Страница 2 из 106
Сейчас, в конце XX в., нет сомнений в том, что марксистская теория исторического процесса, отражавшая реалии XIX в., безнадежно устарела — и не только из-за теоретической слабости коммунистической посылки, но и вследствие других как теоретических, так и чисто прагматических неточностей и ошибок. Советским историкам древности уже со времен второй дискуссии об азиатском способе производства 60-х годов стало ясно, что эксплуатация рабского труда в производстве не являлась движущим фактором древней общественной формации и вообще не связана с определенной фазой, - она встречается во всех фазах без исключения[3]
.
Но если рабовладельческая формация была не рабовладельческой, то и феодальная была не феодальной. Маркс ввел понятие «феодализм» в качестве одной из ступеней исторического процесса Западной Европы потому лишь, что в середине XIX в. имел смутные сведения о средневековом обществе Восточной Европы и Азии. Феод — земельное владение или право на доход, пожалованное сюзереном вассалу под условием несения службы и уплаты дани сюзерену. Это — система организации средневекового господствующего класса, характерная для Западной Европы до эпохи абсолютных монархий, но совершенно несвойственная едва ли не большинству средневековых обществ за пределами западноевропейской политической традиции. Поэтому называть всякое средневековое общество феодальным значит подравнивать весь мир под Европу. Вряд ли этот термин заслуживает увековечения.
В отличие от феода отношения труда и капитала имели и имеют всемирно-исторический характер. Однако если капитал, как и рабство, может существовать и существует в разных исторических «формациях», то капитализм как система есть, несомненно, явление, возникшее только после средневекового общества. Но можно ли обозначать термином «капитализм» общество, в котором не только капиталисты, но и пролетарии находятся в меньшинстве, а большинство общества занято в сфере обслуживания? Между тем именно таковы наиболее развитые современные общества. Западная наука называет их постиндустриальными, мы же должны, очевидно, рассматривать их как посткапиталистические.
Отметим, что Маркс, намечая норму прибавочной стоимости (ориентировочно 100%), давал (в первом томе «Капитала») в сущности только прикидку. Помимо этого, из третьего тома «Капитала» мы узнаем, чти эти 100% вовсе не присваиваются капиталистом для собственного потребления. За счет них делаются расходы на обновление оборудования, рекламу, земельную ренту, погашение кредита и т. п. Если, как рекомендовали фанатичные руководительницы рабочих кружков, отобрать прибавочную стоимость у капиталистов, то, во-первых, у новых хозяев остались бы все те же производственные расходы, а во-вторых, и оставшиеся 3—5% дивидендов, реально присваиваемых немногочисленными капиталистами, не могли бы быть разделены между многочисленными трудящимися (повышая их заработную плату на доли процента), но должны были бы тратиться на содержание администрации, осуществляющей все эти косвенные производственно необходимые операции, — что мы и увидели в обществе, построенном марксистами, где присваивается не только прибавочный, но и значительная часть необходимого труда.
Поставим вопрос: может ли в современном так называемом. «капиталистическом» обществе не только класс капиталистов, но и вся гигантская сфера обслуживания содержаться лишь за счет прибавочной стоимости, создаваемой трудом столь малочисленного пролетариата? Величина стоимости товара определяется количеством труда, общественно необходимого для его производства. Между тем общественно необходим для производства товара не только труд токаря, обрабатывающего резцом металл, или кочегара, подбрасывающего уголь в топку, но и труд изобретателя, в результате которого может быть изготовлен резец или сооружена печь, а стало быть, и труд ученого, который создает предпосылки для производственных изобретений, разрабатывая фундаментальные исследования, — т. е. труд не только синих, но и белых воротничков. И если величина стоимости измеряется рабочим временем, то в него надо включать и время, израсходованное на создание самой возможности для рабочего действовать непосредственно у станка, в том числе затраченное на труд в сфере фундаментальных наук.
Марксистская теория формаций в том виде, какой она приняла к исходу XX столетия, имеет еще один существенный недостаток: в ней не предусмотрен явственный механизм перехода от одной общественно-экономической формации к другой. Но возникшее несоответствие между развитием производительных сил и характером производственных отношений не приводит к смене так называемых «формаций» автоматически. На вопрос о механизме перехода марксизм XIX и первой половины XX в. отвечал, что им является революция, т. е., иначе говоря, насильственный переворот: «насилие — повивальная бабка истории». Это, однако, во всемирно-историческом плане неверно. Маркс знал, что насильственный переворот не отделяет ни древность от первобытности, ни средневековье от древности. Что же касается капитализма, то это всемирно-историческое явление наступило в результате революции только в одной-единственной стране — во Франции; о вероятных причинах этого мы скажем ниже. В Англии буржуазная революция произошла в XVII в., промышленный переворот, т. е. переход от одного типа производства к другому,—в конце XVIII — начале XIX в., а реальная власть перешла к классу буржуазии лишь после парламентской реформы 1832 г., да и то не сразу. В России капитализм начал пускать корни после реформ 1860-х годов, а класс буржуазии мог бы прийти к власти в результате Февральской революции 1917 г., но не пришел. В Германии капитализм установился в результате реформ, в Америке, в Италии — в результате освободительных войн, которые никак нельзя назвать революциями в точном смысле слова. А в Египте? А в Скандинавии? А в Таиланде?
На самом же деле, для того чтобы народные массы устремились на создание новой системы производственных отношений, нужно, чтобы их социально-психологические ценности превратились в антиценности, а антиценности — в ценности. Иначе несоответствие производительных сил производственным отношениям приводит только к долгому застою.
Кроме того, чтобы установились новые производственные отношения, необходимо введение принципиально новых технологий, в особенности технологии производства оружия.
Принимаем ли мы научную доктрину марксизма или не принимаем, но исторический процесс в любом случае остается естественным процессом, который, безусловно, имеет свои закономерности. История — сложный процесс, в котором социально-экономическое развитие неотделимо ни от развития технологического, ни от развития социально-психологического. Тут не надо шарахаться из одной крайности в другую. Если созданная в XIX в. историческая теория марксизма, одного из великих учений прошлого столетия, в конце XX в. обнаруживает целый ряд существенных недостатков, то это не значит, что для объяснения исторического процесса нужно сейчас же броситься искать все ответы, скажем, в православии, хотя христианство, безусловно, имеет свою теорию истории, кстати сказать, заметно повлиявшую на марксизм, да и на другие социальные теории XIX в.
В наше время все концепции исторического развития имеют один важнейший, коренной недостаток. Все они построены на идее прогресса, причем прогресса, ничем не ограниченного во времени. Эта идея уходит корнями именно в христианскую концепцию будущего — «Царства Божия на земле», которая, в свою очередь, восходит к историзму, свойственному предку как христианства, так и ислама — иудаизму[4]
. Она была совершенно не свойственна ни античной философии, ни философии эпохи Возрождения в Европе. Мы не встречаем ее ни у Монтеня, ни у Спинозы, ни у Декарта, ни у Лейбница, и только в совершенно зачаточном виде она присутствует у Ф. Бэкона.
3
В «Истории древнего мира», вышедшей тремя изданиями (1980, 1982, 1989) под редакцией И. С. Свенцицкой, В. Д. Нероновой и моей, авторы сохраняют рабовладельческую концепцию, но едва ли не в большинстве случаев с оговорками: так, в моих главах основной эксплуатируемый класс древнего общества характеризуется не как «рабы», а как «подневольные люди рабского типа» (2-е изд., т. I, с. 43), «илоты» и т. п.
4
См.: «История древнего мира». Под ред. И. М. Дьяконова, И. С. Свенцицкой и В. Д. Нероновой. 3-е изд. Т. III. М., 1989, с. 152 (глава написана по материалам С. С. Аверинцева).