Страница 16 из 60
— В доме отдыха познакомились. Еще при Советской власти, — выдумывала Власовна. — Молодым пути не закажешь.
— Сами были такими… А свадьба когда? — выспрашивала любопытная Маланья.
Власовна развела руками:
— Какая теперь свадьба?.. Вот голод надвигается.
— У молодых свое на уме.
— И то правда.
Краска, предательская краска залила лицо Семена. Ему было стыдно взглянуть на девушку. А Клава хоть бы что! Отпрянув от окна, она жарко зашептала:
— Жених мой… Мама угадала: я давно люблю тебя, давно люблю.
С закрытыми глазами искала его губы. Семен еще больше смутился, что это она — шутит или опять за свое?..
— Все книжки читаешь, по ночам к кому-то бегаешь. Я боюсь за тебя, Сема, родной. Сегодня — живы, а завтра — кто знает… — Клава говорила тихо, в ее голосе не было привычной игривости. Наоборот, в нем слышалась давнишняя досада. — И о чем ты все время думаешь?.. С ним говорят, а он молчит и молчит. Тоже мне, Спиноза нашелся. А то не видишь, что возле тебя человек пропадает! И… по твоей вине!..
В коридоре звякнуло ведро. В боковушку протиснулась перепуганная Власовна:
— Беда, Сема…
— Сами слышали, — сердито прервала Клава. — А что, собственно, произошло? Ну, видела и видела, подумаешь!
— Как — что?.. У нее племянник — полицай. Иногда заходит самогонку хлебать. Как бы не напакостила.
— Вечно страху нагоняешь…
Власовна виновато заморгала глазами:
— Я — что… Вам виднее. Пойду ужин готовить, скоро Петрович с Николаем вернутся.
Семен молчал. Клава приблизилась, ее волосы коснулись его щеки.
— Так ты мне ничего и не скажешь?..
— На душе погано.
— Надоело прятаться?.. Я за тебя, Сема, жизнь отдам. Не бойся, верные документы достану: и паспорт, и прописку. Тебя на завод инженером устрою. Можешь вообще не работать. Я скрою, прокормлю. Вдвоем нам хватит. А то давай смоемся. Проживем, где тебя не знают. В переводчицах всюду нуждаются, моя профессия ходовая.
Он грубо сказал:
— Подумай, что предлагаешь… Мне, комсомольцу?
— О комсомоле забудь, у нас нет иного выхода. Не буду работать — в Германию угонят, тебя — к стенке. Насмотрелась, что они там, в жандармерии, творят: кровь стынет. Сегодня человек пятьдесят приволокли без разбора: женщин, стариков. Четверых на базарной площади повесили, толком не узнав фамилии. Для устрашения других. Остальных ночью ликвидируют. Для них, что клопа раздавить, что человека расстрелять — одинаково.
— Не простим мы им… никогда.
— «Мы»… кто это?
— Ты, я, весь наш народ.
Клава присела к столу:
— «Народ»! — это громко. А сколько осталось из тех, кто в гражданскую не уплыл за Черное море? А бывшие кулаки? А обиженные и обойденные? Отец, мать, Николай и я собрались эвакуироваться. Кто о нас позаботился? Никто. Сели начальнички в машины и укатили, свои шкуры спасли, а наши — дубить оставили. Тебя и то бросили, места не нашлось. И мы же виноваты?… Я б сейчас в Ташкенте в институте иностранных языков училась. Мечту у меня убили.
— Надо уметь забывать личные обиды, когда такое творится. — Семен сел рядом с Клавой. Руки Семена, лежавшие на столе, сжались в кулаки. — Откуда у тебя это… Откуда? Училась в советской школе, носила пионерский галстук. Тебе до предательства — один шаг.
— Что ты, Сема? Что ты? — встревожилась девушка. — Нервы сдают, там пристают с глупостями, в поселке — за службу презирают. Разве легко? — она всхлипнула.
Метелин участливо погладил ее волосы. Клава тут же улыбнулась:
— Ты сильный, все можешь. Научи, подскажи.
— В таком деле лучший советчик — собственная совесть. Ты переводчица. Узнай, где расположен штаб фон Клейста.
— Постараюсь. А зачем?
— К своим вернемся не с пустыми руками.
— Для тебя я все сделаю. Скажи, ты любишь меня?
Семен, осторожно отстранив ее, вышел из-за стола.
— Ни о чем таком думать не могу. Уедем к своим — поговорим.
Он ожидал, что девушка обидится. Но Клава лишь, вздохнула, она по-своему поняла его слова — они обнадежили ее.
— Ждать?.. Согласна.
— Нужны чистые бланки паспортов, пропусков, служебных удостоверений.
— Попробую.
— Передашь их Ирине.
Клава по-гусиному прошипела:
— И-ирине? Вот ты о ком печешься, голубчик! Пропади она пропадом, твоя Ирина!
Семен отшатнулся:
— Клава, опомнись!
Но она твердила свое:
— С ней путаешься… с белобрысой пигалицей? Не выйдет! С ней таскаешься, собственными глазами видела, она в саду тогда тебя ожидала. «С одним человеком встретиться надо!» Прямо бы говорил — к бабе, мол, ухожу.
— Замолчишь ты, наконец? — Это крикнул Николай, незаметно вошедший в комнату. Подскочив к сестре, влепил пощечину. — Говори, да знай меру!
Размахивая руками, Николай бросал обидные слова:
— Всю фамилию испаскудила, дети и то овчаркой тебя кличут. Ух, так бы и размозжил крашеную рожу! А еще других обзываешь, ты Ирининого ногтя не стоишь.
Клава, притихнув, вслушивалась. Николай, с презрением взглянув на сестру, позвал Семена:
— Старики ужинать кличут. Пойдем.
За ужином Семен чувствовал себя неловко. Выпив стакан чаю, вернулся к себе. Девушки в комнате не было. Стал укладываться спать, но из-за двери послышался голос Николая:
— К тебе можно?
— Заходи. Как Клава?..
Николай сказал другое:
— Мама мне о Маланье рассказывала. Придется перебазироваться.
— Чем скорее, тем лучше. К кому только?
— Завтра с Мишей Поляковым потолкую.
— Я уже говорил об одном хуторе.
— Дай слово, что ответа будешь ждать здесь.
— Даю. О Клаве стоит подумать, она не совсем потерянный для нас человек.
Николай с горечью, но твердо возразил:
— Потерянный. В народе говорят: свинья не родит бобра. Клавка — тот единственный случай, когда произошло наоборот.
— Одумается, если по-серьезному за нее взяться. Молодая ведь.
— Влюбилась она в тебя. Имя Ирины терпеть не может. — Неожиданно Николай посоветовал: — А ты того… приголубь ее. Ну, как другие мужчины, не любя… Иначе черт знает что натворит!
Нелепое предложение поразило Семена:
— Коля, как не стыдно, я готов ударить тебя! Николай рассмеялся:
— Не способный ты на подлость. Тогда опасайся Клавки… Завтра из дома не выходи до моего возвращения. Я с Поляковым посоветуюсь, как нам быть.
Семен тревожно ждал весь день. Не зная, как убить время, шатался по квартире. Вошел в узкую комнату Николая. На стенке прилажена самодельная полка. На ней аккуратно расставлены учебники по высшей математике, философии. Второй ряд отведен классикам — Пушкину, Лермонтову, Льву Толстому, Чехову. Здесь же в твердом переплете роскошно изданный роман Войнич «Овод» — любимая книга молодого Лунина.
В сумерках вернулась Клава, в чем-то упрекала Власовну, долго плескалась у рукомойника. Потом послышались звуки гитары.
В халатике из набивного креп-марокена Клава выглядела очень эффектно. Уверенная в себе, шумно ворвалась в боковушку, ловкими движениями накинула на дверь крючок. Подойдя к Семену, обхватила шею руками:
— Сема, любимый, будут документы, будут. Не могу я без тебя. Не хочешь жениться, давай так… понимаешь? Я на все согласна… Твоей хочу стать, — с трепетом шептала она, будто ничего вчерашнего и в помине не существовало.
Такого оборота Семен не ожидал — растерялся, остолбенел.
— Я твоя, твоя… — Клава иступленно целовала его.
Семен обхватил девушку руками, крепко сжал. Она легонько застонала, торжествующе громко рассмеялась. Захлебывающийся ее смех вернул его к действительности. Семен отбросил крючок с двери. И сделал это как раз вовремя. Без стука вошел Николай, сделал вид, что не заметил разлохмаченных волос, пылающих щек сестры, строго приказал ей:
— Иди к себе!
Клава пулей выбежала из комнаты.
— Урод, пустышка, — бросил вслед сестре и к Метелину: — Собирайся, Сема, выход найден. Миша ходил советоваться.