Страница 7 из 17
Я кивнул.
— Так вот, Вольф Мессинг позже подсказал — все дело в тайнах человеческой психики. А может, в закваске — мы в России люди северные, торопыг не любим. В любом случае, эта тугодумность или деликатность, как хочешь, так и называй, спасли мне жизнь. Когда меня в связи с делом Шееля взяли в разработку, эта деталь дала мне шанс.
В самой встрече, состоявшейся в начале сорокового, в ресторане при Свердловском вокзале, ничего примечательного не было.
Стол, за которым устроились Альфред Максимилианович Шеель с сыном и Людвиг фон Майендорф, находился под пристальным наблюдением оперативников. Разговор записывался на пленку.[7] Трущев и Закруткин, расположившиеся за занавеской отдельного кабинета, тоже слышали разговор. Трущеву, выросшего в доме на Лютеранской (ныне Энгельса) улице, где жили несколько немецких семей, вполне хватало детского, а также добавленного в спецшколе немецкого, чтобы понять о чем идет речь. Это были безобидные воспоминания о детстве, о местной гимназии, о клубе любителей гребли. Старший Шеель еще до Первой мировой войны два года был рулевым на гоночных четверках и восьмерках. Когда альтер комараден напомнил ему об этом, старик даже покраснел от удовольствия. Друзья вспомнили о напутственных словах ректора школы в Дюссельдорфе, в прощальной речи возвестившего выпускникам, что отныне перед ними «открыт путь к высочайшим свершениям и почестям», — и как они потом делились друг с другом — нет, почести — это не про нас.
Разве что свершения…
Вспомнили развалины Гейдельбергского замка, мимо которых Альфреду Шеелю приходилось добираться до школы. Вспомнили признание барона, сделанного в выпускном классе. В ту пору Альфреда более всего его привлекали заброшенные замки и кривые улочки, и он хотел бы заняться архитектурой.
Трущев невольно отметил про себя — ни барон, ни Майендорф не понижали голоса. Это было так любезно с их стороны по отношению к звукозаписывающей аппаратуре и напрягшимся оперативникам.
Вообще, Шеель, вначале суровый и неприступный, скоро оттаял, и Трущев впервые услыхал, как тот смеется. Воспоминание о булочках с вестфальской ветчиной, которыми они с тайно с Майендорфом лакомились на кухне, привело его в совершенный восторг.
А вот молодой Шеель чувствовал себя за столом неуютно. На нем была коричневая вельветовая куртка на молнии, на груди комсомольский значок. На Майендорфа он поглядывал как на свалившегося с неба марсианина. Во взгляде стыло недоумение, словно парнишка никак не мог сообразить, каким образом этот веселый высокопоставленный фашист в добротном буржуазном костюме вдруг оказался в сердце пролетарского Урала.
Майендорф сумел вогнать его в краску.
— Я знал тебя с детства, Алекс, а ты по-прежнему пялишься на меня, как на врага. Кроме классового подхода есть много других поводов для общения с друзьями и знакомыми. К тому же я вовсе не кровожадный фашистский зверь, а твой добрый дядюшка Людвиг. Надеюсь, ты меня помнишь?
Алекс неохотно кивнул.
Не обращая внимания на смущение молодого Шееля, Майендорф лукаво улыбнулся.
— А Магди?
Еще кивок.
— Магди уже совсем взрослая. Она часто вспоминает тебя, просила передать тебе привет. Помнишь, как вы с моей дочерью ходили на забавное представление какого-то Мессинга?
Алекс наконец позволил себе открыть рот и поправить дядюшку Людвига.
— Его выступления назывались «психологическими опытами». Он отыскивал предметы, спрятанные в зале.
— Правильно, — улыбнулся Майендорфом. — Прошло столько лет, но я надеюсь, мы остались друзьями?
Опять неуверенный, трудный кивок.
— Вот и хорошо. Каковы твои успехи в учебе? Какую стезю ты выбрал на новой родине?
— Инженерное дело, — ответил справившийся наконец со смущением Алекс.
— Конкретнее? — поинтересовался классовый враг. — Что в инженерном деле особенно привлекает тебя?
— Полеты в межпланетное пространство.
Это неожиданное признание внесло легкий разлад в легкомысленный и доброжелательный настрой. Майендорф вмиг посерьезнел.
— Это интересно. Ты надеешься воплотить мечту в жизнь?
— Да. После победы пролетариата мы шагнем за пределы атмосферы.
— Причем здесь победа пролетариата? — удивился Майендорф. — В Германии тоже активно занимаются проблемами реактивного движения. Например, профессор Оберт.[8]
— Я знаком с его трудами, — сообщил Алекс.
— О-о, вы серьезный юноша. Крепко беретесь за дело. Чувствуется германская кровь. Послушай, Алекс, ты не хотел бы черкнуть несколько строк Магди?
Майендорф достал из внутреннего кармана ручку и почтовую открытку и протянул их Алексу.
Тот густо покраснел и решительно отказался.
— Простите дядя, Людвиг. Я совсем не помню Магдалену.
— О-о, эта мужская забывчивость! — засмеялся Майендорф. — А ведь вас называли женихом и невестой. Ну, как хочешь.
Алекс неожиданно нахмурился и начал прощаться. Поднялся и торопливо вышел.
Трущев отметил про себя, что молодой человек четко выполнил просьбу, переданную ему через отца Закруткиным — ничего не передавать Майендорфу, ничего не подписывать, ничего не брать в руки.
Майендорф с трудом скрыл разочарование и также аккуратно разложил по карманам ручку и открытку.
Они еще немного посидели со старым Шеелем и распрощались. На прощание Майендорф меланхолично заметил.
— Только Богу известно, когда мы еще встретимся, Альфи.
Сличение записи разговора, произведенное в областном управлении с представленным старшим Шеелем отчетом, ясности не внесла. Все материалы сходились текстуально — ничего подозрительного в них не было. Даже в Москве аналитики, прошедшие подготовку в спецотделе, разрабатывавшим сверхчувственные методы обнаружения истины, а также определение личностных характеристик по почерку и иным психофизическим данным, не обнаружили в рукописном тексте никаких потаенных смыслов, а также скрытой информации или инструкций вредительского характера.
После возвращения в столицу Трущев доложил Федотову о проведенных оперативных мероприятиях, а также о результатах проверки доноса Ефимова.
Тот внимательно выслушал молодого сотрудника, потом задал вопрос.
— Какой вывод, голубчик, можно сделать из вашего доклада? Нелицеприятный, голубчик! Врагу удалось переиграть вас! Если исходить из вашей версии, что Барон — скрытый враг, или точнее, агент глубокого залегания, чем вы можете объяснить эту встречу?
Николай Михайлович почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Действительно, что он мог предъявить начальству? Уверенность в том, что Шеель заранее знал о встрече и готовился к ней? Интуитивную догадку — у Шееля, возможно, был особый канал связи? Этого крайне мало. С какой стати в Берлине стали бы так явно светить своего агента? И есть ли вообще потаенный смысл во всей этой нелепой истории или все это выдумки его богатого воображения? Тогда почему начальство так вцепилось в этого барона?
— Разберитесь, голубчик, во всей этой путанице. Учтите, мы постоянно опаздываем с оперативными мерами. Враг все время идет на шаг впереди нас. Следовательно, нам тоже надо поспешить. Нам требуется как можно быстрее выявить нутро и успеть сделать ответный ход.
— Может, арестовать Шееля? — предложил Трущев, пытаясь уйти от ответственности.
Федотов, до того момента смотревший в бумаги на столе, вскинул голову.
— Пытаетесь уйти от ответственности? Не хорошо, голубчик. Вы же сами настаивали — изоляция Барона преждевременна. Что же заставило вас изменить мнение? Полагаете, под давлением он что-нибудь выложит? А если ему нечего выкладывать? Если мы гоняемся за заячьим хвостом. Николай Михайлович, вы работник молодой, а я оттрубил в контрразведке восемнадцать лет и поверьте: наша задача — выявить нутро. Партия надеется, что вы справитесь с этой задачей. Надеюсь, мне не нужно напоминать вам, что партия не простит нам ротозейства.
7
Звукозаписывающая аппаратура появилась в НКВД в конце 30-х годов.
8
Герман Оберт (1894–1989) — из пионеров ракетной техники. В 1938-40 проводил экспериментальные работы в области ракетной техники в Вене, а в 1940-41 в Дрездене. В 1941-43 инженер-консультант в Немецком военно-исследовательском центре в Пенемюнде. В 1943-45 инженер-консультант по разработке пороховых военных ракет на Вестфальско-Анхальтских заводах взрывчатых веществ. Один из основателей Немецкого общества ракетной техники и космического полета. В 1951 общество учредило медаль Оберта, присуждаемую за фундаментальные исследования и выдающиеся заслуги в области ракетной техники и космонавтики В 1963 обществу присвоено имя Оберта.
В июне 1923 года за свой счёт Оберт издаёт книгу «Ракета для межпланетного пространства» (Die Rakete zu den Planetenräumen»), переизданную позже в 1925, 1960, 1964 и 1984 годах.