Страница 19 из 95
Как же Власов примирился с этим компромиссом? С самого начала ему было ясно, что нет никакой возможности привлечь Гитлера своей идеей, и он знал, что мы были вынуждены тактически действовать очень осторожно. И он сознательно принял участие в этой «игре». Никакие иллюзии не руководили ни им, ни его сотрудниками, ни его немецкими друзьями. Все они абсолютно здраво и реально учитывали обстановку.
Каждый курс в Дабендорфе кончался парадом, который принимал генерал Власов. При этом пропагандисты строились в каре, генерал Трухин подходил с рапортом. Власов в коротком приветствии, звучавшем на параде громоподобно благодаря его басу, поздравлял курсантов с окончанием курса и желал им полного успеха при исполнении будущих трудных заданий. После этого они проходили церемониальным маршем перед Власовым и его штабом под звуки дабендорфского военного оркестра. Приветствие, ответ и аплодисменты были точным повторением церемониала, принятого в подобных случаях в Советском Союзе. Это давало возможность курсантам восторженно приветствовать Власова, стоявшего на почетной трибуне и тоже аплодирующего. Овации заканчивались лишь когда сам Власов переставал аплодировать.
После производства курсанты отправлялись по местам своего назначения. Их командировали не только в так называемые добровольные отряды и восточные батальоны но и в управления всеми лагерями военнопленных. Тут они призывали своих земляков, с помощью докладов, газет и другими способами, к участию в поддержке освободительной идеи Власова. О своих успехах и встречаемых трудностях они должны были каждый месяц доносить в Дабендорф. Очень часто в их работе им препятствовали местные руководители, которые проявляли полное непонимание в том «чего собственно, хотели эти русские?». На пропагандистах также лежала задача выбирать новых кандидатов для курсов в Дабендорфе. Не прошло и года, как штаб генерала Власова располагал целым списком уже обученных кандидатов для РОА. Короткие характеристики их содержали указания о наиболее успешном и полезном использовании отдельных лиц.
При совместной работе с параллельно действующей русской администрацией успешно сказывался факт, что капитан Штрик-Штрикфельдт, как начальник Отделения пропаганды, одновременно руководил и обслуживающим немецким персоналом, без которого Дабендорф, конечно, обойтись не мог. Я не припомню ни одного серьезного случая, который бы вызвал недоразумение и повлек за собою спор. Единственное «осложнение», которое осталось у меня в памяти, было в случае с сыром.
Надо сказать, что курсанты Дабендорфа получали паек немецких военных частей второго разряда, на ступень выше, чем им полагалось. Второй разряд был предназначен для частей на фронте; первый полагался для частей на передовой боевой линии, а третий частям на родине. Однажды стали раздавать сыр, который был мягким и потек. Русские отнеслись к этому с недоверием и, очевидно, думали: «Раз сыр течет, значит он, конечно, уже испорчен. И так как нас русских считают унтерменшами, то мы и должны есть этот испорченный сыр».
Комендант лагеря майор Элбен, услышав об этом, приказал вывесить на черной доске приказов плакат: «В сыре нет личинок, и поэтому его можно есть». Русский же перевод его гласил: «В сыре нет червей…» Этот плакат еще больше смутил русских. Теперь они решили: хотя в сыре нет червей, но он плохого качества, и поэтому его хотят скормить им. Об этом было доложено Власову, и он был убежден, что только русские (потому что они русские) получают испорченный провиант.
Когда этот сыр был подан Власову на завтрак, я стал его есть и спросил: «А вы не хотите его есть?» — «Конечно, нет!» — был ответ. После этого я с большим удовольствием съел весь сыр, предназначенный для восьми завтракавших. На меня все смотрели с удивлением, предполагая, очевидно, что я только во имя поддержания немецкого престижа, давясь, поглощаю «испорченный» сыр.
Еще более их удивляло мое совершенно преувеличенное представление о военной дисциплине, заставлявшее меня делать то, что было мне противно. Я привожу этот случай как маленький пример того, как легко возникают недоразумения, особенно из-за взаимного непонимания языка.
В качестве офицера немецкой разведки в Дабендорфе служил барон Хельмут фон Клейст. Во время гражданской воины в балтийских странах в 1918/19 годах он был страшим интендантом балтийского ополчения. Барон Клейст во многом отличался от других немецких офицеров, служивших в штабе. От всего сердца и с твердым убеждением он боготворил государя Николая Второго и тогдашнего главу династии Романовых и претендента на царский престол Великого Князя Кирилла. Однажды он сказал мне: «Если бы Великий Князь приказал мне прыгнуть с колокольни, я бы без колебаний сделал это». В своем штатском костюме он всегда носил на галстуке булавку в виде маленького щита с цветами Императорской России: белым, синим и красным. Его любимым занятием были оживленные разговоры с русскими за стаканом чая.
Штрикфельдт был целиком согласен с тем, как Клейст понимал свои служебные обязанности. Когда в Дабендорфе заподозрили полковника Спиридонова в подпольной коммунистической работе и спешно, по решению капитана Штрик-Штрикфельдта, послали его как «пропагандиста» в отряд в Дании, я спросил с удивлением, почему этот заговорщик не подвергся наказанию?
Штрикфельдт на это ответил: «Неужели вы думаете что нашему заданию пошло бы на пользу, если бы мы каждую вторую неделю раскрывали новый заговор? Это принесло бы нам гораздо больше вреда, чем наше решение сохранить жизнь этому полковнику и отпустить его на волю без наказания. Наш офицер разведки в этом отношении целиком придерживается моих взглядов. Он ведь любит русских и охотно болтает с ними за стаканом чая и не расследует каждое подозрение. Это именно и хорошо.»
Я должен признаться, что не вполне понимал тогда значения такого мудрого подхода. Еще во время войны выяснилось, что подозрения против полковника Спиридонова были неосновательны: дело сводилось просто к интриге. До самого конца он играл большую роль в КОНРе, и генерал Власов относился к нему с полным доверием. И после войны Спиридонов оставался противником большевиков. Он умер естественной смертью.
Для характеристики барона Клейста, которого я причисляю к моим друзьям, я хотел бы рассказать о забавном случае. Однажды он был на одном русском собрании, скорее как слушатель, чем участник его. Как это в обычае у русских очень быстро завязался ожесточенный спор, все друг другу возражали, дело дошло даже до брани. Это очень огорчило барона Клейста, чье сердце было полно любви к русским. Наконец, он решил вмешаться в спор, чтобы установить мир, и поднялся на подиум. Не вполне правильно владея русским языком, он обратился к спорившим со следующими словами: «Дорогие друзья, успокойтесь! Я вижу, что вам нелегко. Жизнь действительно тяжела, но ведь из-за этого не стоит приходить в такое возбуждение! И мне нелегко: ведь каждый день в 6 часов утра моя жена возбуждает меня…» (желая сказать «будит»).
Особую роль в Дабендорфе играл ротмистр Эдуард фон Деллингсхаузен в качестве заместителя капитана Штрикфельдта в должности батальонного командира. Трудно было себе представить лучшего посредника между немцами и русскими. Деллингсхаузен, благодаря своему происхождению, чувствовал себя как дома как у русских, так и у немцев. Он происходил из немецко-балтийской дворянской семьи из Эстляндии. Во время Первой мировой войны он служил в императорской русской армии и получил воспитание в России. Он не только безукоризненно говорил на обоих языках, но и принадлежал к обеим национальным культурам. В императорской армии Деллингсхаузен начал службу как вольноопределяющийся. В меньшей степени о нем знали, что в Первой мировой войне с русской стороны он принимал участие в походе русской армии в Восточную Пруссию под командованием генерала Ренненкампфа. Как командир одного из трех разведывательных взводов он был послан для того, чтобы восстановить связь с армией генерала Самсонова. Когда война превратилась в позиционную и гвардейская кавалерия использовалась в окопах как пехота, Деллингсхаузен, как и многие из его друзей, перешел к новому роду оружия — военной авиации, став одним из самых выдающихся боевых военных летчиков. Самолеты того времени, незащищенные монопланы и бипланы, назывались летающими гробами. До 1916 года боевые летчики сражались, стреляя из крупнокалиберных револьверов, и бросали во вражескую пехоту ручные гранаты. Деллингсхаузен получил все возможные боевые награды. Никто из его друзей не знал что-либо об этом периоде его жизни. При его скромности и спокойном благородстве он никому не показывал своих отличий.