Доктор Сон

Абра не умолкала. Плач был монотонным, ужасающим, сводящим с ума. В больницу Бриджтона они приехали без пятнадцати четыре, а Абра по-прежнему кричала изо всех сил. Поездки в «Акуре» обычно помогали лучше всякого снотворного, но не сегодня. Дэвид размышлял об аневризме мозга и твердил себе, что он сошел с ума. С младенцами не случаются инсульты… ведь так?

— Дэйви? — тихим голосом произнесла Люси, когда они подъехали к знаку «Только для неотложных пациентов». — У младенцев же не бывает сердечных приступов или инсульта, правда?

— Конечно, нет.

Но ему в голову пришла другая мысль. Что если малышка каким-то образом проглотила английскую булавку, и та открылась у нее в желудке? Это глупо, они пользовались подгузниками «Хаггис», никаких булавок даже близко к малышке не лежало.

Тогда что-нибудь другое. «Невидимка» из волос Люси. Выпавший гвоздь. Может даже, не дай бог, отколовшийся пластиковый кусочек Шрека, Осла или принцессы Фионы.

— Дэйви! О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

С мобилем все нормально. Он в этом уверен.

Почти уверен.

Абра продолжала кричать.

Дэйв рассчитывал, что дежурный врач даст его дочери успокоительное, но правила запрещали это до установки диагноза, а с Аброй Рафаэллой Стоун, казалось, все было нормально. Ни жара, ни сыпи. Результаты ультразвука исключили пилоростеноз. Рентген показал, что в горле или желудке нет инородных тел, повреждений кишечника тоже нет. Иными словами, она просто никак не могла заткнуться. Стоуны в это вторничное утро были единственными посетителями отделения скорой помощи, и каждая из трех дежурных сестер по очереди пыталась успокоить Абру. Безрезультатно.

— Вы не дадите ей что-нибудь поесть? — спросила Люси врача, когда он вернулся, чтобы проверить малышку. Ей в голову пришло название «Раствор Рингера»: она вроде бы слышала что-то такое в каком-то медицинском сериале — спасибо подростковой влюбленности в Джорджа Клуни. Но «Раствор Рингера» мог быть чем угодно — лосьоном для ног, антикоагулянтом или лекарством от язвы желудка. — Грудь она не берет, от бутылочки тоже отказывается.

— Захочет есть — поест, — ответил врач, но ни Люси, ни Дэвида это не успокоило. Во-первых, врач выглядел моложе их самих. С другой стороны (и это было еще хуже), он, похоже, сам не был до конца уверен в том, что говорит.

— Вы уже связались со своим педиатром, — врач сверился со своими записями, — доктором Далтоном?

— Оставили ему сообщение, — ответил Дэвид. — Скорее всего, до утра он не ответит, а к утру все закончится.

«Так или иначе», подумал он, и его мозг — неуправляемый от бессонницы и непрекращающейся тревоги — нарисовал ему до жути ясную картину: скорбящие вокруг маленькой могилы. И гробик, еще того меньше.

В семь тридцать Четта Рейнольдс ворвалась в палату, в которую загнали Стоунов и их вопящую без умолку дочь. Поэтесса, которая, по слухам, попала в окончательный список претендентов на Президентскую медаль Свободы, была одета в прямые джинсы и толстовку Бостонского университета с дыркой на локте. В этом наряде стало заметно, как она исхудала за последние три-четыре года. «Нет, не рак, если вы об этом, — говорила она, если кто-нибудь отмечал ее модельную худобу, обычно скрываемую под просторными платьями и кафтанами. — Я просто тренируюсь к финальному кругу по беговой дорожке».

Ее волосы, обычно заплетенные и уложенные затейливыми вензелями, демонстрирующими ее коллекцию винтажных заколок, стояли дыбом, как у Эйнштейна. Она была без косметики, и Люси, несмотря на стресс, поразилась, какой старой выглядела Кончетта. Конечно, она и была старой — восемьдесят пять лет не шутка, но до этого утра ей можно было дать максимум шестьдесят с большим хвостиком.

— Я бы приехала на час раньше, но не могла найти с кем оставить Бетти.

Бетти звали ее старую больную боксершу.

Четта заметила укоризненный взгляд Дэвида.

— Бетти умирает, Дэвид. А исходя из того, что вы рассказали мне по телефону, я не особенно тревожилась за Абру.

— А теперь встревожились?

Люси бросила на него предостерегающий взгляд, но Четта, похоже, приняла подразумеваемый упрек.

— Да. — Она протянула руки. — Дай ее мне, Люси. Посмотрим, может, у Момо она успокоится.

Но Абра не успокоилась у Момо, как та ее ни укачивала. Не помогла и тихая, на удивление мелодичная колыбельная (возможно, «Спи, моя радость, усни» на итальянском). Они все по очереди попробовали носить ее на руках — сперва по тесной палате, потом по коридору, потом снова в палате. Вопли не умолкали. В какой-то момент в больнице поднялась суматоха — видимо, привезли кого-то с настоящими, явно видными травмами, решил Дэвид, — но обитатели палаты номер четыре почти не заметили происходящего.

Без пяти девять дверь палаты открылась, и вошел педиатр Стоунов. Дэн Торранс узнал бы доктора Джона Далтона, хотя и не смог бы назвать его фамилии. Для Дэна он был просто доктор Джон, который варил кофе на вторничных собраниях по «Большой книге» в Норт-Конвее.

— Слава Богу! — воскликнула Люси, вручая ребенка педиатру. — Мы тут уже сто лет сидим одни!

— Я был в дороге, когда получил сообщение. — Далтон уложил Абру головкой на свое плечо. — Делал обход здесь, потом в Касл-Роке. Вы же в курсе, что случилось?

— А что случилось? — спросил Дэвид. Теперь, когда дверь оказалась открыта, он впервые осознал, что за ней что-то происходит. Люди громко разговаривали. Кое-кто плакал. Мимо прошла медсестра, которая их принимала, с красным, заплаканным лицом. Она даже не взглянула на вопящего младенца.

— Пассажирский самолет врезался во Всемирный торговый центр, — сказал Далтон. — И это вряд ли был несчастный случай.

Это был рейс 11 «Американ Эйрлайнз». Рейс 175 «Юнайтед Эйрлайнз» врезался в Южную башню Центра семнадцать минут спустя, в 9 часов 03 минуты. В 9-03 Абра Стоун внезапно прекратила плакать. В 9-04 она уже крепко спала.

По дороге обратно в Эннистон Дэвид и Люси слушали радио, а Абра мирно спала в своем автокресле на заднем сиденье. Слушать было невыносимо, но и выключить — немыслимо… по крайней мере пока диктор не назвал авиакомпании и рейсы: два в Нью-Йорке, один под Вашингтоном, один — врезавшийся в землю в Пенсильвании. Потом Дэвид наконец протянул руку и заглушил поток несчастий.

— Люси, я хочу тебе что-то сказать. Мне приснилось…

— Знаю. — Она говорила ровным тоном человека, только что пережившего шок. — Мне тоже.

К тому времени, как они пересекли границу Нью-Гэмпшира, Дэвид начал верить, что в этих разговорах о «рубашке» что-то есть.

В одном из городков Нью-Джерси на западном берегу Гудзона есть парк, названный в честь его самого знаменитого жителя. В ясный день оттуда открывается прекрасный вид на нижний Манхэттен. Узел верных прибыл в Хобокен восьмого сентября, расположившись на частном наделе земли, который они арендовали на десять дней. Сделку заключил Папаша Ворон. Красивый и общительный, лет сорока на вид, он любил носить футболку с надписью «Я умею ладить с людьми». Конечно, он не надевал ее, когда вел переговоры для Узла верных; тут он предпочитал костюм с галстуком. Именно этого ожидают лохи. В миру его звали Генри Ротман. Он был выпускником Гарварда (образца 1938 года) и всегда имел при себе наличные. У Верных хранилось больше миллиарда долларов на счетах по всему миру — часть в виде золота, часть в виде бриллиантов, редких книг, марок и картин, — но они никогда не расплачивались чеками или кредитками. Все, даже Горошина и Стручок, с виду похожие на детей, носили при себе пачку десяток и двадцаток.

Как сказал однажды Джимми-Арифмометр, «Наша компания работает с наличными и самовывозом. Платим наличкой, а лохи нас везут». Джимми был бухгалтером Верных. В бытность свою лохом он подвизался в компании, которая получила имя «Рейдеры Куонтрилла» (через много лет после того, как закончилась их война). В те времена он был крутым парнем в куртке из шкуры бизона и с «Шарпсом» на плече, но годы здорово его обтесали. Теперь он держал в своем фургоне фото Рейгана с автографом.