Страница 8 из 11
Сквозь водочный туман до меня доходит: Штерн умер здесь. Именно здесь. Здесь его тело сбросили в воду. Океан забрал его; заберет и меня. Уже забирает. Бороться смысла нет. Не могу остановиться. Не могу. Не могу…
«Я замерзла до смерти Сюзанна замерзла до смерти не плачь не плачь не плачь ты обо мне».
И тут из-под воды что-то хватает меня: руки, за талию. Тащат. Поднимают. Сердце вновь бьется. Воздух. Я приподнимаюсь над волнами, выкашливаю воду из легких, все горит. Я не борюсь, какая там борьба. Я не знаю, то ли возвращаюсь к жизни, то ли ухожу в другой мир.
Мгновения спустя эти же руки укладывают меня на берег, тогда как я жадно хватаю ртом воздух и рыдаю, заново учусь дышать. Все болит, все. Я открываю глаза, всматриваюсь в фигуру, которая рядом со мной, сквозь пелену слез.
Юноша.
Пытаюсь разглядеть его черты в свете яркой луны. Но соображаю еще плохо, перед глазами плывет, и я ничего не вижу, пока нас не освещает яркий прожектор проплывающего мимо моторного катера. Свет на мгновение выхватывает его лицо.
Мир по-прежнему здесь, невероятно спо-койный.
Нет. Нет.
Невозможно.
Сердце рвется из груди. Тело превращается в ледышку. Я вот-вот потеряю сознание.
Когда он, наконец, поворачивается ко мне, лицо расплывается в улыбке: этой прекрасной, солнечной улыбке. Всегда заставлявшей меня улыбнуться в ответ.
Штерн.
Глава 4
Я не могу оторвать от него глаз: черные завитки волос, белизна кожи, маленькая ямочка на подбородке. Мой Штерн. Мне он снится. Я крепко закрываю глаза, чувствую загривком прохладный, влажный песок. «Проснись, Оливия. ПРОСНИСЬ». Я щипаю себя, сильно, несколько раз моргаю, но ничего не изменяется.
Ладно. Не сплю. Тогда – умерла. Наверняка.
«Серое пространство. – Мамины слова скребут в черепе. – Место мертвых».
Вдохи-выдохи короткие, быстрые, голова легкая-легкая, и мне, наконец, удается прошептать: «Штерн». Удается произнести его фамилию вслух, но ощущение такое, будто все мое тело вдруг забросали тяжелыми камнями.
– Ливер.
Вот он: знакомый изгиб губ, произносящих это слово… это прозвище, которое сидит в запертой коробочке внутри меня. Вот они: идеальные, очень мягкие губы в нескольких дюймах от моего лица, произносящие это слово. Мне снится что-то поразительное, ужасающее и невозможное.
– Тебя здесь нет. – Я должна за это держаться. Это факт.
– Правда? – Он смотрит на свои длинные, белые руки, кожу предплечий ниже закатанных рукавов фланелевой рубашки. – А где я? – спрашивает он.
– Ты мертв. – И это тоже факт. Штерн мертв. Штерн мертв, потому что моя мама убила его.
Штерн хмурится.
– Я полагаю, одно не исключает другого, так?
– Наоборот. Исключает. Одно определенно исключает другое. – Я тру лоб, пытаюсь медленно сесть.
– Очевидно, нет.
– Очевидно, да. – Мертвая, спящая или рехнувшаяся. Одно из трех. – Ты не сможешь убедить меня в чем-либо, если я знаю, что это невозможно.
– Признай, если что-то и невозможно и существует, тогда о невозможности говорить нельзя. – Штерн прикрывает рот, когда улыбается, чтобы спрятать узкий зазор между зубами. Он придвигается ко мне по песку, его рука в считаных дюймах от моей. Закрывает глаза.
– Я почувствовал тебя, Ливер. Я почувствовал, что ты приближаешься ко мне. И я потянулся к тебе, и оказался здесь. На этом пляже. Перед «О, Сюзанной». И ты была здесь. – Он трясет головой, открывает глаза, смотрит за пирс и дюны на мой старый, ветшающий пурпурный дом. Он по-прежнему нежилой, даже после десяти месяцев. Продать его невозможно. Папа говорит, что «это чертов рынок», но я подозреваю, что причина в убийстве, произошедшем в нескольких ярдах от дома. Невидимая кровь пропитала песок, ползет к нему, как колючие вьюны. Он понижает голос до шепота: – Я утонул, так? Я это помню. Больше ничего. Только воду.
– Да. – У меня перехватывает горло. Я дрожу рядом с ним: от него идет холод, даже от кончиков его пальцев: такое ощущение возникает, если в жаркий день суешь руку в морозильник.
– Я помню, – спокойно говорит Штерн. – «О, Сюзанна» – последнее, что я видел. Единственное, что я помню. – Он смотрит на меня, белки его глаз словно светятся.
Мертвый. Он мертвый. Сон или призрак. Это слово пробивает тоннель к какой-то темной части моего мозга, нажимает какую-то невидимую кнопку, и все внезапно становится совершенно реальным и не менее нереальным одновременно. Переход, переход между мирами.
Серое пространство. Я попала в некое место, в другое измерение, без цвета, населенное мертвыми?
«Нет. Она его выдумала. Это не настоящее место, это вообще не настоящее». Мама выдумала Серое пространство, место, где нет искусства, нет чувств, холодное, темное место, в котором чувствуешь себя мертвой. Так она пыталась здраво описать, куда попадает, когда депрессия особенно сильная, когда создавать музыку нет никакой возможности.
Оно не настоящее.
Меня трясет, я обхватываю руками грудь. Я должна сохранять спокойствие. Я должна думать логически.
– Ты мне снишься. – Озвучивание этих слов придает им убедительности. – Ты мне снишься, потому что мне тебя недостает, потому что я постоянно думаю о тебе. В прошлом году говорили об этом на уроках психологии, когда обсуждали сновидения. – Я стучу себя по голове, пытаясь проснуться.
– Ливер. Прекрати. Послушай меня, – в голосе Штерна слышится волнение. Ему надо, чтобы я его выслушала.
Его баскетбольные шорты заканчиваются чуть выше колена и кажутся более реальными, чем все его тело. Он сильно прибавил в росте к тому лету, когда ему исполнилось семнадцать, к последнему лету, лету, когда он умер. Он в клетчатой рубашке. В красную (оттенка знака «Стоп») и зеленую клетку. Рукава закатаны.
Я пытаюсь ухватиться за песок, чтобы найти точку опоры, но он просачивается между пальцами.
Мы нашли эту рубашку вместе. В торговом центре, на рождественские каникулы. Он перемерял с десяток других, прежде чем нашел эту, и потом носил ее каждый вечер, достаточно холодный, чтобы надевать фланель. Сейчас, конечно, и красное (как знак «Стоп»), и зеленое (как скошенная трава) стало серым. Белые полоски между квадратами серого я разглядеть не могу.
Штерна кремировали после того, как океан вышвырнул на берег его тело. Его тело – пепел. Тело Штерна – пепел. У Штерна нет тела. Штерн больше не существует. Я смотрю на юношу из пепла. Его нет.
– Ты должна помочь мне, Ливер. – Он говорит сдавленным голосом… голосом, от которого у меня сжимает горло. Слышать призрак моего лучшего друга – даже если он в моей голове и нигде больше, – который говорит так, будто ему плохо, это ужасно. – Я застрял. В месте, где меня быть не должно. Ты должна помочь мне выбраться оттуда. Думаю, я сейчас здесь, с тобой, по этой причине.
– Я не могу тебе помочь. Ты… ты не насто-ящий.
Я замерзаю. Мое платье мокрое, прилипло к коже, спина в песке. Я отказываюсь встретиться с ним взглядом, хотя чего мне действительно хочется, так это смотреть на него и верить, что он настоящий и живой, и обнимает меня, и мы держим в руках по банке дешевого пива, и горит костер, и рядом лежит доска для серфинга. Я снова щипаю себя, сильнее, чем прежде. «Почему я просто не могу проснуться?»
Штерн хмурится.
– Ты такая упрямая, когда думаешь, что права. – Он качает головой, его черные кудри мотаются из стороны в сторону. Кожа светится. – Всегда была такой упрямой.
Бум! Над нами внезапно взрываются фейерверки. Мне они всегда нравились. Только в прошлом году Штерн, и Райна, и я лежали на палубе яхты дяди П., смотрели на них, раскрыв рты, обращенные к небу, словно яркие звезды собирались приземлиться на язык, а потом растаять в горле, как сахар. Теперь все эти звезды для меня пепел. Я пытаюсь встать. В желудке жжет, и когда я наклоняюсь вперед, к коленям, меня рвет соленой водой.