Доктор Сон

Утром одиннадцатого сентября Верные наблюдали за атакой на Башни-Близнецы со своей парковки, передавая друг другу четыре пары биноклей. Из парка Синатры смотреть было бы удобней, но Розе не было нужды говорить им, что если они явятся туда заранее, это может вызвать подозрения… а в ближайшие месяцы и годы американцам предстояло стать очень подозрительной нацией. «Заметил что-то — скажи».

Часов в десять утра, — когда вдоль всей набережной собрались толпы, и опасность подозрений миновала, — они отправились в парк. Близняшки, Горошина и Стручок, везли в коляске Дедулю Флика. На дедуле была кепка с надписью «Я ветеран». Его длинные, тонкие как у младенца седые волосы торчали из-под кепки, будто венчик молочая. Когда-то он представлялся ветераном Испано-Американской войны. Позже — Первой мировой. Теперь перешел на Вторую мировую. Лет через двадцать он собирался переключиться на Вьетнам. Дедуля Флик не боялся засыпаться на деталях: он был любителем военной истории.

Парк Синатры был забит народом. Большинство молчало, но некоторые рыдали. Энни-Фартук и Черноглазая Сью были очень полезны в таких случаях: они умели плакать по заказу. Остальные изобразили на лицах подобающую скорбь и изумление.

В общем, Узел верных слился с окружением. Таков был их обычай.

Зрители приходили и уходили, но Верные оставались на месте большую часть дня, безоблачного и прекрасного (не считая густых туч пыли и сажи над нижним Манхэттеном). Они стояли у железного ограждения, не разговаривали друг с другом, просто смотрели. И делали долгие замедленные вдохи, как туристы со Среднего Запада, впервые стоящие на мысе Пемаквид-Пойнт или Куодди-Хэд в Мэне и вдыхающие свежий морской воздух. В знак уважения Роза сняла цилиндр и держала его в опущенной руке.

В четыре часа Верные отправились назад в лагерь, напоенные энергией. Они собирались вернуться назавтра, и через день, и через два. До тех пор, пока запасы пара не истощатся. А тогда они снова двинутся в путь.

К тому времени волосы Дедули Флика из белых станут серебристо-стальными, и коляска ему уже будет не нужна.

Глава третья

ЛОЖКИ

От Фрейзера до Норт-Конвея было двадцать пять миль, и все же каждый четверг вечером Дэн Торранс отправлялся в путь отчасти просто потому, что мог. Теперь он работал в «Доме Хелен Ривингтон». Зарплата была приличной, к тому же он вернул себе водительское удостоверение. Машину он купил не бог весть какую, трехлетний «Каприс» на дешевой резине и с заикающимся приемником, но с двигателем у нее все было нормально, и всякий раз, поворачивая ключ зажигания, Дэн чувствовал себя самым удачливым человеком в Нью-Гэмпшире. Он считал, что если ему больше никогда не придется сесть в автобус, то он умрет счастливым. На дворе стоял январь 2004-го. Не считая пары случайных мыслей и видений, — плюс то, чем он иногда занимался в хосписе, — сияние угасло. Он бы все равно делал это добровольно взятое на себя дело, но после «Анонимных алкоголиков» Дэн рассматривал его еще и как своего рода искупление. Помощь людям в этом смысле была столь же важна, как и воздержание от выпивки. Если ему удастся продержаться еще три месяца, он сможет отпраздновать трехлетие своей завязки.

Дэн не забывал упомянуть в своих ежедневных «благодарственных медитациях», на которых настоял Кейси К. (потому что, сказал он со всей строгостью ветерана Программы, благодарный алкоголик не напивается), о своем возвращении за руль, но продолжал ездить на собрания «Большой книги» в основном по другой причине. В них было что-то успокаивающее. Камерное. Открытые встречи-обсуждения там были неуютно многолюдными, но по четвергам в Норт-Конвее все было иначе. Старая поговорка Анонимных алкоголиков гласит: если хочешь спрятать что-то от пьяницы, засунь в «Большую книгу»,[5] и посещаемость встреч по четвергам подтверждала ее правдивость. Даже в пик туристического сезона, с Четвертого июля по День труда, в Амветс-холле к моменту удара председательского молотка собиралась едва ли дюжина человек. В результате Дэн слышал вещи, которые, как он подозревал, в присутствии пятидесяти (а иногда и семидесяти) кающихся алконавтов и нариков никогда бы не прозвучали. На больших собраниях ораторы обычно скатывались в банальности и склонны были избегать личного. Там говорили: «Трезвость приносит свои дивиденды». Или: «Хочешь считать мои грехи — сам их и искупай». Но никогда там не услышишь откровений вроде «Я переспал с женой собственного брата, и оба мы были в стельку».

По четвергам на собраниях «Мы изучаем трезвость» от корки до корки читали синее руководство Билла Уилсона, всякий раз начиная с того места, на котором остановились в прошлый. Когда книга кончалась, они возвращались к «Мнению доктора», и все начиналось заново. Чаще всего за одно собрание успевали прочитать страниц десять или около того. Это занимало примерно полчаса. В оставшиеся полчаса группа должна была обсудить прочитанное. Иногда они и вправду это делали, но гораздо чаще разговор сворачивал в другом направлении, как непослушная планшетка на поле доски для спиритических сеансов под пальцами нервных подростков.

Дэн запомнил одно из таких собраний, на котором он оказался где-то после восьми месяцев «завязки». Они обсуждали главу «Обращение к женам», полную домостроевского высокомерия, — эта глава почти всегда вызывала живой отклик у молодых девушек, посещавших собрания. Им хотелось знать, почему спустя шестьдесят пять лет после первой публикации «Большой книги» никто не удосужился добавить в нее раздел «Обращение к мужьям».

Когда Джемма Т. — женщина лет тридцати, чья эмоциональная палитра состояла из двух красок: Злость и Глубокое Раздражение, — тем вечером подняла руку, он ожидал услышать очередное феминистическое выступление. Вместо этого она сказала:

— Я хочу с вами кое-чем поделиться. Я живу с этим с семнадцати лет, и если не расскажу все, мне никогда не избавиться от тяги к кокаину и выпивке.

Группа замерла в ожидании.

— Как-то раз я возвращалась пьяной с вечеринки и сбила мужчину, — сказала Джемма. — Это случилось в Соммервиле. Я так и оставила его лежать там, на обочине. Я понятия не имела, жив он или мертв, и до сих пор этого не знаю. Какое-то время я ждала, что за мной приедут полицейские, что меня арестуют… но никто так и не приехал. Все сошло мне с рук.

Она рассмеялась, как смеются над особенно удачной шуткой, а потом уронила голову на стол и зашлась в рыданиях, сотрясавших все ее худощавое тело. Тогда Дэн впервые понял, какой ужасной может быть «честность во всех делах наших», когда этот принцип применяется на практике. Он вспомнил — эти воспоминания до сих пор регулярно посещали его, — как опустошал кошелек Дини и как маленький мальчик тянулся к кокаину на кофейном столике. Его восхищал поступок Джеммы, но сам он к такой радикальной честности готов не был. Если бы пришлось выбирать, рассказать об этом кому-нибудь или выпить…

Я лучше выпью. Без вопросов.

Сегодня вечером читали «Нечего терять» — один из рассказов «Большой книги» в разделе под жизнеутверждающим заголовком «Они потеряли почти все». История развивалась по уже известной Дэну схеме: хорошая семья, походы в церковь по воскресеньям, первый стакан, первая пьянка, разрушенный алкоголем бизнес, растущий ком лжи, первый арест, нарушенное обещание исправиться, приход в организацию и наконец — счастливый финал. Все рассказы в «Большой книге» заканчивались хорошо. В этом и крылась ее притягательность.

Вечер выдался холодным, но в помещении было жарко, и Дэн начал клевать носом, когда доктор Джон поднял руку и сказал:

— Я уже некоторое время кое о чем лгу своей жене и не знаю, как это прекратить.

Дэн сразу проснулся. Ему очень нравился ДД.

Оказалось, что жена Джона подарила ему на Рождество часы, довольно дорогие, и когда пару дней назад она спросила, почему он их не носит, Джон ответил, что забыл их в кабинете.

5

Имеется в виду книга «Анонимные Алкоголики», своего рода библия одноименной программы реабилитации — Прим. пер.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.