Страница 44 из 60
— Жилишь, приятель!
С раздражением, еще решительнее зашуровал в ящиках. Раз обманул — заберу до последней капли.
Откуда-то из-под ящика выхватил пакет:
— Да у тебя и закусон? Ну и жмот!
Василий рванул пакет к себе. Полицай не отпускал. Трубников потянул сильнее. Оберточная бумага лопнула. Струя воздуха от проходящего поезда подхватила, растрепала листовки, и они, порхая, погнались за вагонами.
Взглянув на одну из бумажек, полицейский озверел:
— Ага, вот что ты развозишь! Получай, краснопузый!
Прикладом винтовки сбил Василия с телеги, поволок в сторожку.
Что с ним дальше было, Трубников не помнит. Очнулся от того, что на голову лили холодную воду. Со связанными руками усадили на стул.
Допрашивал его сам начальник полиции: где он взял листовки, кому должен был их передать?
Василий произнес первое, что пришло на ум:
— Должно быть, кто-то подсунул с пустыми ящиками.
Конечно, такое объяснение шито белыми нитками. Но утопающий хватается за соломинку. До самого вечера Трубников продолжал утверждать именно эту нелепицу. Его не били, лишь записывали, в каких магазинах и от кого получал тару, кому должен был ее сдать.
Постепенно Василий даже приободрился: ищите песчинку в море — ящиков несколько десятков, узнай, где чей. Мелькнула надежда на спасение: при чем он? Листовки найдены в пустом ящике. Его дело собрать тару и отвезти на базу, не осматривать же каждый ящик.
Не учел Василий лишь того, в чьи руки попал. Ночь провел в одиночке, без сна.
Утром ужаснулся: арестованными оказались все названные им работники магазинов. При очных ставках эти невинные люди наделяли его откровенным презрением и чуть ли не плевали в лицо.
Полицаи из кожи лезли, чтобы выслужиться перед немцами: до возвращения Рейнхельта в Приазовск хотелось поймать Метелина. Допросы, очные ставки не прекращались ни днем ни ночью.
Вечером Василия доставили к эсэсовцу, переводчицей у которого была Клава Лунина. Трубников не менял показания: не знаю, не ведаю.
Услышав, что сбор тары он начал с хутора Красный Лиман, Клава при переводе вопроса эсэсовца от себя спросила:
— Проезжал мимо, конечно, по пути к ней завернул?
Василий глазом не моргнул:
— Не успел, торопился.
Немец, понимавший немного по-русски, попросил уточнить: к кому он должен был завернуть?
— К даме сердца, — защебетала Клава. — Жениться не женится, так навещает, или, как у нас говорят, гражданским браком они живут.
Сысой Карпович, только что доставивший на очную ставку продавщицу из лавки хутора Красный Лиман, тоже решил показать, что недаром хлеб ест.
— В моем участке, в хуторе Пятихатки, его зазноба проживает, — сказал он, — с племянником.
— С племянником? — удивилась Клава. — У Насти нет племянников.
Василий поспешно разъяснил:
— Иван Бугров, с Полтавщины.
— Она с Кубани родом! — уточнила Клава. — Какой он из себя?
— Высокий, чернявый, с бородой и усиками, — сообщил Сысой Карпович.
— Высокий, чернявый? — переспросила Лунина и вдруг выпалила: — А может, это сам Метелин!
— Что ты, перекрестись! — испугался Сысой Карпович.
Эсэсовец намеренно не прекращал их перепалки. Потом попросил на карте показать, где расположен хутор Пятихатки. Сысой Карпович, тыкая пальцем в карту, оправдывался:
— Иван Бугров чахоточный, как есть совсем больной. Глаз с него не спускаю. Ничего такого… Овощи выращивает.
Немец брезгливо отвернулся от назойливого полицая и приказал:
— Немедленно арестуйте всю семью Трубниковых. К утру доставьте Настю и ее племянника. — Указав на Василия, добавил: — А с шутником поговорите по-свойски, как умеете!
«Будут бить», — отметил Василий. Но другая мысль вытеснила первую: «И мать вот так, в затхлую одиночку!.. И Ежика!»
Позже не мог бы объяснить: почему, услышав об аресте всей семьи, забыл об Ирине, Косте? Мать и Сашко не выходили из головы.
Немец и переводчица уехали. Начальник полиции внушительно сказал арестованному:
— Надеюсь, ты уловил смысл приказа? Скрывать не стану, «разговаривать» с такими, как ты, у нас научились. Слово — и нет зубов, другое — лопнуло ребро. Не запугиваю. Предупреждаю. Выдумка о подброшенных листовках хороша для идиотов. Мы таких не держим. Скажу больше: листовки напечатаны в хуторе Пятихатки. Сделали это Метелин и ты. Скорее — Метелин. Сегодня уточним. Одновременно познакомимся с «племянником». Честно признаюсь: кто он, я пока затрудняюсь сказать. Если это Семен Метелин, отдаю должное: ловко нас околпачивали. Мы перепотрошили весь город, прощупали крупные станицы и села. А он — рядом, в балке пристроился. Как видите, не скрываю, выложил все свои козыри. Твоя карта бита. Если не скажешь — узнаем сами. В первом случае гарантирую жизнь, во втором — не обещаю.
— Моей вины перед вами никакой нет, — невнятно бормотал Василий. — Я — всего возчик, иначе — конюх. Прикажут полные ящики в магазин отвезти — отвезу. Скажут собрать пустую тару по торговым точкам — соберу. О листовках никакого понятия не имею.
— Га-а, рано запричитал, — прикрикнул начальник полиции. — Отвечай как человек человеку: Иван Бугров и есть Семен Метелин?
Трубников тупо взглянул на начальника:
— Метелина я один раз видел. Еще до войны. Бугров — не такой.
Не глядя на Василия, начальник бросил дежурному:
— В третью, в костоломку его. Там обработают.
Василий понял: третьей называют комнату пыток. И он ужаснулся: «И маму вот так — в третью?.. И Ежика?»
НАСТЯ
Семен Метелин, уложив в мешок детали печатного станка, ожидал глухой ночи, чтобы перебраться через бухту до «Ласточкиного гнезда»: шрифты он уже переправил.
Настя напекла ему кукурузных лепешек, снабдила помидорами, огурцами. Условились, что завтра она пустит слух об отъезде племянника на Полтавщину, а через полмесяца получит фиктивное письмо, в котором будет говориться, что Иван Бугров умер — задушила чахотка.
Сидели без огня. Семен думал: «Встретимся ли?».. Минуты молчания были томительны. Наконец Метелин проникновенно сказал:
— Спасибо, сестренка, как за родным ухаживала!
— А ты, Сема, родной и есть, — отозвалась Настя.
— И ты для меня родная. — Семен нащупал в темноте ее шершавую руку и поцеловал.
— Ой, что ты, Сема, что ты! — засмущалась Настя.
— Чем только отблагодарить тебя, сестренка?.. Нечем.
— И-и, что ты? — запротестовала хозяйка. — Ты, Сема, для всех нас больше делаешь, себя не щадишь!
В эту минуту она искренне жалела, что Метелин покидает ее дом, тревожилась за его жизнь, готова была снова терпеть короткие наезды Василия, только бы ему, Метелину, ничего не угрожало. В том, что в Пятихатках на ее глазах Семену безопасно, она твердо была уверена: что-то его ждет на новом месте?
Однако на ее вопрос, почему он покидает хутор, Метелин ответил: «Так решил комитет». И это успокоило Настю: «Им виднее, как поступить».
И все-таки ее давила необъяснимая тоска.
— Что-то Василий мой, — вздохнула она, — второй день глаз не кажет.
— Не волнуйся, он частенько задерживается.
— Нынче что-то места себе не нахожу, не знаю почему, вся в тревоге? Душа ноет и ноет.
— Успокойся, он у матери ночует.
— Ох, дождусь ли утра?..
— Это у тебя от усталости.
За окном что-то зашуршало. Настя припала к стеклу. В тусклом свете за плетнем различила конную подводу, трех вооруженных людей. Двое, крадучись, пробирались во двор, один притаился у окна, выходящего на улицу.
Настя отшатнулась от стекла. Сысой Карпович и раньше заглядывал к ней по ночам — выпить. Иногда дружков прихватывал. Так почему же сейчас екнуло сердце, подкосились ноги?.. Ухватив мешок с печатным станком, она поволокла его в сенцы.
— Ой, поберегись, Сема. В погреб полезай.
Метелин поддался ее настроению, с мешком спустился в бункер, устроенный для типографии.
В дверь постучали. Настя, помедлив, проворчала: