Страница 6 из 58
В реставрационной мастерской Ливского музея сидел молодой искусствовед Михал Ольшевский, официально исполняющий обязанности заместителя хранителя музея. Было Михалу 25 лет, диплом искусствоведа он получил только в прошлом году, работа в Ливском музее была его первой в жизни работой, а вся жизнь — впереди с ее надеждами и чаяниями.
В реставрационной мастерской Михал Ольшевский сидел не просто так, там находилось его рабочее место, поскольку кабинет хранителя занял реставратор, официально исполняющий обязанности руководителя музея. Некоторая путаница в должностях и кабинетах объяснялась простой причиной: хранитель музея пошел в декретный отпуск, двухгодичный. В этой ситуации было естественным руководство музеем поручить реставратору, опытному, заслуженному работнику музейного дела, а молодому сотруднику Ольшевскому вменялось в обязанности хранение, упорядочение и забота об экспонатах музея. С присущей ему молодой энергией и преданностью любимому делу Михал Ольшевский быстро привел в порядок не очень большие фонды музея, и вот теперь, сидя на своем рабочем месте и глядя на облака в весеннем небе, предавался мечтам. В мечтах ему являлись неисчислимые произведения искусства потрясающей красоты и неимоверной исторической ценности.
Фанатично преданный любимому делу, Михал Ольшевский мечтал провести жизнь в окружении исторических шедевров, мечтал о потрясающих открытиях, мечтал о том, как он, молодой искусствовед, лично обнаружит какие-то до сих пор не известные миру ценности, извлечет на свет Божий и явит изумленному человечеству дотоле Не известные ему шедевры. К какой области искусства будут относиться упомянутые шедевры — неважно, главное, чтобы они представляли историческую и культурную ценность и до сих пор пребывали в забвении и неизвестности. В мечтах молодой искусствовед неторопливо, солидно прохаживался по залам своего музея, витрины которого буквально ломились от всевозможных бесценных экспонатов. Может быть, эти мечты явились реакцией на то, что до сих пор приходилось видеть молодому человеку в действительности: полупустые залы наших жалких музеев и предметы искусства, валяющиеся, запыленные, поломанные, позабытые не только на чердаках и в подвалах наших соотечественников, но и в хранилищах многих музеев.
Равнодушное отношение к делу, бюрократизм, воровство, процветающие в нашем музейном деле, глубоко ранили впечатлительную душу молодого энтузиаста, и он поклялся себе положить всю жизнь во имя исправления зла, приложить все силы к тому, чтобы отыскать достойные произведения нашей старины, привести их в достойный вид и представить на обозрение самой широкой общественности: детям и взрослым, специалистам и профанам, полякам и иностранцам. И всем разъяснять истинную роль искусства в развитии человечества, воспитывать уважение к отечественной истории и культуре. И создать музей, которому Лувр и в подметки не годится!
Короче, Михал Ольшевский был не просто идеалистом и энтузиастом, но прямо-таки маньяком музейного дела.
Музей, ставший первым местом работы молодого энтузиаста, сильно отличался от созданного им в мечта. Экспонатов в нем было — раз, два и обчелся, в основном — старое оружие, причем самые старые самопалы относились к семнадцатому веку, следовательно, на вкус Михала Ольшевского, были слишком молоды. Ну и не очень ценны в художественном отношении. Правда, в коллекции старинного оружия выделялись своей тонкой работой алебарды, к которым Михал питал теплые чувства и часто, когда никто не видел, чистил их, полировал и даже точил, так что как минимум две алебарды всегда находились у него под рукой.
Безмятежную картину весенних облаков нарушила налетевшая с карканьем стая воронья, и одновременно послышался шум приближавшейся машины. Автомашина, омерзительное творение современности, никак не вписывалась в благостную картину древности, проходящую перед мысленным взором молодого музейного работника. Как утопающий за соломинку, Михал Ольшевский схватился за одну из висящих на стене алебард, памятуя, что поклялся не на жизнь, а на смерть сражаться с противниками святого дела.
Тяжелой и неудобной в обращении была алебарда — как только наши предки обходились с ней? Михал попробовал изобразить воинственный замах, но получилось нечто жалкое и совсем не воинственное. Заинтересовавшись техникой владения холодным оружием, молодой искусствовед испробовал несколько приемов, со свистом разрезая воздух. Неплохо, можно, пожалуй, и метнуть!
Машина, шум которой привел Ольшевского в воинственное настроение, была пикапом Адама Дудяка, который явился в музей со своим даром. Музей был открыт, но Адам не обнаружил в нем ни одной живой души, куда ни толкался. Постучав наконец в какую-то дверь и опять не получив ответа, он отворил ее и без спроса вошел, ибо руки уже занемели от тяжести проклятой шкатулки.
Что-то со страшным свистом пролетело перед самым носом Адама Дудяка. Отшатнувшись, он заехал локтем в стеклянную витрину, а проклятая шкатулка выпала из рук и с грохотом свалилась на пол. То непонятное — страшное, свистящее, описав великолепную дугу, вонзилось в самую середину вывалившихся из шкатулки бумаг.
Неизвестно, кто больше испугался — Адам Дудяк или Михал Ольшевский, которому стало плохо при мысли, что он чуть не убил человека своим средневековым оружием. Буквально в последний момент удалось немного изменить траекторию полета. Уставившись на еще трепещущее древко, Михал с ужасом припомнил, что недавно так старательно заточил лезвие…
При падении шкатулки крышка ее раскрылась, бумаги высылались, и алебарда вонзилась в самый центр запечатанного конверта, сломив три красные сургучные печати. Увидев такую меткость, Адам Дудяк и вовсе остолбенел. В реставрационной мастерской повисло тяжкое молчание.
Нарушил его посетитель, первым придя в себя. Возможно, он вспомнил строгую жену и решил довести начатое дело до конца.
— Можно? — робко поинтересовался Адам Дудяк, так как все еще стоял в дверях.
При звуках его голоса хозяин кабинета очнулся.
— Конечно, конечно, — заторопился он, — входите, пожалуйста. Вы по какому делу?
Михал всеми силами старался взять себя в руки. Это же надо, так осрамиться! Посторонний человек не только стал свидетелем его дурацких упражнений со старинным оружием, но еще он, Михал, чуть не прикончил этого постороннего этим старинным оружием! Напустив на себя солидность, он пытался хоть как-то сгладить первое впечатление, совсем не слыша того, о чем говорит нежданный посетитель.
А тот перешагнул наконец порог и нагнулся над своим разбросанным имуществом. Михал с трудом извлек вонзившуюся в пол алебарду, помог гостю собрать бумаги в шкатулку, и они вдвоем подняли ее и поставили на стол.
Поняв, что странный молодой человек его не слушает, Адам, начавший было излагать свое дело, растерянно замолчал. И молча наблюдал за тем, как этот музейный псих вынимает одну за другой бумаги из его шкатулки и, похоже, запросто их читает. Со все возрастающим изумлением посетитель отмечал и другие тревожные симптомы: глаза полоумного сотрудника музея загорелись подозрительным блеском, руки стали дрожать, щеки пылать. Ох, в недобрый час явился он, Адам, в этот сумасшедший дом! Может, смыться, пока не поздно?
А Михал Ольшевский, не веря глазам своим, продолжал лихорадочно просматривать документы, все еще до конца не осознавая, какое бесценное богатство попало в его руки. Нет, надо что-то немедленно сделать, чтобы дать выход душившим его эмоциям, иначе и в самом деле спятит! Заорать во весь голос? Кувыркнуться? Пуститься вприсядку? Тут взгляд молодого человека случайно упал на совсем перетрусившего посетителя, и Михал сдержал себя. Да плевать на то, что этот человек застал его за недостойным занятием, этому человеку он все простит, ради его удовольствия он, Михал, готов жонглировать даже вот этим орудийным лафетом!
— Проше пана! — в радостном изумлении вскричал Михал. — Откуда это у вас? Такое сокровище!
— Да я вам уже полчаса объясняю откуда, а вы не слушаете! — укоризненно произнес посетитель.