Чекисты

— Лейтенант Тихомиров, — конник отдал честь и полез в карман за документами.

Разговорились. Лейтенант в этих местах партизанил уже давно. Охотно показал на карте, где расположены вражеские гарнизоны, в каких деревнях немцы зимуют, где их нет и не может быть из-за дальности и бездорожья. Знал лейтенант и где базируются партизанские отряды. В один из них вызвался провести Ваупшасова.

…База — десятка три палаток и несколько землянок — выглядела вполне обжитой. Где-то в сосновом бору звенела пила, на расчищенной от снега полянке шли строевые занятия. Из штабной палатки вышел рослый командир, назвался майором Воронянским. Узнав, кто к нему прибыл, распорядился гостей развести по палаткам и землянкам, затопить баню, приготовить обед.

Ваупшасова и Морозкина командир пригласил к себе. В палатке потрескивала железная печка. У стенки стояла заправленная походная кровать. Возле слюдяного окошка торчал грубо сколоченный стол с развернутой картой. Воропянский предложил раздеться, представил комиссара Тимчука и начальника особого отдела Воронкова. Нежданных гостей чуть ли не ощупывал: настолько был удивлен, что они с Большой земли.

— Вот так номер, други мои, — говорил, вглядываясь в лица «москвичей». — Вы из столицы пробираетесь, а мы к столице собираемся двинуть.

— А может, Василий Трофимович, тут вместе будем фашистов бить? — Ваупшасов открыл дверцу печки, заглянул и невольно отпрянул — березовый жар полыхнул в лицо.

— Не могу, Станислав Алексеевич. Не хочу числиться без вести пропавшим, а то и хуже. Ни я, ни все мои товарищи. Будем прорываться. Поднакопим вот силы…

Ваупшасов понимал Воронянского. Наверное, так поступил бы и сам. Но ведь сколько людей погибнет при прорыве!

— Не могу тебя удерживать, командир, — Ваупшасов встал лицом к Воронянскому, — но ты подумай и посоветуйся с бойцами. Говоришь насчет неизвестности… Ты прав. Но это дело поправимое. Можем доложить Москве.

— Как? — вырвалось у Воронянского.

— Это моя забота. Напишешь о себе — такой-то, там-то, жду указаний. И скажи Тихомирову, пусть тоже пишет.

— Неужели рация?

— А ты что думал? Не голубей же с донесениями посылаем. Вечером собирай бойцов. Будем слушать Москву.

…А через несколько часов до предела взволнованный Воронянский с трудом подбирал слова, чтобы хоть как-то выразить свою радость:

— Станислав Алексеевич, дружище. Да понимаешь ли ты, что для меня сделал? Понимаешь, что это такое для меня и моих товарищей? — Он не выпускал из рук радиограмму, читал и перечитывал ее: «Майору Воронянскому, лейтенанту Тихомирову. Ваши вопросы рассмотрены. Остаться в тылу. Желаем успеха в борьбе с фашизмом».

Вечером радисты Лысенко и Глушков натянули антенну, вынесли громкоговоритель, и над притихшей, точно завороженной массой солдат, над темными лесами раздался голос:

— От Советского Информбюро… Продолжая наступление, наши войска освободили…

Что тут началось! Бойцы обнимали друг друга, кричали, смеялись. А когда командир призвал к тишине и зачитал радиограмму из Москвы, добавив, что отныне Родина знает о них, вся Белоруссия, наверное, услышала троекратное «Ура!». Откуда-то взялась гармонь, где-то отыскался гармонист, образовался сам собой круг, и пошла лихая пляска, на какую горазд только удалой русский человек.

У Воронянского оказались налаженными связи с несколькими партизанскими отрядами численностью от десяти до семидесяти человек. Решили пригласить их командиров на совет. Через два дня прибывшие партизаны собрались в командирской палатке. Одеты они были пестро: в истрепанных шинелях, обожженных фуфайках и тулупах. Оружие имели от немецких автоматов до охотничьих двухстволок. Партизаны рассказали, что живут больше у костров, продовольствием делятся местные жители, иногда удается захватить у немцев обоз. Бьют фашистов налетами, из засад. С дисциплиной терпимо, но есть случаи беспечности, ранений из-за неумения обращаться с оружием. Все нуждаются в боеприпасах и медикаментах.

Ваупшасов, выступая, говорил по-военному четко, короткими фразами:

— Положим конец разобщенности. Мелкие отряды объединим. Определим зоны действий. Возьмем под контроль немецкие гарнизоны. Скоординируем каждодневные выходы на железные дороги. Взрывать пути, пускать под откос вражеские эшелоны — первейшая задача. Оружие, боеприпасы даст Большая земля. Сегодня же подберем площадку для приема самолета. О дисциплине. Никакой разболтанности, строгий воинский порядок. Мы договорились с товарищем Воронянским направить в каждый отряд опытного бойца с правами инструктора. Везде проводить строевые занятия, обучать обращению с огнестрельным и холодным оружием всех видов. Каждый боец должен уметь поставить и обезвредить мину, заложить взрывчатку. Завтра с вами проведут практические занятия минеры, топографы, связисты. Вы не сидели сложа руки. Я это знаю. Вас боятся немцы. Я это тоже знаю. Работать надо так, чтобы под ними земля горела. С населением — самые добрые отношения. Любой командир, каждый партизан — большевистский агитатор. Зашел в хату — расскажи, разъясни, всели веру в торжество нашего дела. Предателям никакой пощады. Но не допускайте огульности, злых наветов на честных людей. Есть горячие головы — считают всех старост пособниками немцев. Вы по опыту знаете, что это не так. Разбирайтесь в этом деле со всей тщательностью. К сожалению, нас тут немного. Задача номер один — связаться со всеми отрядами нашей округи. Позже проведем конференцию командиров, изберем военный совет, разработаем и примем партизанскую присягу. Для организации новых партизанских отрядов есть предложение послать уполномоченных в Червенский, Смолевичский, Пуховичский, Руденский, Заславский районы. Нужны товарищи, хорошо знающие эти места. Прошу подобрать кандидатуры по два человека в каждый район.

Ночью Ваупшасов радировал в Москву. Центр ответил: «Действия одобряем. Укажите координаты и время для выброса груза с самолета. Желаем успеха в борьбе с оккупантами».

Приемочная площадка была приготовлена в глухом лесу, с трех сторон ее окружали непроходимые болота. Сложили в разных концах площадки костры, приготовили бутылки с керосином. Потекли волнующие минуты ожидания. Непроглядный белый туман окутал лес, с болот тянуло сыростью. И вот едва слышный звук самолета.

— Зажигай, — скомандовал Ваупшасов. Команду передали по цепи, и мгновенно в пятиконечном угольнике вспыхнули высокие сухие костры. С неба опускались на белых куполах огромные мешки — один, два… двенадцать. Самолет пролетел чуть ли не над головами, приветливо помахал крыльями. В мешках были тол, автоматы, цинковые коробки с патронами, кипы газет, ящики с консервами, галетами, махоркой — чего только не прислала родная Большая земля!

…К железной дороге вышли сумеречным днем, предельно усталые. Отряд сосредоточился на краю леса, метрах в пятидесяти от насыпи. Ваупшасов навел бинокль. Справа по полотну от видневшегося на переезде дома шел небольшого роста обходчик в брезентовом плаще с надернутым по самые глаза капюшоном и сумкой на боку, из которой торчали свернутые в трубки флажки. «Выясним-ка обстановку», — подумал командир. Обернулся, жестом подозвал бойца:

— Мигом к «железке», скрытно, навстречу обходчику, расспросишь его, что и как, главное — нет ли поблизости немцев. Если все в порядке, махнешь флажком, вон у него в сумке. Понял? Давай.

Все напряженно наблюдали, как боец стрелой проскочил к полотну и, пригибаясь, двинулся вдоль насыпи навстречу обходчику. Вот поравнялся с нам. Тот поднял голову, остановился как вкопанный, и вдруг тишину прорезал испуганный крик. Обходчик резко повернулся и бросился бежать к дому, размахивая руками. Оттуда, как из обоймы, посыпались солдаты в мышиных шинелях и касках. Боец растерянно оглянулся, словно ожидая приказа, затем решительно сдернул с плеча автомат, упал в снег и открыл огонь по немцам.

— Пропадет парень, — выдохнул Морозкин. Командир не колебался:

— Отряд, к бою! Десять человек навстречу противнику. Остальные скрытно по опушке к переезду. Окружить и уничтожить, ни один не должен уйти!