Страница 39 из 52
— Что, Миша, — сказал, несколько развязно, захмелевший геолог, — не врубаешься, да? Ты и табака, верно, не нюхал? Америку-то у вас еще не открыли. Ха! Лишь в самом конце пятнадцатого века старина Колумб, первым, наверное, из европейцев, отпробовал табачку. А индейцев научил «огненную воду» пить, ха-ха! А что у вас, в дремучем вашем веке, пили? Самогон?
— Мед и березовицу, — ответил Михаил, и уточнил. — Если ты о хмельном спрашиваешь.
— Понятно: медовуху и бражку из березового сока. Раз выращивать виноград климат не позволяет, отыщем замену. Воистину — свинья грязь найдет. Человек, если захочет, придумает способ балдежа, и никакие запреты не помогут. За примером далеко не надо ходить: все помнят, к чему привели горбачевские указы о борьбе с пьянством… Хотя, нет, ты-то как раз и не помнишь, ха-ха! Ну, так вот. Виноградники повырубили, винзаводы позакрывали, а в магазинах сахар исчез — на самогон разобрали. Скупили в аптеках все спиртосодержащие настойки, даже валерьянку. В парфюмерных магазинах появились объявления: «Одеколон отпускается с 11–00». Шутка, ха-ха-ха! Да, что у нас! В Америке сухой закон, как известно, мафию породил. — Геолог откупорил вторую бутылку. — Эрго бибамус, як кажуть древни римляне — итак, выпьем! Ха-ха! Не думай Миша, что ты один такой образованный. Мы тоже не лаптем щи хлебаем, по-латыни кумекаем мало-мало.
«Памир», при всех его недостатках, неплохо справлялся с основной функцией: дурманить головы, гнать прочь страхи и переживания. Сева больше не видел в Лабазнюке своего врага. Он поддакивал геологу, громко и заразительно смеялся над его шутками. Тот, довольный, что нашел благодарного слушателя, пустился в рассуждения:
— Вино — древнейшее изобретение человечества. Появилось раньше колеса! Стремление забыться, уйти от реальности — это не блажь, скорее необходимость. В природе постоянно идет жесточайшая борьба за существование. В таких условиях люди, как существа эмоциональные, ранимые, должны были бы стать мрачными неврастениками, а то и психопатами. Алкоголь — идеальное средство, помогающее справиться со страхами, выжить, не сойти с ума в невыносимых условиях. При употреблении в разумных пределах, конечно. Ибо: любое лекарство в чрезмерной дозе становится ядом! Вот тут-то и зарыта собака. Наркотики: гашиш, опий, и, тем паче, героин куда опаснее спиртного — не заметишь, как перейдешь грань, и сделаешься наркоманом. Более того: алкоголь вырабатывается организмом естественным образом, а «дурь» — чуждая нам субстанция, яд в чистом виде!
Ораторствуя, Лабазнюк не забывал подливать в пиалы.
— Дай Бог не последняя, — провозгласил он немудреный тост. Выпил, шумно выдохнул. — Всяк может тяпнуть, но не всяк — крякнуть. Ха-ха. Разве можно сравнить нормальное дружеское застолье с балдежом наркоманов!? О чем можно говорить, накурившись «дури»? Или чокаться… ха-ха-ха… шприцами!?
— Однако наркота все больше становиться модной, особенно среди молодежи, — вставил слово Всеволод.
— Увы, ты прав! Новое поколение выбирает не только «пепси», но и шприцы, таблетки, траву… Зараза с юга идет. Американцев травит Колумбия, Россию — Афганистан. Европейская цивилизация, традиционно ориентированная на потребление вина, оказалась не готова к наплыву разной дряни. Азиаты, напротив, в силу религиозных запретов, спиртного почти не пили, но «травкой» баловались всегда. Они более устойчивы к наркоте… уже на генетическом уровне.
Лабазнюк опять помрачнел лицом. Возможно его душила обида за европейцев, или просто спиртное ударило в голову. Есть люди, становящиеся от вина угрюмыми, прежде чем впасть в агрессию.
Хайруло панибратски хлопнул начальника по плечу.
— Э, брось Сергеич! Что, у нас все поголовно курят? Ты же не согласишься, если я скажу: вы, русские — пьяницы все.
— Я не русский. Украинец. Родом из-под Полтавы…
— Да?! — обрадовался Сева. — У меня мама, тоже оттуда!
— Ну, значит, земляки мы с тобой. Эх, сейчас бы вместо дряни этой, азиатской, нашей «горилки з перцем». А? И галушек!
— Сала шматок и борща, — подхватил Сева, и глуповато хихикнул.
— Ну, да… «Який хохол без сала»… Расхожий стереотип: если украинец, значит, сало любит, если русский — водку, француз — лягушек!
— А таджик? Анашу? — подал голос Хайруло.
— Не-е. Таджик чай зеленый дует, потом — «носовой» под язык. — Лабазнюк изобразил, как закидывают в рот жевательный табак-насвай, он же «носовой»; спародировал разговор двух любителей этого зелья. — «Эй, братан, носовой дай!». А тот держит порцию насвая под языком и отвечает: «Аштавлю покуить». Ха-ха-ха!
Смех дружно подхватили все участники застолья, представив себе, как человек «оставляет покурить» (подержать во рту) использованный порошок. Лабазнюк глянул на часы.
— Однако! Заболтались мы… Саид-ака, где нам прилечь?
Вернувшийся с улицы сторож проводил их в соседнее здание, отпер дверь, показал, где взять матрацы и одеяла — койки в помещении имелись. Все четверо улеглись в одной комнате.
2
Сева спал беспокойно, ворочался. Было очень душно. Даже откинув одеяло, Сева вспотел, как в хорошо прогретой сауне, а под утро из распахнутого окна потянуло свежим ветерком, и парень моментально продрог.
Сева поднялся, стуча зубами, натянул рубашку и штаны, прошел к выходу. По пути задел койку, на которой спал Лабазнюк. Тот пробормотал что-то вроде: «Какого лешего не спиться».
— В туалет, — буркнул Сева.
Где находится заветный домик, Всеволод не знал, а спросить было не у кого. Встал под деревом, показавшимся в предрассветных сумерках яблоней с чересчур большими плодами. Захотел сорвать один, но, разглядев получше, увидел — не яблоки.
«Айва, — определил Сева. — Ерундовый фрукт, чисто деревяшка по вкусу».
В домике-сторожке горел свет. Похоже, Саид уже поднялся. Или просто забыл выключить? Какое, казалось бы, дело до этого Севе? Он здесь вообще проездом… И все-таки. Сработало шестое чувство, а может инстинкт или интуиция. «Неспроста это», — мелькнула мысль. Сева направился к сторожке.
Дверь была распахнута настежь. Предчувствие опасности овладело парнем. Он осторожно, стараясь не шуметь, поднялся на крыльцо, заглянул внутрь помещения. То, что он увидел, подействовало словно удар кувалдой по голове. Сева едва удержался на сделавшихся нетвердыми ногах. Прямо у входа лежал, в луже крови, сторож.
Сева зажал рот ладонью, борясь с приступом тошноты, попятился, обернулся и… застыл. Возле крыльца, отрезав путь к отступлению, стоял человек. Сева сразу узнал его — тот самый верзила, первым ввалившийся в их с Егорычем кабинет. Он еще врезал гаду, и свалил одним ударом! Даже, может, покалечил, или убил — кровищи, помниться было… Нет! Вот же он, стоит, целехонек. Только… что-то не так в его облике. Неживой какой-то…
Сева вспомнил слова Хайруло: «Он не человек. Мертвец оживший».
Ужас сковал парня.
Питон смотрел прямо в глаза Севы. Во взгляде убийцы не читалось ни злобы, ни ненависти. На его лице не отражалось совсем никаких эмоций. В тоже время, облик возвращена с того света источал непреклонную решимость убивать. Но не маньяка-душегуба, и не воина в бою — то было обличье тигра перед броском. Как хищник не испытывает к своей жертве ни ненависти, ни сострадания, так и Питон готов был разделаться с Севой спокойно и хладнокровно, с невозмутимостью ножа гильотины, падающего на шею приговоренного к смерти.
Питон шагнул к крыльцу…
— Стой, сволочь!!
Позади бандюгана-зомби стоял Лабазнюк. На геологе были только трусы и майка.
— Иди сюда, гадина!
Питон обернулся на голос.
— Получи!!
Разряд, такой же, как во время схватки магов на озере, ударил Питону в лицо. Севе никогда не доводилось наблюдать молнию с близкого расстояния (только искру между шариками на уроке физики), но именно так, в его представлении, должен выглядеть плазменный удар атмосферного электричества, поражающий человека. Только этот был куда мощнее! Гигантская «вольтова дуга» обязана была сжечь голову Питона вмиг, но тот лишь покачнулся, выгнулся как гуттаперчевый, спиной назад, а в следующее мгновение бросился на геолога.