В Москве полночь

Как всегда в таких случаях, едва узнал подполковника. У того разительно преображалось лицо, стоило день-другой не побриться. На столе в крохотной кухне с окном на глухую стену соседнего дома стояла банка рыбных консервов и бутылка водки. Хозяин рубил ножом престарелый батон.

— Садись, — сказал подполковник. — Только осторожно — ножка сломана.

Кресло, судя по виду, подполковник подобрал на помойке. Занимало оно половину кухни. Толмачев угнездился на неровном сидении и приготовился к выволочке, ибо ничего другого не ждал. Как же! Засветился до такой степени, что его, по сути, раскрыли. Хоть, может, и не виноват в этом… Значит, в карантин пошлют года на три. Преподавать химию куда-нибудь в Анадырь. Или на Шикотан. Если к тому времени остров не отдадут японцам.

— Выпить хочешь? — вдруг спросил подполковник.

Толмачев с изумлением покосился сначала на бутылку, потом на начальника.

— Я за рулем, — напомнил Толмачев.

— Мне больше достанется, — подполковник выпил, рыбки из банки поклевал.

— Недоумеваешь, небось? — спросил.

— Недоумеваю, — согласился Толмачев. — Я ждал широкую дыню… Шершавую такую. А вы водкой угощаете.

— Дыня от тебя не уйдет, — вздохнул подполковник. — Дождешься втыка за неразборчивые половые связи. Шутка. А если серьезно, то ты ни в чем не виноват. Разобрались мы… Изнутри тебя вскрывали, брат. Понимаешь, что это значит?

— Изнутри? Просто не верится… Кому же я помешал?

Начальник не ответил. Достал жеванную пачку «Беломора», закурил, глядя в грязное окно. Заговорил глухо:

— Соседи наши… Те всегда были слабоваты по части смазать лыжи. Только и слышишь — один ушел, другой. И не просто сами уходят, а все связи сдают. Впрочем, удивляться нечему. Берут восторженного паренька, набивают голову вздором. Он и рад стараться — рыцарь плаща и кинжала! Потом романтика постепенно уходит, начинает давить проза жизни. Соблазны всякие появляются, особенно, в командировке за бугор. А тут еще паренек узнает, что пока он вкалывает круглосуточно за сумму прописью и очередную звездочку, его друзья и товарищи гешефты проворачивают — под крышей родного ведомства, с благословения и молчаливого поощрения старших начальников. Слыхал об этом?

— Приходилось, — кивнул Толмачев. — Только не могу, Василий Николаевич, увязать все это с предметом нашего разговора.

— Дойдем и до предмета. У них, понимаешь, к врагу уходят либо самые слабые, либо самые сильные. Ну, о слабых речи нет. Сильным же, думаю, надоедает работать за себя и за того парня, получать шишки за чужие грехи и делить пышки с теми, кто этого не заслужил. Но более всего ломает людей двоемыслие… Соседи всегда были нацелены на акции идеологического характера. И когда нормальный человек сталкивался с попранием догм, когда он видит, кто с ним служит одному богу и предает его изо дня в день…

Наше Управление всегда занималось делом. Мы не доверяли агентам, работающим из идейных соображений. Мы просто покупали людей — чиновников, промышленников, сенаторов, генералов. Даже премьер-министров! И своим людям Управление платит столько, сколько нужно для несомненного успеха. Поэтому предавать Управление по идейным соображениям бессмысленно из-за его полной независимости от идеологии. А предавать по материальным соображениям… Тоже глупо. Более высоких дивидендов предательство не дает. А наказание, знаешь ли, неотвратимо! Выходит, одни лишние хлопоты.

Подполковник помолчал, побарабанил пальцами по столешнице.

— Но впервые за много лет, Толмачев, я столкнулся с протечкой в нашей среде. Сотрудник Управления пошел на сговор — и не с врагом в традиционном понимании. Не с врагом! Знаешь, кому тебя сдали? Догадываешься хоть.

— Кому? — подался вперед Толмачев.

— Одной из кавказских разведок.

— Одной из кавказских… Ничего не понимаю! Иван Иванович, вроде, на кавказца не похож.

— Хорошая шутка насчет Ивана Ивановича… Однако он представляет не кавказскую разведку, а среднеазиатский синдикат, который специализируется на продаже оружия в горячих точках. Кстати, и в Сурханабаде у него есть связи.

— Значит, Иван Иванович не блефовал, когда говорил про рынок сбыта отравляющих веществ?

— Не блефовал.

— Так… И кто же мой благодетель в Управлении?

— Выясняем, — сказал подполковник. — Концы добросовестно спрятаны, очень аккуратно. С нашим информатором держали связь только по телефону. А деньги за информацию оставляли в камерах хранения.

— И не пытались увидеть шептуна? Что-то не верится…

— Пытались. Из четырех выемок засветили лишь одну. Получатель был хромой, в очках, с усами. Почти сразу же его потеряли.

— Еще бы, — усмехнулся Толмачев. — Стандартный набор. Очки с усами снял, а хромать бросил… А что говорит Иван Иванович, мой дачный допросчик?

— Он работал по точной наводке. Тебя сдали потому, что информатор знал про командировку в Сурханабад. Одно утешает: ему неизвестны детали. Общее представление у него такое — некий Толмачев, единственный человек во всем бывшем Советском Союзе, разбирается, как стряпать мощное ОВ в кухонных условиях. Однако дело не только в тебе, брат…

В Сурханабаде раскрыты офицеры Управления. Президент республики сделал представление нашему правительству: отзовите, мол, шпионов, а то возмущенные народные массы… И так далее. Самое поганое в этой истории то, что именно сейчас оперативная группа из смежного отдела готовит акцию в Сурханабаде. А там засвечены явки и базы. Представляешь обстановочку?

— Представляю, — задумчиво сказал Толмачев. — Я в Литве это проходил. Но там была случайная протечка, когда к литовцам попала часть нашего архива. А в нынешней ситуации…

Подполковник долго молчал, погромыхивая чайником. Потом ругнулся:

— Ч-черт… Заварку просыпал.

И без всякого перехода:

— Такое государство просрали! Но сейчас, во всеобщей неразберихе, в разгуле хватательных инстинктов, мы — единственная до конца организованная структура. Пока работаем, есть надежда, что государство выживет. Однако меня беспокоит смещение приоритетов… Уже начали подсаживать на троны своих, домашних, спекулянтов и взяточников, словно в какой-нибудь африканской Лимонии! Там ведь тоже в ранешнее время подсаживали ихнее жулье. В наркобизнес полезли… Зачем?

— Начальству виднее, — пожал плечами Толмачев.

— Да ладно тебе! Не тычь в морду лояльностью.

— Про начальство, Василий Николаевич, я напомнил с одной целью… В любой конторе, а в нашей, особенно, бессмысленно критиковать решения начальства или, по крайности, стараться понять их конечный смысл. Критикующий должен занимать равную позицию, то есть, владеть информацией, на основе которой принимается решение начальства. И если не владеть информацией в полном объеме…

— Молодец! — засмеялся подполковник. — Но ты не учитываешь одной особенности моей должности. От решения, которое принимаю я, в гораздо большей степени зависит решение вышестоящего начальства, чем наоборот. Принцип пирамиды тут не всегда работает. Поэтому информацией, голубь, я владею. Ну, скажем, на равных. Мы же не соседи. Мы очки не втираем и цифирь не подчищаем. Потому еще и держимся.

Подполковник разлил чай, густо приправленный травами, которые он сам собирал. По традиции надо было похвалить этот чай, и Толмачев не стал нарушать традицию.

— На некоторое время я пущу тебя в свои закрома, — сказал подполковник. — Запомни код… Надо проанализировать, кто и на каком уровне может иметь доступ к твоей работе в Сурханабаде. Только отметай всех явных и полу-явных контактеров. Их уже трижды перетрясли. Мне нужны узелки, которые компьютер не заметит по бедности воображения. А у тебя оно богатое.

— Вы связываете мою засветку и раскрытие людей с Сурханабаде с этой… смешно сказать, кавказской разведкой?

— Смешно ему! Это не я связываю, а реальность. От тебя теперь зависит судьба сурханабадской группы. Успеем предупредить — ребята уйдут от торпеды. Что ж ты чай не пьешь?

В плохом настроении покинул Толмачев конспиративную квартиру. Опять предстояло искать иголку в стоге сена — и не только в своем. Неуютно ему было на шумных московских улицах. Голым себя чувствовал. В последние дни потеплело, прибавилось приезжих, которые до сих пор, наивные люди, ехали в пустую, озверевшую от нехваток, Москву за разносолами. Каждый усатый молодец за лотком казался подозрительным. Надо же — кавказская разведка! Толмачеву пора было ехать на Киевский вокзал, где дожидалась очередная сумка с припасами, инструкциями и ключами. С такой работой и лета не увидишь, и всех девушек забудешь.