Страница 9 из 11
«Процесс пошел. Ты сходишь с ума. Шизо шизо шизо».
Я выпрямляюсь. Не могу заставить себя посмотреть, здесь он или нет, был он здесь или нет, хватаю сумочку и бегу по песку.
– Лив! – Я слышу его далекий голос, хотя ощущение такое, что он шепчет мне в ухо.
Его голос тает, потому на часть моего мозга, в которой живет надежда, говорит: «Все это не настоящее, скоро закончится. Сны всегда тянутся и тянутся, но потом заканчиваются. Они заканчиваются. Ты не чокнутая. Тебе это снится. Просто снится».
Но другая часть мозга говорит: «Серое пространство. Может, оно настоящее. Как оно нашло меня?»
Я бегу – голова кружится – по пустынному пляжу, мимо полусгнивших пирсов, песок взлетает, осыпает икры. Дыхание у меня частое и неглубокое. В горле пересохло. Я чувствую, как окончательно тает водочный туман.
Пьяная. Я напилась. До поросячьего визга. Практически ничего не ела, расстроилась, испугалась, вот и получила водочную галлюцинацию о моем лучшем друге, вернувшемся с того света, чтобы спасти меня. Вероятно, я только думала, что тону, а на самом деле волны выбросили меня на берег.
Я крепко прижимаю ладонь ко лбу, словно пытаюсь не дать мозгу выпариться через кожу, смотрю на фары автомобиля, который мчится по темной дороге. «Я не чокнутая. Я не чокнутая. Я не чокнутая. Я не чокнутая».
Повторяю эту мантру снова и снова, пока не успокаивается дыхание. Вызволяю велосипед с автомобильной стоянки у «Елисейских полей». Седлаю его, ставлю ноги на педали. Медленно еду домой по тротуарам, пешеходным дорожкам, подальше от шоссе, стараясь сосредоточиться только на дороге, стараясь заглушить собственный разум.
Плумерия растет вдоль улицы, тротуар тянется передо мной, сердце громко стучит в такт словам, которые я повторяю в голове и уже начинаю им верить.
Призраки не настоящие.
«Я не чокнутая. Я не чокнутая. Я не чокнутая. Я не чокнутая. Я не чокнутая».
Глава 5
– Они не настоящие. Я знаю, это факт, – говорит Райна, наклонившись ко мне, ее темные волосы, заплетенные в косу, спускаются по спине, большие глаза блестят в солнечном свете. – Кассиди закончила прошлый год президентом комитета мини-сисек, а теперь у нее прямо-таки буфера. Это так очевидно. Такое… – ее руки рисуют арки от ключиц до нижних ребер, – …за ночь не вырастет.
Райна продолжает разглядывать раздутый профиль Кассиди с расстояния в несколько сотен футов. Кассиди и еще несколько девушек, которых я знала в средней школе, сидят на расстеленном на траве одеяле, курят гвоздичные сигареты. До меня долетает горько-сладкий запах дыма. Мы с Райной дружили с Кассиди в шестом классе. Но потом она кинула нас ради более крутых подруг, которые принимали противозачаточные таблетки и выбривали виски. С тех пор Райна пытается во всем конкурировать с ней.
Иногда я думаю, что Райна конкурирует и со мной: кто из нас более клевая, забавная, уникальная. Я не знаю, зачем ей это нужно. Я ей не соперница. Райна, конечно же, на голову выше. Ее мать кубинка, отец из Миннесоты, и что она ни делает, куда ни идет, люди таращатся на нее. С ней трудно не соглашаться. Обычно как она скажет, так и будет.
Взрыв дикого смеха доносится от их ком-пании.
– Силикон, точно? – Когда я говорю, в голове пульсирует боль. Каждый звук – голос Райны, скрип качелей, жужжание насекомых – ножом режет затылок. Малейшие вибрации бьют меня как током.
Восемь дней до слушаний, на которых маме вынесут приговор. Восемь дней, и она сможет покинуть камеру, где ее держали десять месяцев, как какого-то рычащего зверя. Восемь дней до того, как она попросит судью признать ее умалишенной и ее отправят в другую клетку.
Я оглядываю парк в поисках тех, у кого может возникнуть желание бесплатно прокатиться на карусели, к которой я приставлена. Большинство подростков, которые болтаются вокруг, хоть раз да пытались: проскакивали мимо меня и запрыгивали на одну из древних фаянсовых лошадок, надеясь, что я не замечу, что едут они зайцами. Этим летом у меня только одна работа: собирать по два доллара и пятьдесят центов, отрывать билет и кричать на тех, кто нарушает правила департамента парков и развлекательных заведений Майами. Ну, а тех, кто берется за эту работу, на которую мне посоветовал устроиться папа, называют карусельными суками.
Я прижимаю колени к груди, обнимаю их руками. Бахрома обрезанных шортов прилипает к бедрам, футболка, выданная департаментом парков, душит: горло такое узкое и высокое. Я раздражена, мне дурно, я потная. Снимаю с руки резинку для волос, убираю их с шеи и завязываю узлом.
– Ты в порядке, крошка? – спрашивает Райна. – Что-то ты бледная. – Она, как и папа, ничего не знает про мои глаза. После того, как доктор Левин попытался отправить меня к психиатру, я не рискую сказать кому-нибудь еще. Собираюсь скрывать мою цветовую слепоту… и чем дольше, тем лучше.
Я не знаю, что и ответить. Могу думать только о прошлом вечере: одна на берегу, холод стекает с кончиков его пальцев и передается мне через песок. С кончиков пальцев Штерна. Почему он казался мне таким настоящим?
– Я просто…
Прежде чем я успеваю закончить предложение, два парня, которых я знаю по каким-то пляжным вечеринкам прошлого и позапрошлого лета – большие любители жечь костер, всегда воняющие водорослями, – прыгают на карусель, не заплатив ни цента, и начинают погонять лошадей, шлепая по бокам и издавая порнографические стоны. Отвратительно.
– О-ох! Прогони их, девочка! – Райна хлопает меня по спине.
Я встаю со скамьи. В голове все сильнее пульсирует боль.
– Сначала надо заплатить за билет! – кричу я. – Или вы выметаетесь с карусели. Правила устанавливаю не я. Каждый раз одно и то же.
Слава богу, они не возражают. Один – низкорослый, широкоплечий, с сальными волосами, в футболке с Бобом Марли, щурится на меня поверх солнцезащитных очков.
– Оливия, так? – спрашивает он, рукой вытирая пот со лба, потом руку – о мешковатые шорты. – Приходишь иногда на вечеринки на Бист-Бич, да?
Я киваю.
– Да. Приходила.
– Я думал, ты переехала или что-то такое. – Он замолкает. – Ты вернулась, потому что твою?..
Второй парень кашляет. Поклонник Боба Марли разом обрывает фразу. «Маму». Он знает. Они оба знают. И этим я обретаю над ними какое-то подобие власти: когда девушка, у которой мать – убийца, просит тебя что-то сделать, ты это делаешь. Не задавая вопросов.
– Мою что?
– Э… э. Я… я подумал о ком-то еще, извини… – отвечает он, его щеки темнеют. Наверное, он краснеет; как хорошо осознавать, что это я еще различаю.
– Наслаждайтесь сегодняшним визитом сюда. У нас прекрасный парк, – и я приклеиваю к лицу широкую, насквозь фальшивую улыбку.
Они смотрят на меня, и в их взглядах читаются зачарованность и страх, будто я могу внезапно прыгнуть на кого-то из них и вцепиться в горло. «Еще увидимся», – говорит второй, высокий, чуть сутуловатый, прыщавый, они поворачиваются и уходят.
В этом Мичиган отличался в лучшую сторону: там большинство ничего не знало о моей маме. Я рассказала только моим самым близким друзь-ям: Таю, Руби, Аманде, и то по минимуму. Мне пришлось объяснять, почему я пропустила две недели занятий: на похороны, на траур. И когда вернулась в школу полубезумной – внезапно начинала плакать, или часами сидела, уставившись в одну точку, или ударялась в пьяные загулы, – они старались не лезть в душу. Поощряли есть побольше шоколада и плакать в кровати под мыльные оперы.
Они сосредотачивались на собственной жизни, на домашних заданиях, которые я не выполняла, на классных занятиях, которые я не посещала. Руби за неделю нарисовал мой портрет маслом, о чем я понятия не имела. Потому что много спала.
Просыпалась рядом с парнями, которых видела в коридорах, но чьих имен не знала. Иногда не могла вспомнить, как они вообще оказались в моей комнате в общежитии или что мы делали. Как много я им позволяла, хотя не сомневалась, что дойти до конца не позволяла никому. Какая-то безумная моя часть приберегала это последнее, хотя кто знает почему. Я знала только одно: человек, которому я хотела отдать все, ушел навсегда.