Демогоргон

Зубы, когда-то бывшие ярко-белыми и крепкими — зубы Ихъи Хумнаса — стали желтыми, как старая слоновая кость, и кривыми, как сломанные клыки. А крючковатый нос Хумени немного запал — хотя и не так сильно, как у Джорджа Гуигоса до него — и отсутствовал край левой ноздри. На одряхлевшем лице белый шрам Якоба Мхирени теперь походил на полоску чуть более бледной кожи, а волосы превратились в грубые белые пучки на затылке по-волчьи вытянутого черепа. От создания исходил какой-то запах тления, но даже и при этом сквозь него явственно пробивалось зловоние протухшего омара — ПОДЛИННЫЙ запах Хумени.

Но хуже всего были его глаза: эти жерла вулканов, светившиеся, подобно гнилушкам, эти окна, за которыми клубились дьявольские мысли! И снова эти ужасные глаза захватили Трэйса, и снова в его сознание, в его трещавшую от напряжения голову, как прогорклое масло, стал просачиваться голос Хумени:

— Но ты должен рассказать мне о себе, Чарльз Трэйс, поскольку я подозреваю, что ты здорово отличаешься от остальных моих сыновей. Я думал, мне известно о тебе почти все, но теперь я в этом уже не так уверен. Более того, я бы даже сказал, что ты изменился больше, чем я подозревал. — Трэйс почувствовал, как с него сдергивают одеяло, и снова в уши полился голос Хумени: — Потому что, хоть ты и носишь истинный знак, ты не калека. О, у твоих братьев тоже есть знаки, но совсем не такие. Это знаки Аба, полученные им от рождения, его величайшее несчастье — я знаю это, поскольку Аб и по сей день живет во мне. Да, и ЭТОТ знак сохранился на протяжении всех столетий, прошедших с тех пор, по сей день, и вот теперь его носишь ты. Но что же это может означать, Чарльз Трэйс? Что это может означать?

Трэйс не мог ни закрыть глаза, ни отвести их. Теперь он был полностью во власти Хумени, полностью подчинялся воле чудовища.

— Скажи мне вот что, — продолжал Хумени. — То ли я столь же мудр, сколь и зол, то ли я просто большой дурак? На самом деле ты мой сын, Чарльз Трэйс, или, может быть…

В дверь тихо постучали. Хумени тут же отвлекся, и Трэйс наконец вырвался из-под его влияния. Вошла Амира. Она принесла с собой таз с горячей водой, полотенце и мыло. Увидев стоявшего возле Трэйса Хумени, девушка воскликнула:

— О!

— Пять минут! — рявкнул он. — Я же сказал — пять минут, мисс Гальбштейн!

Она, казалось, была ошеломлена.

— Но ведь прошло уже гораздо больше времени. А до тех пор пока я не закончу с этими тремя, я не могу начать приводить в порядок свою комнату.

— Что? — Хумени, пошатываясь, сделал два шага по направлению к ней. — Вам предстоит пробыть здесь всего одну ночь, но тем не менее вы собираетесь «приводить комнату в порядок»? И вам невыносима мысль о том, что он будет лежать здесь всю ночь напролет, купаясь в собственном зловонии? Так кто же из вас кого обольстил, мисс Гальбштейн? Похоже, до сих пор вы вели слишком замкнутый образ жизни! Впрочем, ладно, начинайте. Просто мне в голову как раз пришла занятная мысль. — Он бросил взгляд на Трэйса. — Да, мысль действительно занятная, но, в любом случае, теперь это уже практически не имеет значения. — Он прошел мимо нее, вышел из комнаты и громко хлопнул за собой дверью.

Трэйс и Амира переглянулись.

— Жертва ради жертвы, — наконец пошутил он. Но тут пот, который каким-то чудом до сих пор удерживался в порах его тела, вдруг хлынул наружу, словно вода из чересчур мокрой губки. Он почувствовал слабость от только что пережитого потрясения — ведь он едва себя не погубил! Если бы не вошла Амира, ему наверняка пришлось бы ответить на все вопросы чудовища. Теперь же он получил возможность перевести дух и попытаться снова взять себя в руки.

Амира начала обтирать его.

— Что ему было нужно? — спросила она.

— Он спросил меня, в самом ли деле я его сын, — ответил Трэйс и услышал, как она ахнула.

— Чарли, он ЧТО? Но ведь это значит… Так ты думаешь, он догадался…

— Нет, — отрезал Трэйс. — Кажется он вполне уверен, что эта моя нога — его фирменный знак. Кроме того, ты же сама слышала: теперь это практически не имеет значения. Ему нужны трое, и сын я ему, или там не сын, мне все равно предстоит быть одним из них. Вот только сдается мне, он попытается еще раз расспросить меня. Он знает, что со мной дело нечисто — во всяком случае подозревает.

— Так значит ты окончательно решил присоединиться к нам, — спросила она.

Он нахмурился и недоуменно взглянул на нее.

— Что?

— Ведь у тебя был шанс, — пожала плечами она. — Ты бы мог рассказать ему о брате, сообщить, что его настоящий сын мертв. Совершенно ясно, почему ты его так заинтересовал: он знает, что к тебе приходил Димитриос Каструни, и если он еще не знает о вашей встрече с Солом Гоковски, то скоро узнает — когда Деккер расскажет ему, как погиб Клейн. Так что… ты МОГ БЫ попытаться избежать всего этого. Вряд ли это сработало бы, поскольку ему уже поздновато менять планы, но по крайней мере попытаться ты точно мог. А раз ты этого не сделал, значит…

— Ни к кому я не собираюсь присоединяться! — отрезал Трэйс. — Я хочу, чтобы этот ублюдок умер, ничуть не меньше вас — но по чисто личным причинам. В основном, из-за своей матери. Ну и, возможно, из-за Каструни. К тому же, теперь у меня есть преимущество — я вовсе не так беспомощен, как он считает. Так что, сама понимаешь, если твои не сумеют одолеть его, я-то уж точно попытаюсь. Больше всего меня волнует — просто не знаю как и быть — это то, что он… — Трэйс замолчал и растерянно пожал плечами. — Даже не знаю, гипнотизирует меня, что ли!

— Так и есть, — подтвердила Амира. — Со мной у него это не очень получается, поскольку я плохо поддаюсь внушению, но в принципе он очень мощный гипнотизер. Так ты, значит, опасаешься, что он прочтет твои мысли, увидит тебя насквозь?

— Ну, вроде того.

— Нет, сегодня ночью ему это не удастся. — Она закончила обмывание и вытащила шприц.

— Ой, нет, не надо! — тут же воскликнул Трэйс и попытался сесть. — Я уже знаю, что эта дрянь со мной сделает!

Амира покачала головой.

— Только не в этот раз, Чарли. Это самое обычное снотворное — чтобы ты спокойно проспал ночь. Конечно, это тоже нечто вроде наркотика, но ничего даже отдаленно похожего на тот укол, который я сделала тебе в Пигадии. Другие тоже получат его, но утром они будут чувствовать себя препаршиво, поскольку всю дорогу получали полные дозы. Ты же почувствуешь лишь слабость — это вполне естественно — но в то же время сумеешь полностью контролировать себя.

Трэйс отстранил ее.

— Нет, я не хочу никаких…

— Чарли, доверься мне.

— Да ты хоть понимаешь, о чем просишь? — взвился он. — Чтобы я сам позволил отключить себя, усыпить в ЭТОМ месте?

— Здесь абсолютно безопасно, — возразила она. — Зато Хумени до тебя уж точно не доберется. Нам следует беспокоиться о том, что предстоит в Хоразине. Послушай, Чарли, я знаю о чем говорю. По крайней мере — помоги мне Бог! — я надеюсь и молюсь, что это так! А теперь давай руку.

Трэйс понял, что она права, скрипнул зубами, замер и отвернулся.

— О'кей, — наконец произнес он. — Давай.

Чувствуя, как игла входит в вену и содержимое шприца попадает ему в кровь, он обводил взглядом полутемную комнату и столы, на которых лежали его «братья». Насколько он понимал, они тоже были совершенно безвинны… Затем в комнате стало темнеть, но не потому, что заходило солнце.

Амира помогла ему улечься обратно на каталку и, наклонившись, прошептала:

— Я люблю тебя, Чарли Трэйс, и наложу на себя руки, если с тобой случится что-нибудь плохое. Но я люблю и этот мир и хотя это очень-очень старое избитое клише, он гораздо больше, чем мы оба. Если Хумени выиграет, то весь мир проиграет, Чарли…

Последнее, что он почувствовал — это ее губы на своих, постепенно немеющих и наконец переставших вообще что-либо чувствовать, как, впрочем, и все его остальное тело…

Пришло утро, а с ним — звуки движения в большом доме. Трэйс проснулся и некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь. Обитатели дома уже встали и начали расхаживать взад-вперед. На соседней каталке застонал один из его «братьев». "Представляю, каково тебе, " — подумал Трэйс, мысленно обследуя свое тело. Все как будто функционировало исправно. Значит, то, что вколола ему Амира, действительно было просто снотворным, успокоительным и не более того.