Особое задание

— Заедают заживо! Одно спасение — уходить скорее… — резюмировал третий.

Так и не отдохнув, партизаны вновь тронулись в путь. Достигнув исходного рубежа, роты развернулись в боевой порядок. Более полутораста человек, пригибаясь к влажной высокой траве, что стелилась по лугу вплоть до самого моста, шаг за шагом стали продвигаться к цели. Время от времени в скупом лунном свете, пробивавшемся сквозь облака, впереди всплывали очертания полукруглых бетонных арок моста. И с каждым разом все больше беспокоился и суетился один из проводников, взятых разведчиками в ближней деревне. Без умолку он нашептывал шедшему рядом с ним командиру разведчиков, мастеру спорта Игорю Лобанову об опасностях, ожидающих партизан. Сперва он уверял, что немцы заминировали все подступы к своей казарме-бараку, что стоит по ту сторону речки, будто оставили они лишь узкую, только им известную тропинку. Потом начал уверять, что и луг, по которому идут партизаны, где-то впереди густо начинен минами, что пройти там никак невозможно — и мины, и вязко, и будто псы там у немцев есть в дозорах, а они уж непременно еще издали почуют приближение людей. Но партизаны чем больше слушали этого испуганного, щуплого мужичонку с трясущейся козлиной бородкой, тем меньше верили ему и продолжали упорно идти вперед. Конечно, проводник ненадежный, но времени для выбора у разведчиков не было, — взяли его из первой с краю хаты, а теперь уж нельзя отпускать от себя до окончания операции.

— Как же это, братцы-товарищи! Сами на гибель идете и меня неволите, — взмолился проводник, убедившись в тщете своих попыток повернуть партизан вспять.

— У нас, дядька, за паникерство и ложные сведения дают девять граммов… Ясно? — ответил ему Игорь Лобанов, уже не раз побывавший со своими разведчиками в этих местах. — Говорить надо то, что знаешь, а не то, что со страху мерещится. Ты, дядька, намотай на свою бородку вот что — если мы подойдем к мосту и луг окажется не заминированным, то отзвоним тебе все двенадцать евангелий… Понял?

— Как не понять… — уныло ответил проводник и больше уже ни о чем не заговаривал, только беспокойно озирался по сторонам.

Опасаясь, как бы этот трусливый человечишко, а может быть, и немецкий прихвостень не убежал и не наделал шуму, Лобанов приказал одному разведчику не спускать с него глаз.

Медленно, бесшумно цепь партизан приближалась к мосту. По расчетам разведчиков, до него осталось менее километра. Кругом царила тишина. «Значит, на том берегу все идет хорошо, третья рота подошла, не обнаружив себя», — с облегчением подумал Лобанов, не переставая всматриваться в темную даль. Ведь он со своим взводом был в ответе за правильность выхода рот к цели. Но теперь все уже как будто позади. Менее четверти часа остается до того, как с противоположной стороны реки обрушится шквал огня. Затаив дыхание, крадутся партизаны. Кашлянуть или чихнуть в эти секунды смерти подобно!

Примерно в трехстах метрах позади цепи партизан, в жиденьком кустарнике, осталась шестерка приземистых откормленных лошадей, навьюченных доброй полутонной взрывчатки. Их сопровождают минеры — асы партизанского подрывного искусства — во главе с Сашей Гибовым, рослым, стройным, красивым парнем с пышными вьющимися волосами. Но последнее время Саша сутулится. Пришлось ему как-то просидеть в студеной воде с рассвета дотемна, с тех пор его мучают фурункулы. Но Саша не унывал, он изобрел оригинальный способ борьбы с болячками стал азартным игроком в чехарду, притом постоянно исполнял роль «козла». От резких толчков в момент прыжка фурункулы лопались, а Саша издавал пронзительный крик, эхо которого долго перекатывалось по лесу.

Однажды, когда Сашу вновь одолели фурункулы, минерам предстояло выполнить ответственное задание, а обстановка в районе лагеря была такой, что приходилось соблюдать полнейшую тишину, даже разговаривали шепотом. Гибов не мог ходить, и потому решили его заменить. Но Саша сыграл в чехарду, предварительно засунув себе в рот кляп. Сделал он это так добросовестно, что когда кончилась игра, то вместе с кляпом вывалился совершенно здоровый зуб. В тот же день Саша отправился с товарищами на задание, а несколько суток спустя два вражеских эшелона слетели под откос. Один из них, состоявший из цистерн с горючим, горел четверо суток. С тех пор партизаны подшучивали над Сашей Гибовым:

— За один зуб — два эшелона!

— Не просто два эшелона, а с четырехдневным фейерверком!

Вот и теперь кто-то из подрывников шутит:

— А за мост, Саша, дашь зуб?

— Полчелюсти отдам, но при условии, что немцы восстановят мост не раньше чем мне вставят зубы…

Шутливый разговор затихает по мере приближения большой и малой часовых стрелок к цифре 11. Все чаще подрывники поглядывают на часы, ждут начала… Тогда и они вслед за атакующими цепями партизан ринутся с навьюченными лошадьми к мосту. Лишь бы удалось хоть на 10–15 минут захватить мост, а за подрывниками дело не станет. У них все подготовлено, подсчитано, проверено…

Последние минуты тянутся особенно медленно. Всматриваясь в темную даль, каждый представляет себе, как на том берегу их товарищи, закончив последние приготовления, ждут команды открыть огонь. Еще несколько секунд томительного ожидания — и треск залпов разорвет тишину… Но что это? Минутная стрелка отклонилась на одно, два, три деления от цифры 12, а тишину ничто не нарушает. Лишь по-прежнему где-то ближе к мосту нестройно квакают лягушки.

Загадочная тишина! В цепи наступающих командиры рот сверяют свои часы с часами Лобанова и еще раз убеждаются, что ошибки нет, что установленное время прошло. Партизаны невольно замедляют шаг. Душно. Темно. На какую-то долю минуты лунный свет проникает сквозь разрывы облаков и из тьмы отчетливо выплывает мост. До него теперь рукой подать. А третья рота по-прежнему безмолвствует…

Что же делать? Короткий совет на ходу, и командиры рот шепотом передают по цепочке приказ остановиться и залечь. Проходит еще несколько минут зловещей тишины. У всех на уме один вопрос — что случилось с товарищами и что теперь делать?

Вдруг со стороны моста раздался глухой выстрел ракетницы, и огненный шарик прорезал ночную тьму. На несколько секунд становится светло, а затем еще темнее, чем было. Партизаны лежат. Кажется, гитлеровцы ничего не заметили, но почему вдруг там, в расположении врага, кто-то перестал играть на губной гармошке? Почему? И как бы в ответ на это взлетает вторая ракета, следом за ней третья, четвертая… «Заметили!» — но партизаны продолжают лежать, все еще надеясь, что вот-вот третья рота даст о себе знать.

Непродолжительная пауза нарушается взлетом почти одновременно выброшенных с разных мест ракет. Весь луг виден как днем! И тут с моста раздается длинная очередь крупнокалиберного пулемета. К нему тотчас же присоединились еще несколько. Мгновенно на темном фоне неба образовалась густая сеть трассирующих пуль, словно осы зажужжали они в воздухе. Забухали и минометы. То тут, то там на лугу вздымаются огненные фонтаны. Партизаны кипят от злости, бранят и фашистов, и куда-то запропастившихся товарищей. Пытаться овладеть мостом, действуя с одного направления и потеряв преимущество внезапности, было бы просто преступлением, но и лежать на открытом лугу под огнем врага, ожидая, когда к нему прибудут, несомненно, уже вызванные подкрепления, не было никакого резона. Теперь, пожалуй, и третья рота, появись она на том берегу, не смогла бы обеспечить успех операции. Уже по всей округе, а не только из расположения охраны моста взлетают разноцветные ракеты. Это означает, что гарнизоны в близлежащих деревнях подняты по тревоге и спешат сюда.

Трезво оценив создавшееся положение, партизанские командиры решили отходить, пока не отрезаны пути отступления. Итог печальный: есть раненые и один убит, задание не выполнено.

— Сорвали, дьяволы, операцию! — негодует высокий партизан со вскинутым на плечо трофейным пулеметом. Эта пудового веса ноша для Володи Голуба нипочем. Он мастер спорта и, к сожалению, «мастер» на крепкие словечки. Негодуя, он сыплет ими как из рога изобилия.