Страница 59 из 60
Миновав последние дома города, очутилась в степи, потом спустилась в лощину, протянувшуюся на многие километры. По ней бежала, подстегиваемая мыслью: «Успею ли?»
До войны здесь частенько раскидывали шатры бродячие цыгане, и тогда из балки тянулись сладковатые дымки костров, слышался перезвон наковален. А стайки ребятишек, присев поодаль, молча наблюдали за бытом шумливых, загадочных черномазых мастеров.
Крутой берег балки разрезал противотанковый ров. Встав на четвереньки, Ружа осторожно взобралась на косогор и, скрытая кустом лозняка, прилегла на гребне балки.
В двадцати шагах от нее, около машин, крытых брезентом, стояли автоматчики, отчетливо доносился их смех, мерцали огоньки сигарет.
Вскоре послышался гул мотора. «Ага, кого-то ждут, — догадалась она. — Кто-то еще едет».
Вскоре рядом с автоматчиками остановился легковой автомобиль, из которого вышел Энно Рейнхельт.
— Приступайте! — крикнул он солдатам.
Ружа сжалась в комочек.
Послышалась визгливая команда. Фары осветили площадку, окруженную автоматчиками. Первым из-под брезента выпрыгнул Василий Трубников, потянулся к кузову:
— Мама, дай руку.
Он принял женщину с разлохмаченными волосами и поставил па землю. Она зашаталась, ухватилась за борт грузовика.
— Помоги Ире, сынок, — попросила она.
Потом сошли Валя и Миша Поляковы. Они поддерживали друг друга. Из второй машины вытащили Константина.
Главный вахмистр грозно приказал:
— Стройтесь!
Рейнхельт остановил его:
— Не мешай, пусть простятся.
Через минуту, усаживаясь в машину, Рейнхельт взмахнул перчаткой. Это был сигнал: кончайте, мол!
По команде главного вахмистра автоматчики стеной двинулись на арестованных, которые стали пятиться к противотанковому рву.
У самого рва раздался сухой треск автоматов. Чтобы не закричать, Ружа вонзил а зубы в ладонь.
ВОЗМЕЗДИЕ
Еще минувшей зимой Рейнхельт переселил Ружу в отдельный дом. Он стоял в тихом переулке, в глаза не бросался. Вход в квартиру был со двора, одно окно выходило в палисадник, другое — в сад.
Прежде здесь проживала молодая чета врачей. Хозяева эвакуировались отсюда поспешно. Все, что нажили, было оставлено в безвозмездное пользование новой жилички, которую соседи за дружбу с немецким офицером обходили стороной.
Ружа вернулась домой перепачканная глиной, растрепанная. Грудью навалившись на стол, зашлась в горьких рыданиях. Одна ночь знала ее горе. Выплакавшись, зажгла лампу, задернула на окнах шторки. Долго умывалась, переоделась.
Раздались три удара в окно. Она тревожно прислушалась. Стук повторился. «Кто-то из наших», — определила она и кинулась к двери.
В комнату быстро вошел Семен Метелин. Запер за собой дверь, извинился за ночной визит.
— Я только что с операции, — сказал он. — Завод по ремонту танков взорвали. Пощупал — пустое ведро под крыльцом, значит, одна.
— Одна, — повторила Ружа. — Кровь? Ты ранен? — встревожилась она.
Метелин ладонью зажал на левом плече фуфайку, через которую просачивалась кровь:
— Пустяки, царапина.
— Дай перевяжу.
Семен снял фуфайку. Пуля задела плечо. Достав йод, марлю, Ружа принялась перевязывать ему рану. Когда закончила, по-старушечьи опустилась на стул, обхватив голову, лихорадочно заговорила:
— Не стало наших! И Надежды Илларионовны. И Василия. И Кости. И Ирины. И Поляковых. Никого! Осиротели мы!
Она не вытирала катящихся по ее щекам слез.
Метелин, догадываясь о страшной беде, переспросил:
— Осиротели? Говори яснее!
Ружа со свойственной ее натуре безжалостной прямотой рубанула:
— Расстреляли.
Метелин качнулся от этого слова, как будто его ударили. Схватившись за спинку стула, он только и мог выговорить:
— Когда?
— Два часа назад, в противотанковом рву, что у Петрушиной балки.
Семен отошел к окну:
— Значит, опоздали мы…
Когда он повернулся к Руже, щеки его были мокры.
Ружа подошла, обняла его за плечи:
— Сема, родной… Я проводила их в последний путь. Подкралась близко… находилась почти в двадцати метрах от них. Они умерли гордо, Сема… Они умерли, Сема…
— Молчи, — резко оборвал ее Семен.
Через минуту тихо произнес, глядя поверх Ружи:
— Комитет вынес Рейнхельту смертный приговор… Рейнхельт придет сегодня к тебе?
— Если придет, то только под утро. Они обычно после расстрелов пьют.
— Я пришел, чтобы приговор над ним привести в исполнение.
— Это сделаю я! — решительно заявила она.
— Ты? — удивился Семен.
— Да, я!
— Казнить врагов — дело мужское.
— Можешь передать Максиму Максимовичу, что гауптштурмфюрер мертв. Глаза его больше не увидят солнца. Смерть примет от моей руки.
Стук в дверь заставил их вздрогнуть.
— Рейнхельт! — прошептала Ружа и указала на окно: — Уходи!
— Возьми! — Метелин протянул ей наган.
Она отрицательно покачала головой. Засунув руку в карман юбки, достала финку.
— Вот! Давно припасла.
— Тебя ждут в «Ласточкином гнезде».
— Не теряй времени!
Метелин бесшумно открыл окно и мгновенно исчез.
Ружа кинулась к кровати, смяла подушки, сбросила кофточку, надела легкий халат.
Между тем в дверь уже били ногами.
— Иду-у! — отозвалась Ружа.
Вошел Рейнхельт. Его руки были заняты кульками, пакетами. Ружа потягивалась, словно после сна. Увидев на ее лице улыбку, Рейнхельт вполголоса пропел:
— Подруга дней моих военных, голубка сизая моя, одна в глуши ночей суровых давно, давно ты ждешь меня… Я предупреждал, что приду поздно.
— Куда позднее, скоро утро.
— Освободи руки…
Она разворачивала свертки, кульки, достала из его кармана бутылку коньяку. Рейнхельт располагался по-домашнему: снял сапоги, мундир, надел пижаму, сунул ноги в комнатные туфли на беличьем меху.
Ружа раскладывала по тарелочкам закуски.
— Остановись, хлопотунья!
Он обнял ее за талию, посадил за стол.
— Выпьем, милая подружка…
— За что пить будем? — спросила Ружа.
— За нашу удачу.
Рейнхельт выпил две рюмки подряд. Ружа лишь слегка коснулась губами напитка. Она стала грустной, отчужденной. По всему было видно, что мысли ее витают где-то далеко от этой комнаты. Порой она всем телом вздрагивала.
Заметив перемену в настроений девушки, Рейнхельт подошел к ней, заглянул в глаза:
— Что с тобой? В таком дурном настроении давно тебя не видел.
— Прожитым годам устраиваю смотр, — загадочно ответила она.
— Выдумщица. Вы, русские, говорите: у бога дней много. Это именно так… Спой лучше, повесели душу.
Ружа сняла со стены гитару, присела на краешек стула и тронула струны.
Рейнхельт ждал, не сводя с нее глаз.
И вдруг комнату заполнили терзающие душу причитания. Ружа речитативом пела-выговаривала:
У Рейнхельта глаза округлились:
— Ты сходишь с ума. Кто тебя так расстроил? Давай-ка лучше выпьем.
Ружа встала, взяла рюмку и выпила.
Рейнхельт обнял ее и платком стал вытирать ей щеки. В этот момент она вынула из-за пояса нож и, отшатнувшись, ударила его снизу вверх в живот.
На мгновение они застыли друг перед другом. В глазах Рейнхельта вспыхнуло недоумение, потом бешенство.