Страница 115 из 211
Фараон достал из своего портфеля сканер и велел Осетру завизировать предупреждение о невыезде.
– Ну вот пока и все… – Сержант убрал сканер и выключил видеозапись. – А секретаршу ты, дружок, быстро найдешь. Этого добра вокруг хватает – только свистни! Парень ты видный, не одна молодка в окрэге, наверное, сохнет.
– Не знаю, не задумывался.
Полицейский усмехнулся и подмигнул:
– Ну вот теперь и задумаешься!
И, забрав свой портфель, исчез за дверью.
Глава сорок пятая
Спал Осетр этой ночью очень плохо. Все-таки он привык уже, что рядом лежит теплая… теплое… короче, что он не один. И такой сон тоже был сном непрофессионала.
Нет, еще полгода подобной жизни, и от гвардейца-лейтенанта, выпускника петроградской школы «росомах», останется одно имя, не подкрепленное ни навыками, ни умением, ни образом мышления. Совсем он тут загниет – что с секретаршей, что без нее. Жизнь надо менять!
Но без связи с людьми Деда перемен не дождешься. Человек, оказавшийся без друзей, – полчеловека, а такой человек, как Остромир Пушкарев в нынешней ситуации – и вовсе осьмушка.
И только тут он сообразил, что друзья-то друзьями, однако ему совершенно неизвестно кое-что более, на сей момент, важное: все ли враги вчера погибли?… Конечно, у мерканцев здесь вряд ли было много агентов, и мелкие сошки вполне могли погибнуть полным комплектом, но ведь должен иметься еще и резидент…
Ох, черт! Все-таки кого жаль, так это Платоныча! Неужели эти сволочи решили, что старик имеет какое-то отношение к Деду и его организации! Неужели было не ясно, что пенсионер – случайная фигура?…
Он кривил душой.
Ведь он с самого начала знал, что эти сволочи именно так и подумают. Иных предположений они сделать и не могли.
Разрабатываемого фигуранта вызывает на встречу предполагаемый связник, и вдруг сей фигурант, встретившись – случайно или нет, это еще вопрос! – с пенсионером-отставником, на встречу не является, да и вообще исчезает в неизвестном направлении…
Что тут можно предположить? Как минимум, что пенсионер-отставник предупредил фигуранта об опасности предстоящей встречи. Любой оперативник обязан проработать это предположение. Это очень логичная версия. Вот ее и взялись прорабатывать. И он, Осетр, с самого начала предполагал такую возможность, иначе бы не отправился к дому старика устраивать засаду в ночи.
Так что гибель Платоныча лежит на его совести, и никуда от этого не денешься. На Крестах смерть Чинганчгука, тут – флотского отставника. Где ни появишься ты, Остромир Приданников, везде гибнут люди, на свою беду ставшие тебе друзьями. Это уже не случайность, это самая настоящая, железная закономерность!
Он поморщился.
А что ты, собственно, хотел, мой милый? Если ввязался в такую игру с ее величеством судьбой, не удивляйся, что кегли падают!
Он снова поморщился.
Сравнение, конечно, еще то! С дерьмовым душком, прямо скажем, сравнение, но разве смысл его не верен? Разве это – не отражение окружающей действительности? В конце концов, в мире нашем, чтобы хоть как-то выжить, непременно нужны алмазные зубы и стальные когти. Разве не это внушал нам капитан Дьяконов? То есть он внушал не только это, он еще внушал, что жить человеку помогает дружба… Но есть ли у меня друзья? Когда на конкретного человека замыкаются многочисленные политические интересы, может ли он доверять хоть кому-нибудь? Я доверял своему руководству, а они меня использовали для решения своих, пусть и правильных, с точки зрения интересов страны, замыслов. Я доверял Катерине – в пределах оперативных ограничений, конечно, – и вот вам результат! И кто знает, может, и Яна ничем от нее не отличается? Может, она и в самом деле на кого-то работала, только ее не удалось раскрыть, вот и все дела? Помнится, няня Аня утверждала нечто подобное…
Он поморщился в третий раз.
Нет, Яна ни на кого не работала. Такое просто невозможно! Ведь должно же быть в этой жизни хоть что-то святое! Иначе и жить незачем! Если когда-нибудь выяснится, что и Яна меня обманула, я просто пойду дальше по трупам. Как говорится, положу на всех мягкий орган, и в колонну по одному!..
Впрочем, я уже иду по трупам. Давно иду, и никуда мне от этого не деться. Это началось еще на Медвежьем Броде, поскольку именно из-за меня и только из-за меня погиб мой отец и куча других людей. Нет, никуда от этого не денешься – это мой груз и моя судьба. И спрятаться мне не удастся, разве что в могилу. По-другому не позволят… Но с могилой – это ржавый болт вам в котловину, любезные мои! Не дождетесь, господа хорошие! Я еще всех вас переживу! Всех до единого – владиславов вторых, министров толстых, рябушинских и долгоруких, полковников засекиных-сонцевых… Вы собираетесь поднять восстание, полковник, во главе которого должен стать я. Инсургенты, вперед! Я должен стать инсургентом, и я им давно стал – инсургентом против всех, против всего вашего мира, где нельзя жить без алмазных зубов и стальных когтей!
Сердце Осетра сжалось – не то от жалости, не то от ненависти, – но он быстро справился с собой.
С кем поведешься, от того и наберешься! С волками жить – по-волчьи выть!
И тут же, сами собой, родились две рифмованные строчки:
Осетр опешил.
Это же были стихи. Оказывается, они рождаются не только от любви. Оказывается, они рождаются от любого сильного чувства. Ну, может, и не от любого, но от ненависти – точно.
Вроде бы это и не было открытием. Вроде бы он и раньше знал, что стихи рождаются от разных чувств, но к себе это знание удалось примерить только сейчас.
И вообще, хватит терзать себя, время браться за «пассивный» комплекс и подниматься с постели. Вставайте, инсургент, вас ждут великие дела.
Он занялся привычными утренними занятиями, потом приготовил немудреный завтрак: рисовую кашу и кофе плюс бутерброд с сыром. Впихал приготовленное в себя – есть совершенно не хотелось – и помыл посуду. Пора было идти в контору.
Что бы ни случилось с тобой, человек, дело остается делом, работающее предприятие должно работать.
Подойдя к двери номера, он оглянулся на стационарный говорильник. Ему показалось, что аппарат сейчас оживет и знакомый голос Найдёна Барбышева (а может, и видеоформа появится!) произнесет пароль. И добавит: «Я буду ждать вас завтра в двадцать один час в гостинице „Роман Буревой“, номер пятьсот одиннадцать». Или еще в какой-нибудь час в какой-нибудь гостинице в каком-нибудь номере…
Это было бы очень кстати. Это было предчувствие из тех, что непременно сбываются.
Говорильник не ожил.
Предчувствие, увы, оказалось ложным.
Осетр спустился вниз, в холл, подошел к стойке, не забыв надеть на физиономию скорбное выражение, поздоровался с портье.
– У вас ночью жена умерла? – сказал тот. – Мне сменщик сказал.
– Да, скоропостижно скончалась. Возвращаюсь домой, а она мертвая.
Портье сожалеюще покачал головой:
– Вроде ж молодая была девица… Сердце, небось?
– Сердце. Приступ.
– Примите мои соболезнования, господин Пушкарев!
– Спасибо!
Помолчали. Потом, когда минута молчания закончилась, портье вновь заговорил:
– А слышали, господин Пушкарев? Ночью в городе какой-то шухер случился. Где-то севернее, на Вертушке, дом взорвали. А потом кто-то кого-то гонял со стрельбой из плазменников. Раньше у нас такого не бывало.
– Не слышал. Как-то не до того было.
– Да, я понимаю… Извините!
На сем и распрощались.
Осетр покинул гостиницу, дотопал до конторы, открыл дверь, посмотрел на пустующее кресло в приемной.
Сожаления в душе не было. Но и недавнего озлобления – тоже.
Он угнездился за Катиным столом, потому как оставлять приемную без присмотра нельзя. Что бы с тобой ни случилось, клиенты не виноваты. Они должны быть встречены и привечены. Иначе дело твое быстро прогорит! Будь ты хоть чистильщик одежды, хоть частный детектив…