Страница 16 из 17
А что, если по прибытии в Стокгольм портовая полиция, ознакомившись с документами команды, не разрешит ей во время стоянки сходить на берег? Тогда весь наш план, для выполнения которого потрачено столько усилий, рухнет. Но все случилось проще, чем я предполагал. Нашему угольщику отвели стоянку для выгрузки в самом дальнем конце порта. Место, где пароход пришвартовался, было глухое и плохо освещалось. Кругом горы угля, пустынно. И я решил незаметно «исчезнуть».
Было раннее утро, попадались только рабочие, которые спешили на работу. По городским окраинам я осторожно добрался до улицы, где проживали друзья. Правда, мы знали друг друга только по переписке, но это были надежные и испытанные друзья.
С чувством глубокого волнения я передал пакет от Мартенса. Меня заверили, что он будет в Москве у Г. В. Чичерина через два-три дня, и я почувствовал, что У меня гора свалилась с плеч! Друзья сказали далее, что мне необходимо немедленно вернуться на пароход и быть на нем во время разгрузки. Ведь в противном случае капитан сообщит полиции о моем исчезновении, и полиция сразу же начнет розыски. Только после второго гудка, во время обычной суматохи при отправлении парохода, я смогу незаметно покинуть его. Это уменьшит риск.
Так я и поступил.
Товарищи приютили меня на квартире, где я прожил некоторое время, чтобы обмануть бдительность полиции, которой капитан все же, конечно, заявил в конце концов исчезновении «русского матроса».
Вот как развивались события дальше. Визы на въезд ни в Швецию, ни в Норвегию у меня, конечно, не было. Единственными документами, которые я имел, были удостоверение нью-йоркского консула Временного правительства о том, что предъявитель сего является моряком, а также удостоверение о том, что я состою членом американского профсоюза моряков. Поэтому шведским товарищам пришлось организовать нелегальный переход через шведско-норвежскую границу для меня и еще одного — немецкого коммуниста, бежавшего из гамбургской тюрьмы.
Перед отъездом из Стокгольма нам сообщили, что близ границы нас встретит один норвежец, которого мы узнаем по фотографии и по условным знакам. До условленного места добрались без происшествий. Пограничная станция оказалась довольно глухой, малолюдной.
Проводник повел нас так, чтобы избегнуть встречи с пограничной охраной. Подкрепившись, отправились в дорогу, к Тронхейму.
Шли не по шоссе, а вдоль железнодорожного полотна. По обеим сторонам линии был густой лес, в котором можно было бы спрятаться в случае опасности. Темнело. Неожиданно перед нами выросло здание какой-то станции. Собака, почуяв посторонних, подняла неистовый лай, и мы бросились в лес. Из дома выбежал человек с ружьем и, увидев убегающих людей, выстрелил вслед. Впредь это заставило нас быть более осторожными и идти только лесными тропами, не упуская из виду железнодорожной линии. Ночь наступила светлая, довольно прохладная. Лес кончился, и вдали мы увидели смутные очертания покрытых снегом Скандинавских гор. Мой спутник, немец, был гораздо старше меня. После тюрьмы он ослабел, путешествие утомило его, но мы, подбадривая друг друга, продолжали двигаться вперед.
В течение ночи мы удалились от границы на довольно большое расстояние. Проводник, считая, что мы уже вне опасности, предложил сесть на ближайшей станции на поезд, идущий в Тронхейм. Но едва поезд тронулся, в вагон вошли полицейские и стали проверять документы. По-видимому, ночной инцидент, окончившийся выстрелом, не прошел безрезультатно, и была поднята тревога. У нашего проводника документы и визы были в порядке, и его отпустили, а меня с товарищем задержали и отправили обратно на шведскую границу, на уже знакомую нам глухую станцию. Там нас обоих заперли в одной из станционных комнат, чтобы утренним поездом отправить Стокгольм для выяснения личности. Но мы, естественно, не стали дожидаться утра. Как только кругом стало тихо, выбрались через окно и вторично перешли границу, благо дорога была уже знакома. Плохо было лишь то, что пищи у нас не было, а заходить в деревни опасались.
На вторые сутки, увидев на опушке леса избушку, мы решили попытаться купить что-нибудь поесть. Но когда на осторожный стук выглянула пожилая женщина, она, едва увидев незнакомых людей, отпрянула назад и захлопнула дверь: очевидно, приняла нас за жуликов. Через какое-то время мы, голодные, иззябшие, почти не спавшие три ночи, начали терять силы.
Вдруг позади послышался шум автомашины. Решившись на рискованный шаг, мой спутник выбежал на дорогу и поднял руку. За довольно большую сумму шофер согласился довезти нас до Тронхейма. Не успели мы сесть в кузов машины, как заснули крепким сном. Через несколько часов шофер еле растолкал нас. Мы подъезжали к Тронхейму, и дальше он наотрез отказался везти нас. Прикорнув под кустом, дождались утра и затем направились в город. Там разыскали квартиру норвежского товарища, где привели себя в порядок, поели и отоспались. За это время для нас был организован проезд на пароходе на самый север Норвегии. Из рыбацкого поселка Берлевог местные рыбаки повезли нас на рыбачьей шхуне в Мурманск. Всю ночь продолжалось плавание, а к утру показались берега родины. От берега отделился патрульный катер и пошел навстречу.
Как велика была наша радость, когда мы увидели пограничников — первых за долгое время советских людей! Проверив документы, пограничники проводили нас до Мурманска. Родная земля…
С дороги я отправил Л. К. Мартенсу несколько сообщений. При обыске его квартиры эти письма были изъяты полицией и попали в стенографический отчет комиссии министерства труда США. Вот их текст в переводе с английского:
«Тронхейм. Норвегия, 2. VI. 1920 г.
Уважаемый тов. Мартенс!
В настоящее время я нахожусь в Норвегии, если все будет благополучно, то через пять дней буду в Мурманске… видел тов. С., и просил его посылать Вам более регулярно информацию о России… я ему разъяснил, как важно для Вас иметь своевременные статистические данные о России, а также материалы по экономическим вопросам. Он меня заверил, что в будущем информация о России Вам будет высылаться по мере ее получения. У него имеется много интересных брошюр, которых у Вас нет, а поэтому я просил его переслать их Вам, а также выслать последние номера газет… Следующее письмо напишу Вам из Москвы… Ваш Борис».
«Мурманск. Россия. 26. VI. 1920 г.
Многоуважаемый тов. Мартенс!
После больших трудностей я добрался до Мурманска и через три дня буду в Москве. Сообщу там все, что знаю. Вы не можете себе представить, как я рад, что наконец-то прибыл сюда. Как здесь все интересно! О, я знаю, что Вы бы все отдали, чтобы быть в настоящее время в России.
Всего лучшего, Ваш искренне Борис»[21].
На следующий день я выехал из Мурманска в Москву. Несколько суток пути показались вечностью. Но вот наконец и Москва, куда так стремился все эти годы, проведенные на чужбине.
В Москве у меня не было ни знакомых, ни друзей, и прямо с вокзала я поехал в Наркоминдел, который в то время помещался в гостинице «Метрополь». Приняли меня с большим радушием. Прежде всего отвезли в особняк Наркоминдела на Молчановке отдохнуть.
Заведующий отделом дипкурьеров Борис Вылковыский сообщил, что моя почта из Стокгольма поступила и передана Г. В. Чичерину. Было также сказано, что, возможно, Георгий Васильевич сегодня же захочет со мной повидаться. Действительно, поздно ночью за мной прислали машину: ехать к наркому!
Войдя в кабинет, я увидел за большим столом, заваленным бумагами, худого человека, с небольшой бородкой, который грыз сухарь, запивая его слабым чаем. Поздоровавшись, Г. В. Чичерин раньше всего спросил, отдохнул ли я с дороги, обедал ли сегодня. Я ответил, что все в порядке.
Народный комиссар подтвердил, что доклад Л. К. Мартенса о ходе расследования его деятельности подкомитетом сената США получен. Тем не менее он попросил меня, как очевидца, подробно рассказать обо всем, и особенно, кто из политических и общественных деятелей и представителей деловых кругов Америки выступает за признание Советской России. Далее Г. В. Чичерина интересовало внутреннее положение США, забастовки, настроения рабочих и их отношение к Советской России.
21
Department of labor… July 30 th. 1920.