Страница 10 из 58
— Оружие, — сказал Наби. — Продовольствие мы добываем сами. А лечиться будем, когда все закончится.
— Ну, что ж, — хлопнул себя по коленям Седлецкий. — Чувствую, мы договоримся. Остается лишь уточнить способы связи.
— Об этом позже, — встал бородач. — Мы пока уйдем. А с вами останется наш человек. Не обижайтесь, придется связать. Для вашего же душевного спокойствия. Саид!
— Мне это не нравится, — помрачнел Седлецкий. — Вы злоупотребили моим доверием!
— Готов принести нижайшие извинения, — наклонил голову Наби. — Но сначала постараюсь убедиться, что моим доверием не злоупотребили вы.
Не так прост мальчик, подумал Седлецкий. Тем хуже для него. Умные нам не нужны. Сами умные…
9
В медленном, горячем и вонючем поезде Акопов осознал, как легко работается дома. Не надо было напрягаться, вспоминая слова совсем чужого языка. Не надо было постоянно помнить о чужих обычаях. В Бахрейне, например, он однажды из-за этих обычаев чуть не сгорел. Обратился на улице к женщине с каким-то нормальным вопросом. Нормальным для московской улицы. Женщина-то была одета совсем по-европейски. Но на Акопове был клетчатый палестинский бурнус. А борода подстрижена в кружок, как у шейха из пустыни. И его приставания к незнакомой женщине, пусть и не с праздным вопросом, оценивались однозначно.
Здесь в поезде не надо напрягаться. Ехали они с Юсупом и Назаром в разных концах плацкартного вагона, не поддерживая, так сказать, даже визуального знакомства. Рядом с Акоповым расположился небольшой табор среднеазиатских цыган-люли. Глава семейства, пожилой добродушный пузанок с усами раджи, едва поезд тронулся, пристал к Акопову с предложением скрасить дорогу бутылочкой сладкого вина. Покочевряжившись из вежливости, Акопов принял предложение. Хоть и удивился: цыгане с чужими не пьют. Значит, меняются обычаи… Хозяйка проворно достала по первому знаку мужа лепешки, зелень, холодное мясо, конфеты. Цыганята завертелись и зажужжали вокруг конфет. Мать цыкнула — ребятня исчезла.
Разговаривали Акопов с хлебосольным цыганом на том узбекско-таджикском смешанном наречии, который обжил хребты Зеравшана и Байсунтау и который понимают все от Нукуса до Хорога. Цыган плакался, что старший брат зажал «жигуль». Покупали его вскладчину, теперь он брату не нужен, поскольку тот недавно приобрел волгу.
— Совсем бандит! — стучал цыган по столу черным пухлым кулаком. — А у меня семья, сам видишь. Старший уже большой — на чем мальчику ездить?
И Акопов тоже плакался — на нехорошего начальника, настоящего бая, который не дает продохнуть, загонял по командировкам. Никак не хватает времени закончить строительство дома. И денег не хватает. Хоть и хороший навар получается у экспедитора, но что с того навара остается… Сам знаешь — тому дай, этому сунь. С удовольствием импровизировал Акопов, с деталями. Так они плакались друг другу, пока не опустела бутылочка, пока не закружили вокруг поезда вечереющие предгорья с размазанными пятнами солнечных ожогов по склонам.
Наконец, сморило цыгана. Акопов пошел умываться в залитый водой туалет с незакрывающейся дверью. Умылся и увидел у двери Юсупа. Тот лениво обмахивался журналом «Муштум», сложенным вдвое. Сигнал тревоги. Акопов сразу подобрался. Вышел в тамбур и обнаружил Назара.
— Двадцать шестое место, — сказал Назар.
Из расписания поезд давно выбился, и теперь Акопов даже приблизительно не мог представить, где они находятся. Вокруг поезда медленно вращалась выжженная солнцем полупустыня с редкими желто-зелеными зарослями верблюжьей колючки. Ее сладковатый запах, долетающий в раскрытые окна, не мог перешибить едкий дух старого, полного людей, вагона. От горизонта накатывала волна тьмы — ночь наступала быстро.
— Когда ближайшая станция? — спросил Акопов у проводника, пожилого таджика в мятой черной форме.
— Минут через двадцать, — сказал проводник, почесывая живот и зевая. — А может, через сорок. Если тебе, друг, бутылка нужна, то и станция ни к чему. Обратись только к дядюшке Расулу. У него все есть.
— А кто такой Расул?
— Я, кто же еще…
Так… Засветился Акопов с цыганом, на весь вагон засветился. Вот уже и бутылку предлагают. Нормально. Повесив на шею скрученное полотенце, Акопов, не торопясь, пошел по вагону. От полноты чувств принялся напевать старинный танцевальный мотив «Тановар». Его режиссер Гайдай в свое время для комедии приспособил. «Если б я был султан, я бы имел трех жен!» Напевал Акопов и весьма благожелательно разглядывал пассажиров. Земляков искал, надо понимать, этот невысокий симпатичный шерабадец. Когда подвыпьешь, охота с земляками покалякать. Нашел Акопов земляка. Правда, не совсем своего…
На двадцать шестом месте сидел молодой узбек. Светлый и легкий, как у Акопова, облегал его костюм — мечта провинциала. Образ дополняли желтые сандалии на босу ногу и небрежно брошенный в сетку над головой портфель из тисненой кожи. Бухгалтер, наверное. Или учитель. Плечи, однако, были широковаты для труженика умственного труда. А может, труженик в свободное от труда время занимался курашом — любимой борьбой узбекской молодежи…
Юноша в светлом костюме равнодушно посмотрел на Акопова и отвернулся. Чуть-чуть торопливее, чем нужно, отвернулся. И веки у него дрогнули. И в лице что-то изменилось. Такое происходит, когда человек, ведущий наружное наблюдение, не научился до конца контролировать свои эмоции, сталкиваясь с «объектом» лоб в лоб.
По этим мелким деталям, совершенно недоступным вниманию нормального человека, Акопов понял: не зря засекли ребята этого бухгалтера. Или учителя. Неважно. А важно, что он из госбезопасности. Из конкурирующей, стало быть, фирмы, как бы она теперь ни называлась в «независимых» государствах. Гебешников в Управлении не любили. За непрофессионализм, за мелкие цели и задачи, за кумовство в руководстве.
Однако гебешники в наружку поодиночке не ходят. Парами любят гулять. И второго Акопов вычислил. Выглядел тот обычной русской швалью. Этакий европейский люмпен, присохший к Средней Азии: пропотевшая распашонка, расстегнутая до пупа, сиротские серенькие штанцы и босоножки-вьетнамки. Такие болтаются по всем рынкам и чайханам, шакалят возле рыночных воротил, пьют зеленый чай с тем же удовольствием, что и водку, спят с любой более-менее раскрепощенной женщиной Востока. Курят анашу и носят при себе узбекский широкий нож-пичак. Привычка к азиатскому быту не мешает им презирать местный язык и традиции.
Такой, значит, по-научному говоря, имидж… Акопов сфотографировал русского взглядом и залег на верхнюю полку. До места назначения оставалось часов шесть, и за это время надо придумать, как избавиться от гебешников. Если они сами вышли на Акопова, то их пора уважать. А если группу подставили? Вполне могло случиться, что задание Акопова являлось маскировкой другой, более масштабной, акции. Пока ГБ будет пасти Акопова, кто-то без помех отработает свое.
С другой стороны, думал Акопов, крайне нерационально использовать его группу в качестве подсадной утки. Специалистов, подобных Акопову, в Управлении лелеют и холят. Да и любого просто так не сдают. Значит, протечка наверху? Такого Акопов не помнил… Но если учесть невероятный бардак, творящийся вокруг, бардак, который не обошел и Управление… Все может быть. Но Акопов привык выполнять задания, сроду хлеб не ел даром. Значит, задание — вот что основное. Как там советовал Рахмат: души сомнения? Задушим, будьте благонадежны. А потом разберемся, откуда протекло.
Он сразу успокоился, едва принял решение. Совсем стемнело. Редкие далекие огни мелькали в окне. Цыганята угомонились. Глава семейства похрапывал на нижней полке, разметавшись от жары. Лишь цыганка, пристроившись напротив мужа, отгоняла от его лица вездесущих мух пестрым платком.
Акопов спрыгнул в проход, покачался и побрел в тамбур. Русский встрепенулся и проводил его взглядом. Трехгранным ключом Акопов закрыл дверь на переходную площадку в соседний вагон, а наружную, наоборот, открыл.