Страница 16 из 22
Он думал о том, что его заставляют скрывать, словно преступную тайну, единственную деловую операцию, которая доставила ему удовольствие за целый год работы — и что он скрывал, как преступную тайну, его ночи с Дагни — единственные часы, которые поддерживали в нем жизнь. Он чувствовал, что между этими двумя тайнами существует некая связь, существенная связь, и ее ему еще предстояло открыть для себя. Он не мог осмыслить эту взаимосвязь, не мог подобрать ей подходящего названия, но чувствовал, что в день, когда он обнаружит ее, он ответит на все вопросы своей жизни.
Прислонившись спиной к стене, откинув голову, закрыв глаза, он думал о Дагни и чувствовал, что никакие иные вопросы его больше не волнуют. Он думал, что должен увидеть ее сегодня вечером, почти ненавидя это, потому что завтрашнее утро и расставание с ней казались такими близкими. Он размышлял, сможет ли он остаться в городе до завтра, или ему придется уехать прямо сейчас, не повидав Дагни, и тогда придется ждать того момента, что он постоянно себе представлял: момента, когда он обнимет ее за плечи и посмотрит ей в лицо. «Ты сходишь с ума» — подумал он, но знал, что даже если она будет рядом с ним до скончания дней, ему и тогда будет ее не хватать. Он придумал себе бессмысленную пытку, дабы пережить расставание: он знал — он увидит ее сегодня вечером, и мысль об отъезде только усиливала удовольствие, она подчеркивала уверенность в предстоящих часах. Он подумал, что не станет гасить свет в ее гостиной, и будет любоваться полоской света, протянувшейся от ее талии до колена, простой линией, обрисовывающей стройное худое тело в полутьме, потом повернет ее к свету, чтобы посмотреть на ее лицо. Увидит, как оно откинется назад, не сопротивляясь, уронив волну волос на его руку — глаза закрыты, на лице — предвкушения сладостной боли, рот приоткрыт в ожидании его губ.
Он стоял у стены, ожидая, когда события дня сотрутся из памяти, чтобы освободиться от них, чтобы поверить — вся оставшаяся часть вечера принадлежит ему.
Он не услышал, как дверь его комнаты без предупреждения распахнулась, и не сразу в это поверил. Сначала Риарден разглядел силуэт женщины, потом фигуру посыльного, поставившего на пол чемодан и сразу удалившегося. Услышанный им голос принадлежал Лилиан:
— О, Генри! В темноте и совсем один?
Лилиан нажала кнопку выключателя. Она стояла у двери, холеная, одетая в светло-бежевый дорожный костюм, свежая, словно путешествовала под стеклянным колпаком. Лилиан улыбалась, стягивая перчатки с таким выражением, точно наконец-то вернулась домой.
— Ты проводишь вечер дома, дорогой? — спросила она. — Или собираешься выйти?
Риарден не заметил, сколько прошло времени, прежде чем он ответил:
— Что ты здесь делаешь?
— Разве ты не помнишь, что Джим Таггерт пригласил нас к себе на свадьбу? Как раз сегодня вечером.
— Я не собираюсь идти на его свадьбу.
— Зато я собираюсь!
— Почему ты не сказала мне об этом утром, пока я не ушел?
— Чтобы сделать тебе сюрприз, дорогой, — игриво засмеялась она. — Вытащить тебя на какую-нибудь вечеринку практически невозможно, и я подумала, может, получится так, под влиянием момента. Просто для того, чтобы выйти и хорошо провести время, как и полагается супружеским парам. Мне казалось, что ты не станешь возражать против этого, ведь ты так часто остаешься в Нью-Йорке на всю ночь!
Он уловил беглый взгляд, которым она окинула его из-под полей надвинутой на лоб модной шляпки, и ничего не ответил.
— Разумеется, я рискую, — продолжала она. — Ты мог пригласить кого-нибудь на ужин в городе. — Он снова не ответил. — Или, может быть, ты собирался вернуться вечером домой?
— Нет.
— У тебя на вечер что-то назначено?
— Нет.
— Прекрасно. — Лилиан указала на чемодан. — Я привезла свои вечерние платья. Спорим на бутоньерку из орхидей, что я оденусь раньше, чем ты?
Риарден вспомнил, что Дагни сегодня вечером будет на свадьбе брата. Вечер больше ничего для него не значил.
— Я пойду с тобой, если хочешь, — сказал он. — Но только не на эту свадьбу.
— Но я хочу пойти именно туда! Это самое нелепое событие сезона, и все мои друзья ожидали его много недель. Я не пропущу эту вечеринку ни за что на свете. В городе нет ничего более зрелищного, более разрекламированного. Ужасно смешной брак, но именно такой, какого я ждала от Джима Таггерта.
Она непринужденно передвигалась по комнате, осматриваясь, словно привыкая к незнакомому месту.
— Целую вечность не бывала в Нью-Йорке, — протянула она. — Я имею в виду с тобой. Я имею в виду по официальному поводу.
Он заметил, как она ненадолго остановила взгляд на пепельнице, переполненной окурками, и быстро отвернулась. Он почувствовал приступ отвращения.
Она поняла это по его лицу и игриво рассмеялась:
— Но, дорогой, я не удовлетворена. Я растеряна. Я надеялась найти несколько сигаретных окурков, испачканных губной помадой.
Он позволил ей небольшой шпионаж, пусть под прикрытием шутки. Но что-то в откровенной нервозности ее поведения заставило его задуматься, шутит ли она. На мгновение ему показалось, что она сказала правду. Он тряхнул головой — нет, это просто невозможно.
— Боюсь, ты никогда не был настоящим мужчиной, — продолжала она. — Поэтому я уверена, что у меня нет соперницы. А если и есть, в чем я сомневаюсь, дорогой, то не стану об этом переживать, поскольку если эта дама всегда доступна, без заранее назначенного свидания, ну, ты меня понимаешь, всякий знает, что это за женщина.
Риарден подумал, что нужно лучше держать себя в руках: он чуть не дал ей пощечину.
— Лилиан, я думаю, тебе известно, что я не терплю подобного юмора.
— О, какой ты серьезный! — рассмеялась она. — Я стала об этом забывать. Ты всегда так серьезен, особенно, когда дело касается лично тебя.
Лилиан внезапно повернулась к нему, улыбка исчезла с ее лица. Она смотрела на него странным, вызывающим взглядом, полным решительности и отваги, который он порой ловил на ее лице.
— Предпочитаешь серьезный разговор, Генри? Хорошо. Долго ты еще хочешь, чтобы я жила где-то у подножия твоей жизни? Насколько еще более одинокой я должна стать? Я ничего у тебя не просила.
Я предоставила тебе жить так, как тебе нравится. Можешь ты подарить мне один-единственный вечер? О, я знаю, ты ненавидишь вечеринки и сразу начнешь скучать. Но для меня эта свадьба имеет большое значение. Назови это тщеславием, суетностью, но я хочу появляться на людях, хоть иногда, с моим мужем. Наверное, ты никогда не думал об этом в таких выражениях, но ты — важная фигура, тебе завидуют, тебя ненавидят, уважают и боятся, ты мужчина, которого любая женщина с гордостью представила бы в качестве своего мужа.
Ты можешь сказать, что это примитивная форма женской похвальбы, но, на самом деле, это форма женского счастья. Ты живешь по иным стандартам, а я — именно по таким. Не можешь же ты отказать мне в такой малости, пожертвовав несколькими часами скуки? Можешь ли ты быть достаточно сильным, чтобы выполнить свои обязательства и исполнить супружеский долг? Можешь ли ты пойти туда не ради себя, а ради меня, не потому, что ты хочешь пойти, а потому что этого хочу я?
«Дагни, — в отчаянии подумал он, — Дагни никогда ни слова не проронила о моей семейной жизни, никогда ничего не требовала, ни в чем не упрекала, не задавала никаких вопросов».
Как он мог появиться перед ней со своей женой? Он не мог предстать перед Дагни как муж, горделиво выставленный напоказ, он, скорее, предпочел бы умереть, но внутренне уже понимал, что согласится пойти с Лилиан.
Риарден считал свою тайну виной и обещал себе вытерпеть ее последствия. Он знал, что Лилиан в данном случае права, и был готов вынести любое наказание, не мог отрицать правоту жены, понимая, что причина, по которой он не хочет идти на свадьбу, не повод для отказа. Мысленно он взмолился: «О Господи, Лилиан, только не эта свадьба!», но не позволил себе просить пощады, а произнес безжизненным, ровным голосом: