Страница 6 из 17
— Альфред Максимилианович, я гарантирую вам неприкосновенность после встречи с Майендорфом.
— Вы гарантируете, что мне никогда не будет предъявлено обвинение в том, что я имел контакт с подданным иного государства?
«Отличная формулировка», — поставил еще одну зарубку на память Трущев и подтвердил.
— Именно это я и хотел сказать.
— Чем вы можете подтвердить это предложение?
— Честное слово вас устроит?
— Ваше — нет.
— Чье вас устроит? Начальника управления?
— Да.
На следующий день Трущев помчался в Свердловск. Там прорвался в кабинет к начальнику управления и постарался объяснить, что необходимо срочно связаться с Москвой.
Трущев не мог скрыть самодовольства, которая вызывала у него — даже теперь, спустя столько лет! — проявленная им тогда прыть.
— Вам стоило бы видеть лицо начальника областного управления, когда он получил секретную шифротелеграмму, в которой «в связи с оперативной необходимостью разрешается подтвердить гарантии, выданные «Барону» младшим лейтенантом госбезопасности Трущевым Н. А.». При виде подписи — «Берия», глаза у начальника управления, громадного, под два метра, крупного человечища — грудная клетка как бочка, — полезли на лоб. Впрочем, у меня тоже.
Начальник выматерился и показал мне, человеку невысокому, изящному, пудовый кулачище.
— Ну, Трущев, смотри. Если дело сорвется, лучше на глаза не попадайся.
— Так точно, товарищ старший майор.
Глава 2
Вечером, когда Трущев в самый снегопад, усталый донельзя, вернулся из Свердловска, в дверь избы, где он снимал комнату у местной одинокой старушенции, постучали.
На пороге стоял Закруткин. Он был в длиннополом, буржуазного покроя, кожаном пальто, в руке маленький чемоданчик, в другой роскошная кожаная шляпа. Этакий парижанин в поглощаемом сумерками и снегом, забытом Богом Краснозатонске.
— Ничего, что как снег на голову? — деловито поинтересовался полковник и протянул руку. — Здравствуйте, Николай Михайлович. Вот Кудасов направил к вам, пообещал ночлег, — гость искоса глянул на стоявшую рядом хозяйку. — Предупредил, Нина Петровна — человек надежный, проверенный, во время гражданской войны была связной в партизанском отряде. Правда, Нина Петровна?
Старушенция Бестужева поджала губы.
— А я, — весело продолжил Закруткин, — командовал кавалерийским эскадроном во 2-ой Конной. Так что мы с вами, можно сказать, боевые соратники. Надеюсь, станем друзьями.
Старушка оттаяла.
Трудно сказать, то ли хозяйке сразу приглянулся худощавый, с темными волосами и выразительным южнорусским лицом, гость, то ли на нее произвело впечатление напоминание о его боевом прошлом, то ли его готовность сходить в сарай за дровами, только она, до сих пор двумя словами с Трущевым не перекинувшаяся, сразу пригласила постояльцев попить чайку с брусничным вареньем.
Не спеша пили чай. Закруткин и Трущев терпеливо слушали рассказ Бестужевой, как она во время белогвардейской оккупации, рискуя жизнью, пробиралась из партизанского отряда в захваченный белыми город. Такой подробный, поднадоевший Трущеву рассказ, с которым у них в школе каждый октябрьский праздник обязательно долго и нудно выступали ветераны гражданской войны.
О Шееле она отозвалась вполне определенно — «не наш он, хитрый!..»
Затем Закруткин вместе с Трущевым вышли на крыльцо покурить. Накурившись, они заполночь, по удивительно скрипучему — к морозу! — насту отправились в райотдел, где полковник приказал молодому сотруднику познакомить его с собранными по делу Шееля материалами.
Они расположились в соседнем с кудасовским кабинете, сели за стол друг напротив друга. На столе были разложены донесения, справки, фотографии. Свет настольной лампы был слишком ярок, и полковник щурился. Он был немногословен, изредка принимался что-то беззвучно насвистывать про себя. Трущев, нечаянно уловивший мелодию: «Эй, комроты, даешь пулеметы!..» — едва удержался от того, чтобы не подхватить: «…даешь батарей, чтоб было веселей!», — но не решился, хотя желание так и зудело. Подсвистывать полковнику, это знаете ли…
Сосредоточился на ощущениях.
И во время!
Как раз в этот момент Константин Петрович взял фотографию Алекса-Еско Шееля. Руки у него дрогнули, и в следующее мгновение Трущев ощутил озноб, будто голову окатили ледяной водой, затем до него четко и раздельно донеслось что-то напоминающее вскрик:
«Что?! Не может быть!!!»
Николай Михайлович в первое мгновение растерялся — что за вопль, откуда он, ведь Закруткин рта не раскрыл!
Он осторожно глянул на полковника.
Закруткин, человек волевой, тертый, по-видимому, перехватил взгляд сидевшего напротив, простоватого на вид энкаведешника и, помедлив, с равнодушным видом перевернул фотографию. Глянул на тыльную сторону и вернул в начальное положение.
Трущев, снимая напряжение, пояснил.
— Это сын старого барона, Алекс-Еско, — и ни с того ни сего добавил. — Он — комсомолец, — словно этот факт мог помочь ему скрыть от Закруткина случившуюся нелепость, ведь нельзя услышать то, что не было сказано. О чем только подумалось!!
— Я догадался, — невозмутимо кивнул полковник.
Он вернул фотографию Алекса на стол и затем начал перебирать снимки старого Шееля.
— Что по поводу Барона? Какое ваше мнение?
— Ничего определенного сказать не могу, но есть несколько зацепок.
— Детальней, — приказал Закруткин.
— Не знаю, как выразиться… — признался оперативник.
Закруткин посоветовал.
— Проще, Николай. Ничего, что я по-свойски? Ощущения? Давай ощущения. Факты? Давай факты. Мы с тобой, Коля, теперь в одной лодке. Наша задача — ничего не упустить во время встречи и постараться выявить вражеское нутро. Меня прислали тщательно отработать Майендорфа, составить, так сказать, его психологический портрет. Начальство очень запало на этого «дипломата». Сподхватил мою мысль?
Трущев кивнул и слово в слово передал разговор со стариком. Обратил внимание, что формулировки у старого барона отточенные и, что важнее, продуманные заранее. Однажды он выразился: «как у вас говорят, ваньку валяю…» Словно уточнил — вы это вы, а мы это мы. Это наводит на мысль…
— Мысли пока отставить! — приказал полковник. — Давай ощущения.
— Вот я и говорю. Мне показалось, что Шеель подспудно отделяет себя. Не могу сказать, то ли от всех, то ли от чекистов.
— Это хорошо, это так и должно быть. Он все-таки из старорежимных, чего ему с нами сюсюкать, — ответил Закруткин, затем поинтересовался. — У тебя есть сомнения в его искренности?
— Так точно, товарищ полковник.
— Это хорошо… Что по поводу молодого Шееля?
— Судя по свидетельствам одноклассников, свой в доску. Комсомолец, голова светлая — с ходу поступил в Уральский политех. Убеждений самых советских, в этом нет никаких сомнений, увлекается межпланетными перелетами. Я полагаю провести с ним беседу…
— Ни в коем случае! — запретил Закруткин. — Нам с тобой светиться нельзя. Не хватало еще, чтобы Майендорф по приезду составил наши словесные портреты. К тому же твои коллеги в Свердловске будут очень рады, если ты все возьмешь в свои руки. Будет на кого свалить! Пусть тоже почешутся. Опыт, Коля, подсказывает, что одной встречей здесь не обойдется, и мы с тобой еще наплачемся с этим дворянским отродьем. Ты уже встречался со стариком, так что поговори с ним, предупреди, чтобы он и его сын не принимали никаких подарков, ничего не подписывали и ничего не трогали руками. А мы с тобой подежурим за занавеской. Найдется в ресторане занавеска? Как считаешь?..
Здесь Николай Михайлович признался.
— Полковник вовремя одернул меня. Я-то по глупости был рад проявить инициативу. Правда, в тот момент меня куда более интересовало, что означало это самое «не может быть»? Как я удержался, чтобы не поинтересоваться у Константина Петровича, объяснить не могу. Слыхал о Мессинге?