Страница 25 из 61
Этим не очень благородным трудом мы занимались несколько дней. Все это время нам давали дополнительный паек хлеба и другие продукты, что очень помогло нам окончательно выздороветь. Ханс был старше меня, он все еще чувствовал себя довольно слабым, но мы копали наши колодцы очень медленно, как это делают настоящие прирожденные землекопы. Задолго до завершения работ Браун выдал нам дополнительный хлебный паек и табак, за что я буду благодарен ему всю оставшуюся жизнь.
Следующим моим заданием стало выкапывание картофеля. Сначала русский лейтенант взял меня и четверых моих товарищей, чтобы испытать в деле. Ханс в этой работе не участвовал, он решил, что еще недостаточно оправился после болезни. Нас ежедневно привозили для работ на картофельное поле, при этом во время обеда нам разрешалось брать и готовить картошку для себя. Кроме того, по возвращении в лагерь каждый имел право принести с собой по пакету картошки. Свой пакет я отдал Хансу, который начал страдать от рецидива болезни, в то время как я вновь почувствовал себя здоровым человеком.
Ханс установил для себя целый ритуал по завариванию некоего подобия чая, в состав которого входила кора березы, ромашка и какие-то еще неведомые мне ингредиенты. Я предупредил друга, что, возможно, он подвергает свой организм опасности этими неизвестными травами, но тому, похоже, сбор и приготовление травяной смеси доставляли не меньшее удовольствие, чем питье этого «чая». Как-то по возвращении с работы я не застал своего товарища на его обычном посту у ворот лагеря, где он меня ежедневно встречал. Мне сказали, что Ханса забрали в госпиталь с диагнозом перитонит и плеврит. При этом во всем обвинили его экзотический напиток, который уже успел стать знаменитым на весь лагерь.
Я сделал все, чтобы пораньше посетить своего товарища в госпитале, не забыв прихватить с собой несколько вареных картофелин. Но Ханс практически ничего не ел. Все, чего ему хотелось, — это пить, но врачи категорически запретили давать ему воду. Тем не менее он умудрялся выменивать у других больных хлеб, который ему выдавали трижды в день, на воду. Конец был предсказуемым, и он наступил через несколько дней. Ко мне в землянку, где я спал, явился Браун, который сообщил, что Ханс просит, чтобы я навестил его в госпитале. Была половина четвертого утра, один из тех холодных мрачных часов, когда умирает много людей.
Увидев меня, Ханс с усилием вложил мне в руку старый, напоминающий лохмотья узелок.
— Возьми эти фотографии моей жены и передай ей привет от меня, — тихо попросил он.
Я пообещал, что обязательно сделаю это, и продолжал сидеть рядом с другом, рука которого сжимала мою, до тех пор, пока она не побелела и не стала холодной. Ресницы Ханса перестали вздрагивать, дыхание остановилось. Оказалось, что его организм, сумевший одолеть дизентерию, лишь ненадолго отсрочил смерть, которая все же настигла его, и очень скоро. На рассвете мы вместе с другим моим другом похоронили Ханса у территории лагеря. Его могила находилась за колючей проволокой, и, что показалось мне символичным (поскольку отведенное под кладбище место располагалось к северу от лагеря), мы положили друга головой на запад. Несколько минут мы постояли над могилой, облокотившись на наши лопаты. К тому времени я уже достаточно привык к страданиям вокруг. Единственный человек, которого мне было искренне жаль, — это жена Ханса, которую я никогда не видел.
Долгое время мне пришлось возиться с трупами. Работа на картофельных полях закончилась, и моим следующим местом назначения стал морг. Казалось бы, такая работа должна была вызывать во мне ужас, но на деле этого не произошло. Вид множества мертвецов вскоре заставил меня привыкнуть к ним. Что-то подобное испытывает каждый могильщик. Ежедневно из госпиталя в морг поступало в среднем по пятнадцать трупов, а нашей с моим помощником задачей было своевременное освобождение от них больничных палат с тем, чтобы обеспечить достаточную площадь для вновь прибывающих из лагеря пациентов. На самодельных носилках мы отвозили тела в морг, где складывали их в штабеля. Там они находились, пока для покойников рыли братскую могилу. Морг располагался в подвальном помещении. Там же хранились запасы картофеля, свеклы и моркови. И мы бессовестно пользовались этим, компенсируя себе столь неприятный труд.
Эта прибавка к ежедневному рациону была очень важна для нас, особенно в зимнее время, когда ежедневные пайки резко урезались. По вечерам мы собирались в группы и раздраженно высказывали друг другу свое недовольство. Одной из основных тем для разговоров было бессовестное поведение доктора Зоммера. Младший медперсонал прекрасно знал о всех его махинациях. Иногда кто-то из них участвовал в наших разговорах. Но однажды один из санитаров предал меня и написал на меня донос. Как-то, рассуждая о его недостойном поведении, я с жаром воскликнул, что долгом каждого из нас было сделать так, чтобы об этом узнали в Германии, чтобы по возвращении доктор был наказан.
Весь гнев доктора обрушился на мою голову. Он приказал запереть меня в подвале и не давать еды и питья. К счастью, об этом узнал один из русских охранников, который доложил о произошедшем своему командиру — майору. Тот вызвал меня к себе и стал расспрашивать, что я натворил. Майор не говорил на немецком языке, а я тогда еще русский знал очень слабо. Я всегда понимал речь собеседника, но сам еще не умел четко выражать свои мысли. И все же в тот раз мне удалось найти верные слова, чтобы выразить свой гнев.
Когда я рассказал о том, что случилось, послали за доктором, и теперь мы, не сдерживаясь, осыпали друг друга бранью, а русский майор сидел между нами, подобно сфинксу. Когда мы устали кричать, и наши голоса превратились в хрип, русский офицер так и не сумел вынести по-настоящему справедливый вердикт. Однако он потребовал, чтобы меня освободили и впредь обращались со мной по-хорошему. Доктор с угодливыми поклонами принял приговор, но все же тогда ему удалось выйти сухим из воды.
Через три дня стало ясно, что же майор решил на самом деле. Планировалось направить в другой лагерь, находящийся у города Горький (Нижний Новгород), сто пятьдесят пленных. Всех их построили перед майором для осмотра и получения последних распоряжений. Неожиданно майор повернулся к доктору, который стоял позади него, и спокойно распорядился:
— Доктор Зоммер, думаю, что будет лучше, если и вы отправитесь с ними.
Когда ошеломленный врач бегом отправился собирать вещи, из глоток построившихся военнопленных вырвался единодушный вопль одобрения. Неужели действительно удалось избавиться от того, кто отравлял всем нам жизнь? Никто не мог даже поверить в это. Но вот доктор вернулся с объемистым чемоданом в одной руке и рюкзаком, который он держал за лямки, в другой. Майор спокойно посмотрел на него, потом подозвал к себе двух охранников и что-то вполголоса приказал им. Мы с удовольствием наблюдали, как охранники приказали доктору раздеться до рубашки и заставили его облачиться в старый замызганный китель, форменные брюки и пару поношенных сапог вместо теплой удобной одежды, которую он отобрал у своих пациентов. Потом охранники бесцеремонно втолкнули доктора в строй, лишив багажа, который он намеревался захватить с собой. Конвойные тут же принялись распаковывать имущество Зоммера.
Когда, наконец, чемодан и рюкзак были открыты, там обнаружилась хорошая одежда и белье, наручные часы и целая груда колец, цепочек и медальонов — все то, что доктор, мародерствуя, забирал с трупов своих больных. И это еще с учетом того, что многие вещи доктор успел обменять у местных жителей. Конвойные с видимым удовольствием реквизировали все это имущество. Их бывший владелец уже успел получить несколько прощальных пинков, и когда колонна отправившихся в другой лагерь военнопленных покидала территорию лагеря, еще долго слышались жалобные протестующие вопли доктора, адресованные майору. На мой взгляд, вся эта разыгравшаяся на наших глазах сцена была слишком мягким наказанием для такого человека. Я бы поступил с ним совсем по-другому.