Война в тылу врага

И как бы гармонируя с весенним утром, донесся бархатный баритон первоклассного советского артиста: «Широка страна моя родная…» Эсэсовцы с еще большим любопытством бросились к подводе, сгрудились вокруг нее почти целым батальоном. «Музыкант», наверное, был в восторге: вот, мол, какой я смелый! Он, конечно, и не подозревал, что дело им уже сделано.

Страшный взрыв через минуту потряс воздух, мощным эхом прокатился гул по лесу и перелескам. Подрывникам показалось, что высокая вековая ель, с которой они наблюдали, откинулась назад и закачалась от взрывной волны, но все это только показалось. Ничего этого не могли сделать взорвавшиеся пятнадцать килограммов тола, уложенного в двойное дно телеги. До большой ели достиг только грохот взрыва.

А там, где стояла подвода с патефоном? Там исчезли и телега, и красавица-лошадь, и толпа эсэсовцев, ее обступивших, раскиданных страшным взрывом.

Число убитых и раненых при взрыве точно установить не удалось. Немцы свои потери считают военным секретом. Но это и не было столь существенным. Операция с «подарком» эсэсовцам была выполнена блестяще, а количество необходимых гробов, размер могил и похороны — так это уже было дело самих гитлеровцев.

Много различных подарков, поражавших своей затейливой изобретательностью, остроумием и эффективностью получали фашистские захватчики от комсомольца-изобретателя Телегина. Все, за что принимался Валентин, доводилось им до конца. Только одна задача оказалась Телегину непосильной. Он так и не научился правильно ориентироваться в лесу. Не помогло ему и тринадцатидневное блуждание по Булеву болоту, И когда ему приходилось по необходимости посетить ту или иную вспомогательную точку одному, он шел к Алексею Тугову и просил у него старого коня Волка, прозванного так за свою масть, выносливость и уменье ходить по лесу, Тугов беспрекословно оседлывал коня.

Валентин доверял этому коню больше, чем самому себе. С базы он давал ему нужное направление, а уж дальше Волк сам безошибочно доставлял седока по назначению.

Выполняя задания верховного командования в тылу фашистских захватчиков, мы многое делали и по заданию ЦК КП(б) Белоруссии.

По указанию тов. Пономаренко мы систематически информировали его о тех партизанских отрядах, которые не имели регулярной связи с центром, мы информировали ЦК КП (б) Белоруссии и о своей работе.

Иногда мы принимали на своем «аэродроме» парашютистов, выбрасываемых штабом партизанского движения, и помогали им выполнять те или иные задачи.

Однажды к нам сбросили на парашютах со скоростных бомбардировщиков двух пинских коммунистов-подпольщиков и радистку-москвичку с рацией. В момент приземления рация была повреждена. Пока ее чинили, радистка работала на нашей запасной рации.

Ответственное поручение было выполнено своевременно.

ЦК КП(б) Белоруссии и штаб партизанского движения, зная, что мы имеем уже опыт встречи самолетов, нередко выбрасывали к нам грузы для передачи их партизанским отрядам и подпольщикам. Работа эта оказывалась часто очень сложной: адресаты обычно находились под боком фашистских гарнизонов и тщательно были законспирированы, И все же мы их отыскивали. Одного из руководителей барановического подполья мы нашли после десятидневных розысков и передали ему присланную рацию и другие средства борьбы с оккупантами.

Был еще один вид нашей связи с партизанами других белорусских отрядов. По приказу центра мы поддерживали контакт со штабами армий на фронте. Нам часто приходилось посылать людей через линию фронта, И хотя такие мероприятия не подлежали огласке, наши соседи каким-то образом о них узнавали, и к моменту выхода мешки наших посыльных сильно разбухали от партизанских писем, адресаты которых находились по ту сторону фронта. А в очередной приемке грузов нам сбрасывали с самолетов много писем для белорусских партизан. Писем этих было так много, что наши хлопцы на время превращались в почтальонов.

Московские коммунисты действовали во многих местах оккупированной территории. Их можно было встретить в пойме реки Березины, в Витебской области, в просторах Пинских болот, от Гомеля до Беловежской Пущи и от Ленинграда до Ровно. В сорок втором году одни только подвижные отряды и группы нашего авиадесантного соединения действовали на огромном расстоянии — от Полоцка до Ровно и от Гомеля до Бреста.

В сорок третьем году из двух наших соединений выросло четыре, и действовали они не только в лесах Белоруссии, но и распространялись на территорию Украины и Польши, Три командира этих соединений получили звание Героя Советского Союза, четвертый — Кеймах, погибший на боевом посту, был награжден тремя орденами. Несколько тысяч бойцов и командиров имели правительственные награды.

Московские коммунисты были не только в наших соединениях. Сотни десантных групп, сформированных из москвичей, действовали в других местах: в Белоруссии и на Украине, в Ленинградской и Калининской областях. В тылу врага московские коммунисты зачастую руководили отрядами и соединениями, организованными из местного населения.

Заслонов, Андреев, Якушев, Воронов, Черкасов, Черный, Кеймах, Дубов, Герасимов, Цветков, Алексейчик, Топкин, Савельев и многие другие партизанские командиры были коренными москвичами или работали, учились в Москве.

Москвичи за фронтом, наряду с местными работниками, играли крупную роль в развертывании партизанского движения. Десантники-москвичи пользовались большим авторитетом. Им доверяли подпольные парторганизации, за ними шли граждане, желающие вести активную борьбу с оккупантами, и они с честью оправдывали высокое доверие народа.

Местное население видело в москвичах представителей великого русского народа, представителей нашей славной столицы, которая близка и дорога всем народам СССР.

Под руководством москвича отважная белорусская женщина привела в исполнение приговор советского народа над фашистским палачом Кубе. Под руководством москвичей был осуществлен взрыв в минском театре, переполненном фашистским активом. С москвичами встречались на оккупированной земле поляки, чехи, венгры и румыны. Их восхищала организованность, моральная сила и героизм советских людей, организовавших вооруженную борьбу в тылу у фашистских оккупантов.

Однажды нам сообщили, что в партизанской бригаде Брестского соединения задержана «шпионка» неизвестной национальности, не знающая русского языка. Она прибыла в расположение партизанских отрядов и при задержании категорически отказалась сообщить, к кому и зачем она идет.

Ее долго допрашивали, и когда она убедилась, что действительно попала к партизанам, сказала, что ей нужно видеть полковника Льдова.

Наткнувшись на партизанский патруль, одетый в немецкое трофейное обмундирование, она решила, что попала к немцам или бендеровцам, и, не зная русского языка, не сразу разобралась, с кем имеет дело.

Ее доставили к нам в штаб. Это была польская коммунистка из Кракова. Измученная, голодная, девятнадцатилетняя девушка готова была умереть, не проронив слова, которое могло принести нам вред.

Она передала нам ценные документы для командования Красной Армии. Они были запрятаны у нее так, что их не могли обнаружить гитлеровцы, которые ее дважды обыскивали в пути следования.

Комфортабельная землянка, освещенная электричеством, автомашины, обслуживающие центральную базу, наличие хороших продуктов — все это изумило юную польскую патриотку. Видно, она не без страха шла в леса к пресловутым русским партизанам, которые по описанию гестапо представлялись чем-то средним между русским мужиком с зарубежной карикатуры и русским медведем из детской сказки.

Мы сидели в штабной землянке. Шестивольтная электрическая лампочка, питаемая от бензинового движка нашей радиостанции, освещала лицо девушки: умные серые глаза ее, строгие очертания рта выражали волю, решительность, сосредоточенность. Она рас сказывала о том, как они работают в глубоком подполье, как ведут себя андерсовцы, пилсудчики, на кого опираются в своей работе польские коммунисты. Мы смотрели на эту девушку и чувствовали в ней что-то очень знакомое и близкое нам.