Люба отправилась в разведку. Вернулась поздно и с обильным материалом.

— Пишите, Николай Иванович. В деревне Пейпия — комендатура. Сорок солдат и четыре офицера. Охрана пристани — двадцать человек. В двухстах метрах на запад — тяжелая батарея «Бисмарк». Четыре орудия, сто немцев. На северной окраине деревни Вистино — такая же батарея. Бьют по Ленинграду.

Николай Иванович удивился удачливости своей напарницы:

— Подожди, не успеваю записывать. И как тебе удалось все это разузнать?

— Удалось! — подмигнула Люба. — Я же вам говорила: никакие здесь немцы не хозяева...

В другой раз они отправились новым путем. Балтийские моряки доставили их к мелководью на катере, а до берега они шли вброд. Знакомая землянка пообветшала, заросла травой. Быстро привели ее в порядок. В уголке Люба примостила небольшое зеркальце.

— Чтобы как дома было...

Она всегда и во всем была домовитой, уверенной в своем превосходстве над врагом.

Лишь однажды она удивилась. Вернулся Николай Иванович в землянку поздно. Принес ей картошки, хлеба. Был чем-то радостно возбужден.

— Знаешь, с кем я нынче встретился? С самим старшиной Мишинской волости!

Люба чуть не подавилась.

— С самим старшиной? Так это же главный здешний гад!

— Вот именно — главный. Только не гад, а хороший человек.

— Но он же немецкий прихвостень. Разве немцы хорошего человека поставят старшиной?

— Это ты зря, Любаша. Не все те люди плохи, что работают у немцев. Многие потому работают, что так надо.

— А что он делал до войны?

— Ветеринарным врачом работал. Там же, в Мишине. Народ очень его уважает. Ну, а мне он сообщил немало интересного.

Вечером разведчики снова тронулись в путь. На этот раз вдвоем. Сперва зашли к Василию Трофимовичу. Тот встретил их с неизменным радушием, накормил. Правда, чем-то был встревожен, чего-то недоговаривал.

— Говори уж, что случилось? — спросил Николай Иванович.

— Да видишь ли, какое дело... — старик помолчал, подбирая слова. — Нашелся прохвост, донес немцам про тебя. Ну, а они нагрянули к твоей матери. Перевернули весь дом. Татьяну, мамашу твою, избили. Чуть было не расстреляли.

Николай Иванович скрипнул зубами. Сволочи! За что же бить старуху?

— Надо навестить вашу маму, — решительно сказала Люба.

— На засаду нарветесь, — предостерег старый рыбак.

— А мы осторожно. Как вы считаете, Николай Иванович?

Савельев колебался. Конечно, надо было навестить мать, успокоить, приласкать. Ну, а если и впрямь засада?

И все же они пошли в Слободку, в родную деревню Савельева. Пока не стемнело, вели наблюдение из леса. Затем Николай Иванович невидимыми тропками вывел Любу к своему огороду. Пролезли сквозь тын, подошли к дому, и разведчик тихо стукнул в окно. Молчание. Постучал снова. В окне мелькнула тень, и женский голос что-то спросил. Что именно, Люба не поняла. Между тем Николай Иванович ответил тоже на непонятном языке, и девушка вдруг вспомнила: Савельев по национальности ижор, говорит с матерью на родном языке.