Страница 58 из 60
— А не боитесь? Вдруг Костя откроется, чем здесь занимался?
— Костя?! Откроется? — искренне поразилась вдова. — Плохо вы его знаете. Не такой он человек! А учить меня молод еще. Присылайте мастера.
— Спасибо, маменька. — Юрий ласково обнял ее за плечи. — Пришлем.
К Максиму Максимовичу он уже опоздал, мастерская была закрыта. Встречу с секретарем подпольного горкома партии пришлось отложить до завтра.
СУД
Николай Лунин поджидал сестру у ее новой квартиры. Расспросив соседей, узнал, что со службы Клавдия является более или менее вовремя. Потом, переодевшись, уходит, а когда возвращается, в доме обычно уже спят, не слышат.
Ждать, к счастью, пришлось недолго. Пряча в поднятый воротник лицо от колючего ветра, слегка пригнувшись, к подъезду подошла Клавдия. «Одна. Мне повезло», — обрадовался Николай.
— Клава, здравствуй, — окликнул ее брат.
Отогнув воротник, Лунина оглянулась:
— А-а, Коля, чего тебе?
— Мать прислала.
— Что ей понадобилось?
— Расхворалась она сильно, а ты не показываешься, тоже мне дочь!
— Нет времени, много работы. Устаю, — отчужденно ответила она.
— Мама просит, чтобы ты ее навестила. — Николай выложил последний козырь. — Ей совсем плохо.
Наморщив лоб, Клавдия неохотно пригласила:
— Зайдем ко мне на минутку.
В квартире сестры он с ненавистью осмотрел ее уютное гнездышко. Клава торопливо натягивала на себя теплые вещи. Вместо туфель обула резиновые сапоги. Потом из буфета достала и сунула брату белый хлеб, кусок сыру, две плитки шоколаду.
— Возьми, маме гостинец.
— О, богато живешь… Как в мирное время. Мама забыла о существовании таких деликатесов.
— Когда как живу. Вчера отоварилась… Умнее надо быть, вот и не сидели бы голодными, — упрекнула Клава.
— Мама просит ухи, даже во сне ей рыба снится.
— Рыбы не имею, даже где ее достать, не знаю.
— Я позаботился — договорился. По пути к рыбакам завернем. Джемпер свой не пожалел, браконьерам отдал за пару судаков.
— Давай тогда побыстрее, чтобы засветло успеть.
В предвечерние часы на центральной улице города было многолюдно. Особенно часто встречались военные, некоторые офицеры здоровались с Клавдией.
— Скажи, тебе непременно надо идти со мной рядом? — неожиданно спросила Клавдия. — Черт знает что на себя напялил.
Брат приостановился:
— Стыдишься? Если тебе неловко со мной, я пойду впереди, не гордый.
— Так-то будет лучше, — согласилась сестра, — вроде бы дорогу показываешь.
С кульком под мышкой, Николай широкими шагами отошел от Клавдии. На окраине свернул к рыбацкому поселку, по крутой тропинке начал спускаться к морю.
Подошли к дому под черепичной крышей. Во дворе — ни души. Брат завел Клавдию в дровяной сарай.
— Подожди, я рыбака покличу.
Вернулся он с Петром Петровичем.
— Папа, и ты здесь? — поразилась Клава. — Тоже за рыбой?
— За щукой, — не здороваясь, угрюмо ответил отец.
Следом появился Максим Максимович в сопровождении старого рыбака, хозяина дома.
Со вздохом опустившись на ближайшую чурку, Петр Петрович проговорил:
— Присаживайтесь, товарищи, поближе. Садись и ты, Клавдия, да расскажи отцу о своем позоре.
— Позоре! Ты что имеешь в виду? — переспросила она. — Меня позвали к больной маме, белый хлеб и сыр прихватила.
— Гостинцев от тебя не примет. А старуха всерьез занедужила. Ее добрые люди приютили, не то фашисты за тебя, поганку, и ей голову снесут.
Клавдия, как затравленная крыса, зыркнув по сторонам, кинулась к двери. Николай схватил ее за рукав пальто:
— Куда ты? Когда отец говорит, слушать надо.
Он насильно поставил ее в круг сидящих, сказал:
— Вот твое место.
— Папа, что ему от меня надо? — Она попыталась разжалобить отца.
В сарае надолго установилась зловещая тишина. Петр Петрович кряхтел, попробовал скрутить цигарку, но пальцы не слушались, бумага прорвалась, табак рассыпался.
Клавдия с ужасом смотрела на суровые, отчужденные лица, пытаясь поймать взгляд отца, мучительно искала выхода — спастись, выжить!
— Если вы еще что-то хотите сказать мне, — даже прикрикнула она, — говорите. Я устала, только что со службы.
— Сволочная у тебя служба. Трубниковых погубила, Поляковых выдала. Кто на очереди?
— Какое вы имеете право допрашивать? Пошли вы, знаете куда! — истерически взвизгнула Клавдия. — Тоже мне, судьи!
— Будут и судьи, — ответил брат. — Отец, скажи ей…
Поднявшись, старый Лунин отрешенно махнул рукой:
— Нет у меня больше дочери. Ты, Клавдия, поедешь с нами.
— Это еще куда? — испуганно спросила она.
— На семейном совете так порешили: поедешь к партизанам, оттуда на Большую землю. Пусть там решат, что тебе по советским законам, как изменнице Родины, причитается. Заслужила ты самый суровый приговор, это я тебе, как отец, говорю. Ирина предупреждала тебя, что даже гестаповские стены имеют уши, а потолок глаза…
Клавдия рванулась к двери. Николай настиг ее, как волк овцу, кинул на спину. Она дико закричала, ей зажали рот, связали полотенцами, понесли к морю. Впереди, показывая дорогу, шел Максим Максимович.
Проводив до калитки Петра Петровича, старый рыбак сказал ему:
— Не волнуйся, Власовна у нас погостюет. Дома ей нельзя оставаться. Возвращайся с нашими передовыми частями.
В сплошной темноте Лунины подошли к прыгающему на волнах баркасу.
Клавдия Лунина как в воду канула. Ищейки Рейнхельта с ног сбились, разыскивая ее. Допросы велись с пристрастием, но ничего путного не дали. «На квартиру она в тот вечер не возвращалась», — твердили соседи в один голос.
Дом стариков Луниных оказался пустым. Вещи на месте, в комнатах прибрано, а хозяев след простыл. На машиниста Петра Петровича в депо дали отличную аттестацию: трудолюбив, благонадежен, ни в каких антигерманских действиях не замечен. То же самое сообщили о его сыне Николае.
Гауптштурмфюрер прикидывал и так и этак, а ответа не находил. Допустим, что Клару пленили подпольщики, чтобы наказать за службу у немцев. Тогда зачем им понадобились ее отец, мать, наконец брат, которые ничем не выделяются из тысяч других рабочих. Подпольщикам не за что им мстить!
Ружа приметила, что после исчезновения Клавдии Рейнхельт сделался сам не свой: не в меру раздражителен, груб; когда спрашиваешь, он словно не слышит.
Пил он и раньше много, но не напивался. Нынче же доходит до скотского состояния. К концу вечера становится нестерпимо грубым, входит в раж, кого-то на чем свет стоит ругает, кому-то машет кулаком, бессвязно выкрикивает угрозы. Но сегодня он был очень ласков с Ружей и откровеннее, чем всегда. Воспользовавшись этим, она издали стала подводить разговор к Трубниковым, надеясь узнать что-нибудь об их судьбе. Он только поморщился и, махнув пальцами в воздухе, как бы что-то зачеркивая, сказал:
— С этим покончено.
— Расстреляли? — сердце у Ружи упало.
— Нет еще, — ответил Рейнхельт, — но расстреляют… сегодня. Я к тебе поздно вернусь.
Он нехотя поднялся, стал одеваться.
— Спи спокойно, — сказал Рейнхельт на прощание, — русские солдаты еще не скоро придут сюда.
РАССТРЕЛ
Признание гауптштурмфюрера потрясло Ружу: Трубниковых расстреляют! Что делать, где можно найти Максима Максимовича или Метелина — она не знала.
Как только Рейнхельт сел в машину, Ружа, не помня себя, набросила на плечи шаль и выбежала на улицу. Она заметила, что машина гауптштурмфюрера повернула не в центр города, а к окраине. Значит, к Петрушиной балке — там расстреливают, это она знала хорошо. «Сам решил при расстреле присутствовать», — догадалась она.
Ружу трясла нервная лихорадка. А кругом нее стояла глухая, ко всему безучастная, холодная ночь. Вытерев мокрое лицо, она подобрала платье, через огороды бросилась напрямую к Петрушиной балке.