В Москве полночь

Акопов не спеша оделся в новые шмотки, приклеил усы, чуть подгримировался, изменив разрез глаз. Глянул в большое зеркало в прихожей перед тем, как выйти, и остался доволен — не то узбек, не то туркмен. К тому же денежный, судя по одежке. Оружия не взял. Только заточку из велосипедной спицы вдел в шов куртки. На самый крайний случай…

У метро, возле памятника «Баба с лошадью», толклись неугомонные торгаши, чуть не в нос совали спиртное и разноцветных бутылках, голозадые книжонки и подозрительную колбасу.

— Эй, чукча! — окликнули Акопова. — Купи презерватив с секретом! Не пожалеешь…

— Одень себе на голову, — не остался в долгу Акопов.

За немыслимые еще недавно деньги купил «вечерку», пожалел старушку-газетчицу. А на эскалаторе, вглядевшись, обнаружил номер недельной давности.

В подземке поплыл вечерний народ — бездельный, чуть мятый, безоглядный. На ходу пили пиво какие-то мальчики с неестественно блестевшими волосами и остановившимися глазами. На ходу подкрашивались какие-то девочки с оголенными спинами и резкими хриплыми голосами. На эту публику загнанно косились приезжие провинциалы, которые и вечером все рвались, неугомонные, до московских достопримечательностей.

Народ дневной — он суетливый, хамоватый. Народ вечерний — добродушный сумасброд. Народ ночной — уже помятый, пьяноватый… Но есть особенный, есть утренний народ. Евтушенко е а. Сколько же я помню всякой ерунды, подумал Акопов. А три цифры кода чуть не забыл. Однако Евтушенко для выживания запоминать не обязательно, а единственная цифра может стать пропуском с того света на этот…

В поезде прочитал крохотную заметку: в Сурханабаде убит генеральный прокурор и начато расследование. Мол, нащупан след. Щупайте дальше, мысленно подбодрил Акопов. Выходя из подземки на станции «Тургеневская», уронил газету в урну.

В запасе у него оставалось около часа, и Акопов еще погулял по берегам Чистых прудов, где на скамейках сидело разнообразное общество — от заезжей пьяной рвани до рафинированной местной интеллигенции, задержавшейся в коммуналках. Представители и той, и другой социальных групп на последние копейки кормили хлебом ленивых громкоголосых уток.

— Дай закурить! — потребовали за спиной.

— Не курю, — обернулся Акопов.

— Тогда займи три рубля — как раз на пачку не хватает.

— Кошелек дома забыл.

— Ну и вали в свой Алмалык!

— Почему в Алмалык? — удивился Акопов. — Я ведь из Амдермы!

— По морде хочешь, умник косоглазый?

Двое небритых, возбужденно сопя, подвинулись ближе. Через несколько секунд Акопов неторопливо, не привлекая внимания, уходил по дорожке к трамвайной линии, а на берегу тяжело ворочались ушибленные. В этом городе крепчает ксенофобия, с грустью подумал Акопов. В самом когда-то интернациональном городе начинают ненавидеть чужих… Обозленный народ ищет крайних. Впрочем, может и не стоит делать такие опрометчивые обобщения. Но два случая подряд за каких-то полчаса? Не многовато ли?

Мимо нужного дома он прошел по другой стороне, незаметно, но тщательно оглядев пустынный, затянутый вечерней дымкой, переулок. Словно вымер он, этот переулок в центре Москвы, лишь в открытых окнах бормотали и взвизгивали телевизоры да изредка кто-то невесело смеялся. Косясь на часы, Акопов прошествовал до Садового кольца, постоял на углу, бесцельно глядя на поток машин, и вернулся в Даев переулок. Теперь он шел быстро, собранно и исчез в нужном подъезде настолько внезапно, что никто не смог бы это зафиксировать.

Два, три, девять… Замок тихо щелкнул. Акопов поднялся на второй этаж и встал за шахтой лифта. Тихо, не шевелясь, простоял с полчаса, слушая редкое погромыхивание кабины да шорох и позвякивание в мусоропроводе. Дом стихал, ночь приблизилась к оконному стеклу. Подполковника все не было, хотя срок прошел. Подожду еще полчаса, решил Акопов, садясь на высокий подоконник. Тут он чуть ли не подсознательно заметил внизу, в черном провале двора, некое шевеление. И от этого шевеления стало ему неуютно, словно сквозняком потянуло. И Акопов подумал, что даже при тусклом свете в подъезде, даже в тени, отбрасываемой мусоропроводом, человеческий силуэт в окне второго этажа разглядеть можно. Береженого Бог бережет. Едва наклонился, чтобы спрыгнуть с подоконника, как дзенькнуло над головой стекло и посыпались с облезлой трубы хлопья старой краски.

Подставился, как мальчик, подумал Акопов. А ноги сами несли его вверх по лестнице. Вбежал на площадку, на которую выходили двери четырех квартир, начал звонки нажимать — все подряд. В одной квартире не отозвались, но из трех высунулись хмурые лица.

— Милиция! — продемонстрировал Акопов красную обложку карманного зеркальца. — У кого есть телефон? Разрешите воспользоваться! А вы, граждане, не расходитесь, понадобитесь, как понятые. Одевайтесь!

За несколько минут он вызвал к дому наряд милиции и «скорую помощь». Жильцы с подозрением косились на необычного милиционера, явно восточного происхождения, к тому же разодетого, словно барыга с рынка. Акопов выдернул еще несколько человек из нижних квартир — помочь опознать труп внизу, перед домом. При слове «труп» загудел весь дом, и вскоре из подъезда вывалилась внушительная толпа. Кто-то нес фонарик. Обшарили редкие кусты вокруг дома и проезжую часть переулка. Никакого трупа… К тому же и милиционер исчез.

— Что случилось, граждане? — высунулся из тьмы прохожий.

— Сказали — труп! — раздраженно ответили граждане. — А где он?

— Скорей всего, убежал ваш труп, — пробормотал прохожий с сожалением.

Акопов тем временем уже по эскалатору метро скакал. Еще накатывал волнами легкий озноб от просквозившей опасности, но он сумел быстро взять себя в руки. Не такое переживали-с! Умылись, господа? Возвращался домой по кольцевой линии, по длинной дуге — Таганская, Павелецкая и так далее. Звонил с каждой станции. Лишь около часа ночи подполковник отозвался:

— Извини! Шел чистый, но у самого дома взяло меня сомнение. Понимаешь? Стало быть, проверился. И хвост обнаружил! Вот какое дело. Еле оторвался. Ты-то как? Без инцидентов?

— Нормально, — сказал Акопов. — Подождал да ушел. А как вы засекли хвост?

— Долго рассказывать… До подъезда, стало быть, довели, сволочи. Не стал рисковать. Давай завтра встретимся. Я тут покумекаю, как лучше организовать рандеву.

— Когда позвонить?

— Стало быть, так! Прямо с утра и звони. Часиков в семь.

— Обязательно, — усмехнулся Акопов. — Спокойной ночи!

Дудки, гражданин начальник, подумал Акопов, вешая трубку. Не буду звонить. Ни завтра, ни послезавтра. Не нравится ваш неожиданный хвост, дорогой начальник! Подозрительно расторопный он, вот что… Везде поспевает — даже пострелять. Судя по тому, что выстрела Акопов не услышал, стреляли с глушителем, берегли покой граждан.

От «Баррикадной» пошел пешком. Поравнялся с зоопарком и вздрогнул от тоскливого далекого воя — какой-то зверь кричал в клетке. Может, есть хотел, бедолага. И Акопову так тоскливо стало почти в центре огромного города, битком набитого людьми… Последняя слабая надежда, что все образуется, едва он свяжется с начальством, эта робкая надежда приказала долго жить. Акопов ощутил себя зверем, на которого открыли охоту. Даже в Сурханабаде подобного чувства не было. А тут накатило. Ощущения прикрытого тыла не осталось.

Может, махнуть к Рахмату, в Ташкент? Однако он быстро отогнал эту трусливую мыслишку. Ну, отлежится у старика месяц-другой… А дальше? Надо Седлецкого дождаться. Не сгинул же он в командировке! Должен когда-то и домой вернуться, к семье…

В тесной железной будке с надписью «Шоп» терпеливо дожидался полуночных покупателей, словно паук мух, парень с мерно двигающейся челюстью — читал книжку и развлекался жевательной резинкой.

— Выпить есть? — спросил Акопов.

— Сколько угодно. Что возьмешь?

— Покрепче чего-нибудь. И побольше.

— Спирт есть. Рояль называется.

Акопов оглядел огромную зеленую бутылку и кивнул:

— Годится. Я, правда, плохой пианист, но попробую…